Хомяков Алексей Степанович родился в Москве 13 мая 1804 года в старинной дворянской семье. В 1822-1825 и в 1826-1829 был на военной службе, в 1828 участвовал в войне с турками и был награжден орденом за храбрость. Оставив службу, занялся делами имения. Круг духовных интересов и деятельности Хомякова был исключительно широк: религиозный философ и богослов, историк, экономист, разрабатывавший проекты освобождения крестьян, автор ряда технических изобретений, полиглот-лингвист, поэт и драматург, врач, живописец.

Зимой 1838/1839 он познакомил друзей со своей работой «О старом и новом» , которая вместе с откликом на нее Киреевского ознаменовала возникновение славянофильства как оригинального течения русской общественной мысли. В этой статье-речи очерчена постоянная тема славянофильских дискуссий: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию?... Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?»

Взгляды Алексея Хомякова тесно связаны с его богословскими идеями и в первую очередь с экклезиологией (учением о Церкви). Под Церковью славянофил понимал духовную связь, рожденную даром благодати и «соборно» объединяющую множество верующих «в любви и истине». В истории подлинный идеал церковной жизни сохраняет, по убеждению Хомякова, только православие, гармонически сочетая единство и свободу, реализуя центральную идею соборности. Напротив, в католицизме и протестантизме принцип соборности исторически нарушен. В первом случае - во имя единства, во втором - во имя свободы. И змена соборному началу и в католицизме, и в протестантизме привела к торжеству рационализма.

Религиозная онтология Хомякова - это опыт философского воспроизведения интеллектуальной традиции патристики, существенное значение в которой имеет неразрывная связь воли и разума (как божественного, так и человеческого), что принципиально отличает его позицию от волюнтаризма (Шопенгауэр, Гартман...). Отвергая рационализм, Хомяков обосновывал необходимость цельного знания («живознания»), источником которого выступает соборность - «совокупность мышлений, связанных любовью». Т аким образом, и в познавательной деятельности определяющую роль играет религиозно-нравственное начало, оказываясь как предпосылкой, так и конечной целью познавательного процесса. Как утверждал Хомяков, все этапы и формы познания, то есть «вся лестница получает свою характеристику от высшей степени - веры».

В не завершенной «Семирамиде» Хомякова (опубликована уже после смерти автора) представлена в основном вся славянофильская историософия . В ней была сделана попытка целостного изложения всемирной истории, определения ее смысла. Критически оценивая итоги истолкования исторического развития в немецком рационализме (прежде всего у Гегеля), Алексей Хомяков в то же время полагал бессмысленным возвращение к традиционной нефилософской историографии. Альтернативой гегелевской модели исторического развития и разнообразным вариантам европоцентристских историографических схем в Семирамиде становится образ исторической жизни, принципиально лишенной постоянного культурного, географического и этнического центра.

Связь в «истории» Хомякова поддерживается взаимодействием двух полярных духовных начал: «иранского» и «кушитского», действующих отчасти в реальных, отчасти в символических культурно-этнических ареалах. Придавая древнему миру мифологические очертания, Алексей Хомяков в определенной мере сближается с Шеллингом. Бердяев справедливо отметил: «мифология и есть древняя история... история религии и... есть содержание первобытной истории, эту мысль Хомяков разделяет с Шеллингом». Различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо «иранства» как символа свободы духа, либо «кушитства», символизирующего «преобладание вещественной необходимости, как не отрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении». Фактически, по Хомякову, это два основных типа человеческого мировосприятия, два возможных варианта метафизической позиции. Существенно то, что деление на «иранство» и «кушитство» в «Семирамиде» не абсолютно, а относительно. Христианство же в историософии Хомякова - не столько высший тип «иранского» сознания, сколько уже его преодоление. Неоднократно в книге признается и культурно-историческое значение достижений народов, представляющих «кушитский» тип. Идея абсолютизации каких-либо национально-религиозных форм исторической жизни отвергается в «Семирамиде»: « История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий».

Сталкивая в своей историософии «свободу духа» (иранство) и «вещественный», фетишистский взгляд, названный «кушизмом», Алексей Хомяков продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим, по их мнению, западный мир внутреннего духовно-нравственного содержания и утвердивший на его месте «внешне-юридический» формализм общественной и религиозной жизни. Критикуя Запад, Хомяков не был склонен к идеализации ни прошлого России (в отличие от Аксакова), ни ее настоящего. В русской истории он выделял периоды относительного «духовного благоденствия» (царствования Федора Иоанновича, Алексея Михайловича, Елизаветы Петровны). В эти периоды не было «великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире» и создались условия для органического, естественного развития «духа жизни народа».

Будущее России, о котором мечтал Хомяков, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей по его убеждению, религиозный идеал соборности, но воскресение - «в просвещенных и стройных размерах», на основе нового исторического опыта государственного и культурного строительства последних столетий.

Алексей Хомяков

России

"Гордись! - тебе льстецы сказали. - Земля с увенчанным челом, Земля несокрушимой стали, Полмира взявшая мечом! Пределов нет твоим владеньям, И, прихотей твоих раба, Внимает гордым повеленьям Тебе покорная судьба. Красны степей твоих уборы, И горы в небо уперлись, И как моря твои озеры..." Не верь, не слушай, не гордись! Пусть рек твоих глубоки волны, Как волны синие морей, И недра гор алмазов полны, И хлебом пышен тук степей; Пусть пред твоим державным блеском Народы робко кланят взор И семь морей немолчным плеском Тебе поют хвалебный хор; Пусть далеко грозой кровавой Твои перуны пронеслись - Всей этой силой, этой славой, Всем этим прахом не гордись! Грозней тебя был Рим великой, Царь семихолмного хребта, Железных сил и воли дикой Осуществленная мечта; И нестерпим был огнь булата В руках алтайских дикарей; И вся зарылась в груды злата Царица западных морей. И что же Рим? и где монголы? И, скрыв в груди предсмертный стон, Кует бессильные крамолы, Дрожа над бездной, Альбион! Бесплоден всякой дух гордыни, Неверно злато, сталь хрупка, Но крепок ясный мир святыни, Сильна молящихся рука! И вот за то, что ты смиренна, Что в чувстве детской простоты, В молчаньи сердца сокровенна, Глагол творца прияла ты, - Тебе он дал свое призванье, Тебе он светлый дал удел: Хранить для мира достоянье Высоких жертв и чистых дел; Хранить племен святое братство, Любви живительный сосуд, И веры пламенной богатство, И правду, и бескровный суд. Твое всё то, чем дух святится, В чем сердцу слышен глас небес, В чем жизнь грядущих дней таится, Начало славы и чудес!.. О, вспомни свой удел высокой! Былое в сердце воскреси И в нем сокрытого глубоко Ты духа жизни допроси! Внимай ему - и, все народы Обняв любовию своей, Скажи им таинство свободы, Сиянье веры им пролей! И станешь в славе ты чудесной Превыше всех земных сынов, Как этот синий свод небесный - Прозрачный вышнего покров! Осень 1839

23.09.1860 (6.10). – Умер философ, основатель славянофильства, поэт Алексей Степанович Хомяков

Основатель славянофильства

(1.5.1804–23.9.1860), философ, писатель, публицист, один из основателей славянофильства. Родился в Москве в старинной дворянской семье. Получил домашнее образование, изучал философию, историю, математику и другие науки, овладел несколькими иностранными языками. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урожденная Киреевская, умерла в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей Хомяков, по собственному признанию, был обязан «своим направлением и своей неуклонностью в этом направлении». Все позднейшие убеждения Алексея Степановича имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности православной Церкви и национальным началам жизни. В 1815 г. семья переехала в западнический Санкт-Петербург, который показался 11-летнему мальчику языческим городом, но это лишь укрепило его в русском Православии.

Забегая вперед, следует сразу сказать, что в отличие от многих видных русских мыслителей, включенных нами в рубрику "К познанию России от обратного", Хомяков изначально формировался убежденным русским человеком. Н.А. Муханов, познакомившись с Хомяковым в 1824 г., говорит о нем, что «он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вел строгую, держал все посты, установленные Церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время». Кошелев, знавший Хомякова с 1823 г. до самой смерти, утверждал, что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждениях и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни Хомякова (1827, 1828): в это время и всегда Алексей Степанович был «строгим и глубоко верующим православным христианином».

В 1822 г. Хомяков окончил физико-математическое отделение и в 17 лет сдал экзамен на степень кандидата математических наук. В том же году начал печататься (перевод сочинения Тацита). Проявил большой интерес к литературному творчеству и к философии немецкого идеализма (он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался ими как аргументами в спорах).

После учебы Хомяков определяется на военную службу сначала в Астраханский кирасирский полк, через год переводится в Петербург в конную гвардию. Устанавливает знакомство с поэтами- , печатает в "Полярной звезде" стихотворение "Безсмертие вождя" (1824). В 1825 г. вышел в отставку и уехал за границу (Париж, Италия, Швейцария, Австрия), что дало ему важный опыт практического знания западной жизни, духа западного христианства, и повлияло на формирование славянофильского учения.

В 1828 г. с началом Русско-турецкой войны возвращается в Россию на службу в Белорусский гусарский полк; был адъютантом при генерале Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден святой Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира Хомяков во второй раз вышел в отставку и занялся сельским хозяйством в своем имении. Зимой жил в Москве, где организовал кружок единомышленников, вскоре ставший называться славянофильским. Члены кружка в начале 1830-х годов были, по словам Кошелева, ярыми западниками, и Хомяков почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, превосходство Православной Церкви над учениями католичества и протестантства. перешел к славянофильским взглядам именно под большим влиянием Хомякова, такое же влияние было оказано на и .

Уже в ранних стихотворениях Хомякова заметны идеи славянофильства: "Орел" (1832), "Мечта" (1834), историческая драма "Дмитрий Самозванец" (1833). Основные теоретические положения славянофильства были изложены им в статье "О старом и новом" (1839). В эти годы он усиленно занимается самообразованием, расширяя круг своих научных интересов. В 1838 г. приступает к работе над своим основным историко-философским сочинением "Записки о всемірной истории". С этим трудом Хомяков не расставался до своей смерти и довел систематическое обозрение всемірной истории до середины средних веков. "Записки о всемірной истории" были напечатаны только посмертно. Хомяков ставил своей задачей собственно не описание истории, а создание схемы для ее истолкования, которая охватывала бы жизнь всех народов земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обуславливающих, главным образом – религии.

В начале 1840-х годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров Хомякова с западниками ( , Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл Хомяков. Обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был на голову выше западников и легко опровергал их схемы.

На протяжении всей последующей жизни Хомяков сотрудничал в различных периодических изданиях славянофильского направления, выступая со статьями по вопросам крестьянской реформы, социологии и философии. Круг умственных и практических занятий Хомякова чрезвычайно широк: богослов, социолог, историк міровой цивилизации, экономист, автор технических новшеств, поэт, врач, живописец. Но главной чертой его личности была глубокая религиозность.

В конце второй половины 1840-х годов он написал "Опыт катехизического изложения учения о Церкви"; этот труд был издан только после его смерти в "Православном Обозрении" 1864 г. К 1844–1855 гг. относится переписка Хомякова с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую Церковь. В 1847 г. Хомяков снова ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге – новые западные впечатления подталкивают его к более углубленного осмыслению русского Православия, в котором он видит источник развития национального русского духа, основу народной нравственности. В эти годы Хомяков с особенной обстоятельностью рассмотривает Православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трех брошюрах, вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 гг. под общим заглавием: "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях". Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против Православия. В 1860 г. Хомяков приготовил для французского журнала "Union Chretienne" статью "о библейских трудах Бунзена", "Письмо к Утрехтскому епископу" и заметку "О значении слов: католический и соборный"; только последняя была напечатана в журнале. Все богословские труды Хомякова собраны во 2-м томе его "Сочинений".

Как и другие славянофилы, Хомяков был убежденным противником , обосновывая эту позицию Евангельским учением, что отразилось в 1854 г. в его стихотворении "России" с обличительными строчками: «В судах черна неправдой черной / И игом рабства клеймена...».

Из многих статей, написанных в последние годы, выделим две философских: "По поводу отрывков, найденных в бумагах И. Киреевского" (1857) и письмо к Ю.Ф. Самарину "О современных влияниях в области философии" (1859). В этих статьях Хомяков усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, в не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всею полнотой сил духа.

Славянофильское учение Хомякова подчинено одной идее – о коренном различии путей России и Запада и доказательству самобытности русского народа. Различие это обусловлено неодинаковостью "внутренних начал" русской и западноевропейской жизни, разными типами религиозного міровоззрения – православного христианства и католицизма. Хомяков надеялся, что православная Россия сможет привести к перестройке всей системы европейской культуры. Что история призывает Россию встать впереди всемірного просвещения, – история дает ей право на это за всесторонность и полноту ее национально-духовных начал.

Основополагающим для Хомякова стало учение о "соборности" как принципе устроения бытия, описывающем множество, собранное силой любви в "свободное и органическое единство". В такой трактовке оно характеризует природу не только Церкви, но и человека, общества, процессы познания и творчества. В дальнейшем это учение стало одной из основ концепций всеединства и личности в русской религиозной философии. «Истина, недоступная для отдельного мышления, доступна только совокупности мышлений, связанных любовью".

В личной жизни Хомяков был на редкость счастлив. 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре . Старший сын их стал известным православным философом и монархическим деятелем. Однако последнее десятилетие жизни Алексея Степановича было омрачено для него смертью жены, друга (И.В. Киреевского) и матери. Жизнь Хомякова оборвалась неожиданно – прожив 56 лет, он умер от холеры 23 сентября 1860 г. в селе Ивановском Липецкой губернии. Похоронен в Москве.

В 1900 г. сочинения Хомякова вышли в Москве в новом тщательном издании в 8 томах (том 1 и 3 – прозаические сочинения; том 2 – богословские труды; том 4 – драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 – записки о всемірной истории, том 8 – письма).

Россия

Гордись! – тебе льстецы сказали, –
Земля с увенчанным челом,
Земля несокрушимой стали,
Полміра взявшая мечем!

Красны степей твоих уборы,
И горы в небо уперлись,
И, как моря, твои озера...
Не верь, не слушай, не гордись!

Пусть рек твоих глубоких волны.
Как волны синие морей,
И недра гор алмазов полны,
И хлебом пышен тук степей;

Пусть пред твоим державным блеском
Народы робко клонят взор,
И семь морей немолчным плеском
Тебе поют хвалебный хор;

Пусть далеко грозой кровавой
Твои перуны пронеслись...
Всей этой силой, этой славой,
Всем этим прахом не гордись!

Безплоден всякий дух гордыни,
Неверно злато, сталь хрупка,
Но крепок ясный мір святыни,
Сильна молящихся рука!

И вот за то, что ты смиренна,
Что в чувстве детской простоты,
В молчаньи сердца сокровенна,
– Глагол Творца прияла ты,

Тебе Он дал Свое призванье,
Тебе Он светлый дал удел:
Хранить для міра достоянье
Высоких жертв и чистых дел!

В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды льет живые,
Сокрыт, безвестен, но могуч.

Не возмутят людские страсти
Его кристальной глубины,
Как прежде, холод чуждой власти
Не заковал его волны.

И он течет неизсякаем,
Как тайна жизни невидим
И чист, и міру чужд, и знаем
Лишь Богу да Его святым...

(Из стихотворения "Ключ", 1835)

Не говорите – "То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов".

Нет, этот грех – он вечно с вами,
Он в ваших жилах и в крови,
Он сросся с вашими сердцами,
Сердцами, мертвыми к любви...

Молитесь, кайтесь, к небу длани!
За все грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;

За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель русской стороны.

За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новгород, его измену,
За двоедушие Москвы;

За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разоренный Новоград;

За клевету на Годунова,
За смерть и стыд его детей,
За Тушино, за Ляпунова,
За пьянство бешеных страстей;

За слепоту, за злодеянья,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
За плен народа; наконец –

За то, что полные томленья,
В слепой сомнения тоске
Пошли просить вы исцеленья
Не у Того, в Его ж руке

И блеск побед, и счастье міра,
И огнь любви, и свет умов, –
Но у бездушного кумира,
И мертвых и слепых богов!

И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной!

За все, за всякие страданья
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,

За все беды родного края –
Пред Богом благости и сил,
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!

России

Тебя призвал на брань святую
Тебя Господь наш полюбил
Тебе дал силу неземную
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных тёмных сил

Но помни! Быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело
Своих рабов Он судит строго, –
А на тебя, увы! Так много
Грехов ужасных налегло!

О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой

С душой коленопреклоненной
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели

И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч,
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг божий крепкой дланью,
Рази мечом – то Божий меч!

Использованы материалы:
http://www.hrono.ru/biograf/homyakov.html

Он известен как русский писатель, общественный деятель, один из главных идеологов славянофилов. Поражает обширный круг его интересов, трудов и знаний: поэт и драматург, богослов и философ, историк и филолог, критик и публицист, экономист и социолог, журналист и художник, изобретатель и врачеватель.

В историю русской культуры, философии и общественной мысли навсегда вошло имя А.С. Хомякова. Он известен как русский писатель, общественный деятель, один из главных идеологов славянофилов. Поражает обширный круг его интересов, трудов и знаний: поэт и драматург, богослов и философ, историк и филолог, критик и публицист, экономист и социолог, журналист и художник, изобретатель и врачеватель. Это был человек энциклопедических знаний, кипучей энергии и высокой культуры.

Алексей Степанович Хомяков родился 1 (13) мая 1804 года в Москве, в родовитой дворянской семье тульских помещиков Степана Александровича и Марии Александровны Хомяковых. Семья жила зимой в Москве, а летом - в селе Богучарове близ Тулы, где Алексей Хомяков под руководством матери получил солидное домашнее образование и хорошее воспитание, отец привил сыну интерес к литературе, любовь к книгам и просвещению.

Позже Алексей Хомяков станет вольнослушателем Московского университета, который закончит со степенью кандидата математических наук. А в дальнейшем он постоянно совершенствовал и пополнял свои знания, чему способствовали систематический труд, пытливый ум и богатая библиотека отца, которую он значительно расширил.

Сблизившись с философско-эстетическим кружком «любомудров», А.С. Хомяков пишет стихи, занимается переводами, работает над исторической поэмой «Вадим». В 1821 г. впервые выступает в печати со своим переводом с латинского очерка Тацита «Германия».

С 1822 г. по 1825 г. он на военной службе: сначала в Астраханском кирасирском полку, в Херсонской губернии, а затем в лейб-гвардии Конном полку, в Санкт-Петербурге. В журнале «Полярная звезда» публикует свои стихи. Уйдя в бессрочный отпуск, живет в Париже, где с увлечением занимается живописью, пишет историческую драму «Ермак». Возвращаясь на родину, посетил Италию и земли западных славян. С началом русско-турецкой войны 1828-1829 гг. А.С. Хомяков снова в армии, в Белорусском гусарском полку, участвует в боях, был отмечен наградами за храбрость и мужество. По заключении мира вышел в отставку и занялся сельским хозяйством в своих имениях в Тульской, Рязанской и Смоленской губерниях.

В это время он активно занимается литературной деятельностью, сотрудничает в различных московских журналах, пишет вторую историческую драму «Дмитрий Самозванец». А.С. Хомяков делается душой того круга русского общества, в котором зародилось новое направление русской общественной мысли - идеи славянского братства, славянофильство. Основные положения учения славянофилов он изложил в своей статье «О старом и новом» (1839). Славянофилы во многом способствовали изучению русской национальной культуры, защищали идею исторической общности судеб и ин­тересов русского и других славянских народов. Интересны мысли А.С. Хомякова о необходимости разностороннего, гармонического, университетского образования юношества, изложенные в его статье «Об общественном воспитании в России». А его исторические взгляды нашли отражение в обширном труде «Записки о всемирной истории» («Семирамида»).

В 1844 г. вышел первый и единственный при жизни сборник поэта «24 стихотворения». В 1854 г. большой успех в демократических кругах русского общества получило его стихотворение «России», распространявшееся в списках.

А.С. Хомяков по своим общественно-политическим взглядам был сторонником самодержавной власти, но выступал за либеральные реформы: созыв Земского собора, отмену крепостного права и смертной казни, организацию суда с участием присяжных заседателей, свободное выражение общественного мнения.

Последнее произведение писателя и мыслителя «К сербам. Послание из Москвы» (1860) имело большое общественно-политическое значение для всех славянских народов.

Проживая в Богучарове и занимаясь сельским хозяйством, А.С. Хомяков принимал участие в общественных делах. В 1958 г. на дворянском съезде в Туле он поддержал вместе с Л.Н. Толстым, И.С. Тургеневым и другими предложение прогрессивной группы тульских дворян о необходимости освобождения крестьян с наделом земли за выкуп. Но дожить до крестьянской реформы ему не удалось. 23 сентября 1860 г. он умер от холеры в селе Ивановском Рязанской губернии (ныне Данковский район Липецкой области), где успешно лечил крестьян, а вот себя не сберег. Его похоронили в Москве, в Даниловом монастыре, но в 30-е годы XX века останки А.С. Хомякова и его жены были перезахоронены на Новодевичьем кладбище.

В 1904 г. в Москве, Туле и других городах России торжественно отмечалось 100-летие со дня рождения А.С. Хомякова. Всеславянское чествование было устроено в Вене «Кружком любителей русского языка».

В Тульской палате древностей была устроена небольшая экспозиция, посвященная юбилею замечательного русского философа, богослова и поэта.

В советское время имя, мысли и дела А.С. Хомякова не пользовались популярностью. Изредка выходили работы о нем, но произведений известного славянофила печаталось мало.

В творческой биографии А.С. Хомякова тульскому периоду его жизни и деятельности принадлежит видное место. В первые годы советской власти в селе Богучарове, недалеко от Тулы, в доме Хомяковых находился музей, но в середине 20-х годов он был закрыт и экспонаты вывезены в Москву. В настоящее время требуется серьезная реставрация усадебного дома, восстановление парка, цветников и прудов, необходимо завершить реставрацию храма в Богучарове.

С 1994 г. по инициативе Тульского областного отделения Российского фонда культуры, Хомяковского общества и при поддержке Департамента культуры Тульской области в Туле и Богучарове проводятся Хомяковские чтения. С интересными докладами и сообщениями выступают на них литературоведы, историки, философы, священнослужители и краеведы из Москвы, Санкт-Петербурга, Новгорода, Тулы и других городов России.

Мы должны свято хранить память об Алексее Степановиче Хомякове. Это был великий сын великого народа. Его духовное наследие, мысли и дела будут способствовать возрождению России.

Ко дню памяти (23 сентября / 6 октября) великого русского православного мыслителя, богослова, историка, поэта, публициста, критика, основоположника «классического славянофильства» Алексея Степановича Хомякова (1804-1860) мы переиздаем сочинение историка, публициста, педагога Валерия Николаевича Лясковского (1858-1938).

Это первое монографическое сочинение об А.С. Хомякове.

В.Н. Лясковский окончил физико-математический ф-т Московского ун-та (1880), затем учился на филологическом ф-те. «Почти мальчиком» он познакомился с И.С. Аксаковым, летом 1876 г. помогал ему разбирать корреспонденцию Славянского комитета, был и в теплых отношениях с А.Ф. Аксаковой (в архивах сохранились ее письма к нему), посещал аксаковские «пятницы», сотрудничал в газете И.С. Аксакова «Русь».

С 1882 г. служил в архиве МИД. С 1884 г. переехал в свое небольшое орловское имение «Дмитровское-Истомино». По соседству находилось имение Киреевка (Киреевская слободка), братьев И.В. и П.В. Киреевских (умерших в 1856 г.), где жила вдова Ивана Васильевича - Наталья Петровна (рожд. Арбенева). В 1898 г. В.Н. Лясковский купил Киреевку, сохранил и разобрал архив Киреевских и написал первые биографии об основоположниках славянофильства (Алексей Степанович Хомяков. Его жизнь и сочинения // Русский архив. - 1896. - Кн.3. - С. 337-510; Отд. изд.- М., 1897; Братья Киреевские. Жизнь и труды их. - СПб., 1899.- 99 с.).

После революции В.Н. Лясковский жил в Орле, писал воспоминания. Арестован (1937), погиб в заключении.

Публикацию (в сокращении) специально для (по первому отдельному изданию: Лясковский В.Н. А.С. Хомяков. Его жизнь и сочинения.- М.: Универ. тип., 1897.- VIII , 176, II с.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные сноски автора заменены концевыми.

Деление текста в Интернет-издании на 3 части - составителя (при этом авторское разделение сохранено без изменения).

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Трудность исторической оценки умственного деятеля. - Необходимость исторической перспективы при такой оценке. - Особенность деятельности Хомякова. - Отношение к нему и к его сторонникам двух господствующих общественных партий. - Необходимость правильной оценки славянофильства. - Задача предлагаемого труда. - Его план. - Цель автора.

Оценка исторического деятеля тем легче для современников и потомства, чем резче очерчен круг его деятельности и чем доступнее область её пониманию большинства. Законодатель и полководец будут поняты раньше, чем художник и мыслитель; потому что труд последних, хотя быть может более глубокий и плодотворный, не отражается так непосредственно на внешней жизни народа, не затрагивает тотчас её ежедневного течения. Чем выше и духовнее работа, чем шире захват её, чем меньше дает она готовых выводов для немедленного применения, тем чаще работник остается незамеченным и неоцененным. Труд мысли и духа, борьба учения и слова не поддаются тому легкому, поверхностному восприятию, которое тотчас доступно всякому. Часто человек успевает сойти в могилу прежде, чем поймут его; а нередко и над могилою его нескоро наступает правдивая и беспристрастная оценка. И как тому, кто стоит вплоть возле высокой башни, видны лишь камни её основания, и ему нужно отойти в даль, чтобы разглядеть её истинные размеры и красоту: так и в области духа мы часто не разумеем значения исторического лица, потому что стоим к нему еще слишком близко. Нужно нам удалиться от него ходом времени, нужно ему отойти для нас в историческую даль, чтобы нам стало возможно верное его понимание.

Таков был человек, изображению жизни и трудов которого посвящено нижеследующее. И не потому говорим мы это, приступая к рассказу о нем, что таким голословным суждением думаем наперед возвысить его во мнении читателя: подобный прием уместен разве в надгробном слове, а не в историческом жизнеописании; да к человеку этому и не идут такие искусственные приемы возвеличения. Цель наша иная: мы желали бы по возможности выяснить повод к появлению нашего труда, его происхождение и задачу.

Алексей Степанович Хомяков прожил немало (пятьдесят шесть лет) и во вторую половину своей жизни принимал такое заметное участие в умственной жизни своего времени, которого и противники его воззрений никогда не отрицали. Но он не только никогда не выступал на поприще деятельности практической, а и в научных и печатных своих трудах затрагивал главным образом вопросы свойства духовного, вечного, лишь изредка касаясь текущих житейских дел. Поэтому естественно, что деятельность его была недостаточно оценена при жизни и медленно находит оценку по смерти. Но этого мало. Этим объяснялось бы столь позднее появление первого опыта его биографии, и в таком положении находится не он один, а, к сожалению, и многие другие крупные русские деятели. Есть иная причина, замедляющая беспристрастную оценку Хомякова, причина, действовавшая по отношению к нему более, чем к кому бы то ни было.

Хомякова и немногих близких к нему по убеждениям людей (частью сверстников, частью учеников) литературные их противники назвали славянофилами. Имя это, данное отчасти в насмешку, утвердилось за ними. Люди мало знакомые с делом думали и думают, что, согласно с прозвищем, вся суть славянофильства в сочувствии с зарубежными славянами, в панславизме; более осведомленные считали и считают основным догматом славянофилов обособление русской народности (национализм); лишь сравнительно немногие, читавшие сочинения Хомякова и других, знают, что проповедь народного самосознания была у славянофилов, и в особенности у Хомякова, выводом из целой совокупности религиозных убеждений и исторических воззрений.

При жизни старых славянофилов (Киреевских, Хомякова, Самарина, Аксаковых) им противуполагались западники. Теперь, через полвека после спора этих двух направлений мысли, мы видим в нашем ученом литературном и общественном мире опять два господствующих направления, называемые обыкновенно либеральным и консервативным. Принято представителей первого считать преемниками западников, защитников второго - наследниками славянофилов. Не будем останавливаться на вопросе о преемстве западно-либерального направления; в этом вопросе обе стороны довольно согласны. Совершенно иначе представляется теперешний взгляд на славянофильство! В продолжение нескольких десятков лет многие вожди так называемого консервативного направления находили удобным для себя приурочивать проводимые ими взгляды ко взглядам славянофильским, вернее - пользоваться славянофильскою терминологией. Такое стремление было настолько сильно, что противники их, теперешние либералы, и на славянофильство стали смотреть теми глазами, какими смотрят они на современный публицистический консерватизм. С другой стороны, сами консерваторы никогда не переставали несколько сторониться славянофилов, коих оружием они зачастую пользовались, в тайне считая их тоже либералами, только другого сорта, чуть ли не еще более опасного... Таким образом, истинное славянофильство было и осталось равно в недоверии и подозрении у обеих, так сказать, оффициально признаваемых литературно-общественных партий. Такое положение кажется на первый взгляд странным, а между тем объяснение его очень просто. Дело в том, что обе эти так называемые наши партии, либералы и консерваторы, в сущности в одинаковой мере западники, то есть люди переносящие на Русскую почву западноевропейские понятия о консерватизме и либерализме. Поэтому они и не могут иначе относиться к славянофильству, которое, конечно, не подходит ни под одну из двух ходячих мерок; ибо сущность его заключается не в той или иной политической доктрине, а в признании за Русским народом, как выразителем целого Православно-Славянского мира, своих исконных начал, отличных от начал западных и часто даже им противуположных. Поэтому консерваторы и либералы, хотя и враждуют, но понимают друг друга; славянофилов же ни те, ни другие никогда не понимали вполне, так как судили о них по признакам чисто-внешним, а не по основным началам их воззрений, которых не могли или не хотели разглядеть. Проверить это легко хотя бы уже на том, что по одним общественным вопросам славянофилов причисляли к лагерю консервативному, по другим - к либеральному. Пусть такое причисление было чисто-внешнее, случайное, несогласное со смыслом деятельности отдельных славянофилов в том или другом деле: оно все же бывало, а толпа и не судит ни о чем иначе как по внешности. И такое недоразумение продолжалось не год, не два, а целых пятьдесят лет.

Но всякому недоразумению когда-нибудь приходит конец. Настала пора определить место славянофильства в истории развития Русского просвещения и, сведя итог оставленному им наследству, сличить это наследство с тем, что теперь иногда выдается за славянофильское учение или чтó порицается как таковое. Попытки такой критической работы начинают появляться в литературе обоих лагерей.

Составитель предлагаемой статьи далек от мысли дать точный и окончательный ответ на столь широко поставленный вопрос: он дает лишь свой опыт его посильного решения известным способом и в известных границах. Статья эта - не история славянофильства и не изложение славянофильского учения: это биография Хомякова и изложение его сочинений. Характеристики и изложение воззрений близких к Хомякову людей введены в нее лишь постольку, поскольку связь с ними служит к уяснению его личности и учения. Сообразно со своею задачею, статья разделена на две части: в первой рассказана жизнь Хомякова, во второй изложено его учение. В заключении автор излагает свои личные взгляды на значение Хомякова и его дела. Цель такого деления следующая. Никакое мнение не обеспечено от ошибок, тем менее мнение ученика (ибо биограф и не думает скрывать такого своего отношения к мыслителю, коего учение он излагает). Поэтому он не решается назвать свое исследование критикою. Но и верное само в себе мнение может возбудить спор; а так как главнейшая цель нашего труда - изображение, а не истолкование, то мы и желали бы поставить самое это изображение вне спора, не примешивая к нему наших личных мнений. Иначе: мы хотим изобразить Хомякова таким, каков он есть, а не таким, каким он, может быть, кажется нам. Конечно, никакой исследователь не может вполне отрешиться от собственной личности; но он обязан сделать это по мере сил. Вот почему мы и отделили, поскольку это было возможно, объективную часть нашего труда от субъективной.

Предлагая рассказ о жизни Хомякова и изложение его сочинений, мы на основании того и другого излагаем затем наш взгляд на него, как всякий другой, предоставляя читателю проверить этот взгляд или составить свой собственный. Кто-то из западнического лагеря сказал раз автору:

«Настоящий Хомяков утрачен, есть теперь Хомяков Аксаковский, Самаринский, Юрьевский, Кошелевский. Какой из них ближе к подлиннику, мы не знаем, а потому и судить о подлинном не беремся». В этом замечании, конечно, много преувеличения, но есть и доля правды. Цель настоящего труда восстановить, по возможности образ подлинного Хомякова.

Цель эта - не полемическая. Невозможность местами вполне избежать полемического оттенка была очень тяжела для автора, и он приложил все свои старания к тому, чтобы уменьшить в своем сочинении элемент личного спора. Спор противоположных направлений мысли ведет к выяснению истины; спор личных самолюбий и счетов только затемняет ее. Спокойно и твердо высказанное мнение не должно быть принимаемо за вызов. Один вызов желателен во имя истины: вызов на разъяснение всего неясного, на дружную, совместную работу мысли и слова.

Часть первая.

Жизнь А. С. Хомякова.

Происхождение, детство и первая молодость.

В половине ХVIII века жил под Тулою помещик Кирилл Иванович Хомяков. Схоронив жену и единственную дочь, он под старость остался одиноким владельцем большего состояния: кроме села Боучарова с деревнями в Тульском уезде были у Кирилла Ивановича еще имения в Рязанской губернии и дом в Петербурге. Все это родовое богатство должно было после него пойти неведомо куда; и вот старик стал думать, кого бы наградить им. Не хотелось ему, чтобы вотчины его вышли из Хомяковского рода; не хотелось и крестьян своих оставить во власть плохого человека. И собрал Кирилл Иванович в Боучарове мирскую сходку и отдал крестьянам на их волю - выбрать себе помещика, какого хотят, только бы был он из рода Хомяковых, а кого изберет мир, тому он обещал отказать по себе все деревни. И вот крестьяне послали ходаков по ближним и дальним местам, на какие указал им Кирилл Иванович - искать достойного Хомякова. Когда вернулись ходаки, то опять собралась сходка, и общим советом выбрали двоюродного племянника, своего барина, молодого сержанта гвардии Федора Степановича Хомякова, человека очень небогатого. Кирилл Иванович пригласил его к себе и, узнав поближе, увидал, что прав был мирской выбор, что нареченный наследник его добрый и разумный человек. Тогда старик завещал ему все имение и вскоре скончался, вполне спокойным, что крестьяне его остаются в верных руках. Так скромный молодой помещик стал владельцем большего состояния. Скоро молва о его домовитости и о порядке, в который привел он свои имения, распространилась по всей губернии. Стали рассказывать, что в кладовых у него хранятся целые сундуки с серебром и золотом. Когда в 1787 году императрица Екатерина проезжала через Тулу и советовала дворянству открыть банк, то дворяне отвечали ей: «Нам не нужно, матушка, банка; у нас есть Федор Степанович Хомяков. Он дает нам денег в заем, отбирает к себе во временное владение расстроенные имения, устраивает их и потом возвращает назад».

Таков был излюбленный крестьянами Боучаровский владелец.

Сохраненное и увеличенное Федором Степановичем состояние досталось его единственному сыну Александру, женатому на Настасье Ивановне Грибоедовой . Сын не походил на отца. Разгульный, необузданный в своих увлечениях, не имея нужды стеснять себя в чем бы то ни было, он весь отдался страсти к пирам и охоте. Каждую осень около 1-го сентября выезжал он из Боучарова и проводил в отъезжем поле целый месяц, кончая поход смоленским своим имением Липицами, полученным им в приданое за женою. Следствием такой жизни было то, что сын его Степан унаследовал расстроенные дела и долги.

Степан Александрович Хомяков был человек очень добрый, образованный и принимавший живое участие в литературной и умственной жизни своего времени, но не только не деловитый, а и беспорядочный по природе, в добавок страстный игрок. Выйдя в отставку поручиком гвардии, он женился на Марье Алексеевне Киреевской, небогатой и немолодой уже, но еще очень красивой девушке. Живя в Москве, он проиграл в Английском клубе более миллиона, чем окончательна запутал и без того уже плохие дела свои. Тогда Марья Алексеевна сама взялась за хозяйство и, благодаря своей редкой настойчивости, успела заплатить долги мужа. Чтобы сохранить детям состояние, она, с согласия Степана Александровича, перевела все имения на свое имя.

С тел пор муж и жена жили врозь, видаясь изредка: Марья Алексеевна с детьми в Боучарове и в Москве, а Степан Александрович в Липицах. Когда он заболел и после нескольких нервных ударов впал в детство, Марья Алексеевна перевезла его к себе и заботливо за ним ходила. Вообще это была женщина замечательная, соединявшая чуткое сердце с непреклонностью убеждений и воли, доходившею до суровости и выражавшеюся подчас в очень резких поступках. Вот чтó писал о ней, много лет спустя, её сын, лучше всех ее знавший: «Она была хороший и благородный образчик века, который еще не вполне оценен во всей его оригинальности, века Екатерининского. Все (лучшие, разумеется) представители этого времени как-то похожи на суворовских солдат. Что-то в них свидетельствовало о силе неистасканной, неподавленной и самоуверенной. Была какая-та привычка к широким горизонтам мысли, редкая в людях времени позднейшего. Матушка имела широкость нравственную и силу убеждений духовных, которые, конечно, не совсем принадлежали тому веку; но она имела отличительные черты его, веру в Россию и любовь к ней. Для неё общее дело было всегда и частным её делом . Она болела, и сердилась, и радовалась за Россию гораздо более, чем за себя и своих близких».

Степан Александрович и Марья Александровна жили в Москве на Ордынке, в приходе Георгия на Всполье. Здесь 1 мая 1804 года родился у них второй сын Алексей. Кроме него, детей было еще двое: старший на два года сын Федор и дочь Анна. Позднее Хомяковы переехали в дом свой на Петровку, против Кузнецкого моста, а лето проводили иногда в Липицах, но большею частью в Боучарове. Отсюда, во время нашествия Наполеона, Степан Александрович с семьею уехал в свое рязанское имение, село Круглое, Донковского уезда, где они и прожили зиму 1812 - 13 гг., в соседстве близкой своей знакомой Прасковьи Михайловны Толстой, дочери Кутузова, от которой могли иметь точные сведения о ходе военных действий. В память благополучного избавления от врага Марья Алексеевна дала обет построить в Круглом церковь; обет этот был впоследствии исполнен её сыном.

Переезд в Донков и пребывание там были первыми крупными событиями в жизни восьмилетнего Алексея. Хотя он своим младенческим умом и не мог еще обнять всего великого смысла переживаемой им поры, но, развитый не по годам, уже должен был чуять его, а почва для такого чутья в его душе была готова. Дети Хомякова росли не так как большинство детей тогдашнего зажиточного дворянства: вместо отчуждения от Русской жизни и всего более от Русской старины, они на каждом шагу могли видеть живые следы её и свежие предания. Боучаровский дом был полон этою стариною. Исторические воспоминания восходили в нем не только до Петровского времени, но и переходили через глубокий ров, прорытый этим временем в памяти Русского общества. Мальчик знал, что его предок Петр Семенович Хомяков был любимым подсокольничим Алексея Михайловича, и мог видеть письма к нему тишайшего царя, сохранившиеся в их доме. Знал он и еще, пожалуй, слышал от очевидцев чудный рассказ о том, как его прадед, подобно другому, всенародному избраннику, был избран народом и издалека призван владеть Боучаровым, и, конечно, представление о сельском мире, о важности мирского приговора не могло не сложиться в его голове определеннее и строже, чем у всякого другого из его сверстников. Та близость к народу, которую он с детства привык в себе чувствовать, поддерживалась и укреплялась самою крепкою из связей - связью веры и церковного общения. В доме Хомяковых, под непосредственным воздействием Марьи Алексеевны, жизнь шла в чисто-православном духе, со строгим соблюдением всех постов, обрядов и обычаев церковных, что опять-таки встречалось нечасто в тогдашнем верхнем слове Русского общества, пропитанном всевозможными западными учениями: и масонством, и деизмом и атеизмом, всем, но только не православною верою. Проводя большую часть своей детской жизни среди Московских святынь, мальчик не мог не проникнуться настоящим старорусским духом, и когда из своего рязанского убежища он услыхал, что Москва, которую он так любил с тех пор, как себя помнил, принесена в жертву за спасение России, мог ли ребенок Хомяков если не умом, то живым пониманием сердца не уразуметь того, чтó творилось вокруг него?

Так все те понятия, которые ему суждено было, возмужав, выразить в строгой последовательности научного исследования и могучим взмахом творческой мысли объединить в одно стройное учение, все они живыми образами уже стояли над его колыбелью. Под воздействием исключительных условий места и времени зарождался будущий мыслитель, а широкое приволье Боучарова и в особенности Липиц, с близостью к природе, с знаменитою дедовскою и отцовскою охотою, воспитывало поэта. Между тем обращено было заботливое внимание и на учение, и прежде всего на языки, при том не на один только французский, но и на немецкий, английский и латинский. Последнему учил братьев Хомяковых живший при них аббат Воiѵin. Раз маленькому Алексею попалась в какой-то книге папская булла. Он нашел в ней опечатку и спросил аббата, как же он считает непогрешимым папу, делающего ошибки в правописании, за что и был наказан. Этот случай наводит на мысль, что в разговорах между ученым аббатом и его воспитанником затрагивались богословские вопросы, и что эти разговоры и послужили первым толчком, направившим ум будущего богослова на различие исповеданий. Что касается порученного аббату прямого дела - преподавания латинского языка, то он выполнил его добросовестно, и мальчик основательно усвоил себе этот язык. Язык греческий он в начале знал плохо и утвердился в нем лишь впоследствии, а также познакомился с санскритским. Новые же языки Хомяков знал в совершенстве.

В начале 1815 года вся семья Степана Александровича поехали из Липиц в Петербург, потому что московский дом сгорел. По дороге мальчик всюду видел лубочные портреты Георгия Черного, и в его пылком воображении врезались образ сербского героя и рассказы о нем. В тоже время он и брат его мечтали, что они едут воевать с Наполеоном. Поэтому, когда они услыхали о битве при Ватерлоо, то Федор Хомяков спросил брата: «С кем же мы теперь будем драться?» - «Стану бунтовать славян», отвечал одиннадцатилетний Алексей. Петербург показался им каким-то языческим городом, и они ждали, что их будут принуждать переменить веру; но они твердо решились вытерпеть всякие мучения, а не принимать чужого закона. Нельзя не обратить внимания на все эти мелкие черты в жизни ребенка: ими в значительной мере объясняется последующее направление его мыслей.

В Петербурге Хомяковы прожили около двух лет. Там им преподавал русскую словесность драматический писатель Андрей Андреевич Жандр, друг Грибоедова. Взгляды последнего, в то время новые и вполне самостоятельные, этим путем дошли до них и, конечно, не остались без последствий. Вчитываясь в монологи Чацкого и вспомнив то господствующее направление общества, которое эти монологи обличают, мы невольно увидим некоторую связь между протестом, выразившимся в «Горе от ума», и позднейшим Московским направлением, которого провозвестником явился Хомяков; а если прибавим к этому, что Грибоедов относился с некоторым сомнением к преобразованиям Петра Великого, то связь эта окажется еще теснее.

После Петербурга Хомяковы три года жили по зимам в Москве, при чем оба брата оканчивали свое ученье, занимаясь вместе с Дмитрием и Алексеем Веневитиновыми под руководством шившего в их доме доктора философии Андрея Гавриловича Глаголева. Математику преподавал им профессор университета и друг С. Т. Аксакова Павел Степанович Щепкин, а чтение доставляла богатая библиотека Степана Александровича.

Между братьями Веневитиновыми и Хомяковыми установилась на всю жизнь самая тесная дружба. На сколько успешно шло ученье, можно судить по тому, что пятнадцатилетний Алексей Хомяков перевел Тацитову «Германию», и что перевод этот через два года был напечатан в «Трудах Общества Любителей Российской Словесности». Выбор предмета указывает отчасти на направление вкусов переводчика. Подобное же направление можно подметить и в его первых стихотворных опытах. Начал он, повидимому, и тут с переводов из Виргиния и Горация. Оду последнего «Pareus deorum cultor et infrequens», в которой прославляется божественное всемогущество, он перевел два раза, двумя разными размерами.

Первые самостоятельные произведения Хомякова ничем не отличаются от заурядных стихотворений других современных ему поэтов. В басне «Совет зверей» есть намек на вопрос о различии религий, но юный поэт еще не приходит ни к какому определенному заключению. Около этого времени Хомяков начал писать трагедию «Идоменей», которую довел только до второго действия. Немного спустя, он выдержал в Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук.

В это самое время в Греции шла борьба за независимость. Хомяковы еще по Петербургу имели связи с графом Каподистрией, в Москве же у них часто бывал агент Филелленов Арбé, бывший ранее гувернером Федора и Алексея. рассказы Арбé воспламенили его младшего воспитанника, и тот решился бежать, чтобы сражаться за греков и подымать славян. Достав себе с помощью Арбé фальшивый паспорт, купив засапожный нож и собрав рублей пятьдесят денег, он поздно вечером, в ваточной шинели, ушел из дому. Но ему не удалось обмануть бдительность своего дядьки Артемия, уже давно за ним наблюдавшего. Прождав возвращения Алексея Степановича до полночи и не дождавшись его, старик послал за барином в Английский клуб. Степан Александрович тотчас приехал домой и, добившись правды от своего старшего сына, разослал погоню во все стороны. За Серпуховскою заставою беглеца настигли и привезли домой. Отец не наказал его, и только старший брат получил строгий выговор за то, что не остановил младшего; воинственным же наклонностям юного кандидата постарались дать более безопасное направление, определив его вскоре в военную службу, в кирасирский полк, которым командовал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Через год молодой Хомяков перешел оттуда в Конную гвардию. Воспоминанием о неудавшемся бегстве в Грецию осталось «Послание к Веневитиновым», в котором поэт мечтает о славных подвигах, о войне за веру и освобождение Эллады. К тому же времени относится неоконченная поэма «Вадим», воспевающая столько раз воспетого поэтами того времени полуисторического Новогородского героя.

Первыми друзьями молодости Алексея Степановича, кроме брата его Федора и Веневитиновых, были: двоюродный его брат, племянник Марьи Алексеевны, Василий Степанов. Киреевский, Александр Алексеевич Муханов, а затем товарищи Веневитиновых по службе в Московском Главном Архиве Министерства Иностранных Дел: Иван Васильевич Киреевский и Александр Иванович Кошелев. Блестящий, высокодаровитый и не по летам серьезный Дмитрий Веневитинов, обещавший стать в первом ряду умственных деятелей своего времени, был средоточием этого дружного кружка, составившегося из лучших представителей тогдашней образованной московской молодежи. Все они были усердными последователями немецкой философии и сторонниками западного просвещения; но Хомяков не уступал им своего строго-православного и русского образа мыслей. В том отношении он сразу сошелся с младшим братом Киреевского, Петром Васильевичем, с которым познакомился немного позже и которого горячо полюбил. Необыкновенная чистота души П. В. Киреевского и его непоколебимая преданность самобытному развитию русского народа не могли не привлечь Хомякова, который прозвал его «великим печальником за Русскую землю».

Скоро Алексею Степановичу пришлось столкнуться с совершенно другими учениями и испытать себя на ином поприще спора.

Служба в Петербурге. - Встречи с декабристами. - Поездка зa границу. - Трагедия «Ермак». - Возвращение в Россию.

Переселение Хомякова в Петербург совпало с разгаром брожения умов, приведшего к событию 14 декабря 1825 года. Но убеждения и общественные идеалы молодого корнета гвардии, вынесенные им из дому и из многосторонного образования, установленные работою рано окрепшего ума, были настолько определенны, что он сразу нашелся среди тех теоретических и практических противоречий, из которых не сумели выйти многие из его сверстников. Встречаясь с декабристами у своих родственников Мухановых, он вступал с ними в горячие споры, утверждая, что изо всех революций самая несправедливая есть революция военная. Раз он до поздней ночи проспорил с Рылеевым, доказывая ему, что войска, вооруженные народом для его защиты, не имеют права распоряжаться судьбами народа по своему произволу. Князя А. И. Одоевского он уверял, что он, Одоевский, вовсе не либерал, а только предпочитает единодержавию тиранство вооруженного меньшинства. Но такие взгляды слишком далеки были от того, чтó думалось и говорилось кругóм, чтобы найти себе отзвук или сочувствие; да и высказывавшему их двадцатилетнему юноше еще много нужно было пережить и передумать, прежде чем выступить с более твердою и определенною проповедью народности. В нем самом еще кипели и страсти, и разнородные жизненные стремления, и сомнения в силе и смысле своего призвания. Это смутное борение самоопределяющагося сильного ума вылилось в стихотворении «Желание покоя «, написанном им в 1824 году в Петербурге, - первом его произведении, имеющем самостоятельное художественное значение. Среди неровностей слога и юношеских длиннот в этом стихотворении уже слышится порою будущий Хомяков; поэтому мы приводим его вполне.

Налей, налей в бокал кипящее вино!

Как тихий ток воды забвенья,

Моей души жестокие мученья

На время утолит оно.

Пойдем туда, где дышет радость,

Где бурный вихрь забав шумит,

Где глас души, где глас страстей молчит,

Где не живут, но тратят жизнь и младость.

Среди веселых игр, за радостным столом,

На миг упившись счастьем ложным,

Я приучусь к мечтам ничтожным,

С судьбою примирюсь вином.

Я сердца усмирю роптанье,

Я думам не велю летать,

На тихое небес сиянье

Я не велю глазам своим взирать.

Сей синий свод, усеянный звездами,

И тихая безмолвной ночи тень,

И в утренних вратах рождающийся день,

И царь светил, парящий над водами -

Они изменники! Они, прельщая взор,

Пробудят вновь все сны воображенья;

И сердце робкое, просящее забвенья,

Прочтет в них пламенный укор.

Оставь меня, покоя враг угрюмый,

К высокому, к прекрасному любовь!

Ты слишком долго тщетной думой

Младую волновала кровь.

Оставь меня! Волшебными словами

Ты сладкий яд во грудь мою влила

И вслед за светлыми мечтами

Мена от мира увлекла.

Довольный светом и судьбою,

Я мог бы жизненной стезей

Влачиться к цели роковой

С непробужденною душою.

Я мог бы радости с толпою разделять,

Я мог бы рвать земные розы,

Я мог бы лить земные слезы

И счастью в жизни доверять...

Но ты пришла. С улыбкою презренья

На смертных род взирала ты,

На их желанья, наслажденья,

На их бессильные труды.

Ты мне с восторгом, друг коварный,

Являла новый мир вдали

И путь высокий, лучезарный

Над смутным сумраком земли.

Там все прекрасное, чем сердце восхищалось.

Там все высокое, чем дух питался мой,

В венцах бессмертия являлось

И в след манило за собой.

И ты звала. Ты сладко напевала

О незабвенной старине,

Венцы и славу обещала,

Безсмертье обещала мне.

И я поверил. Обаянный

Волшебным звуком слов твоих,

Я презрел Вакха дар румяный

И чашу радостей земных.

Но что-ж? Скажи: за все отрады,

Которых я навек лишен,

За жизнь спокойную, души беспечный сон,

Какие ты дала награды?

Мечты неясные, внушенные тоской,

Твои слова, обеты и обманы,

И жажду счастия, и тягостные раны

В груди, растерзанной судьбой.

Прости....

Но нет! Мой дух пылает

Живым, негаснущим огнем,

И никогда чело не просияет

Веселья мирного лучем.

Нет, нет! Я не могу цепей слепой богини,

Смиренный раб, с улыбкою влачить.

Орлу ль полет свой позабыть?

Отдайте вновь ему широкие пустыни,

Его скалы, его дремучий лес!

Он жаждет брани и свободы,

Он жаждет бурь и непогоды

И беспредельности небес.

Увы, напрасные мечтанья!

Возмите-ж от меня бесплодный сердца жар,

Мои мечты, надежды, вспоминанья,

И к славе страсть, и песнопенья дар,

И чувств возвышенных стремленья.

Возьмите все!

Но дайте лишь покой,

Безпечность прежних снов забвенья

И тишину души, утраченную мной.

Настоящая борьба была впереди, а теперь нужно было собраться с силами, привести в порядок роившиеся в голове мысли; нужно было на время уйти от шума и суеты столицы, отдохнуть и одуматься. Вероятно, по этим побуждениям, надеясь многое повидать и многому научиться, да и побыть с братом, служившим при посольстве в Париже, Хомяков просил у родителей позволения выйти в отставку и предпринять заграничное путешествие. Степан Александрович, всегда более податливый, тотчас на это согласился; но Марья Алексеевна сначала восстала против затеи сына, и только настояния Федора Степановича, любимца матери, убедили ее дать свое согласие. Вот чтó писал ей Федор Степанович 2 Февраля 1825 года из Парижа в Вюрцбург, где Марья Алексеевна в то время находилась ради лечения дочери. «J"ai reçu une lettre de mon père du 17 Décembre; sa santé paraissait un peu rétablie. Il m"annonce avoir permis à mon frère de quitter le service. Pour moi je pense qu "Alexis ne peut faire mieux que de profiter de cette permission et de partir pour l"étranger. La perte d"un au de service n"est rien du tout dans les circonstances actuelles: il faut penser à l"avenir, et tous les jours je me raffermis dans la conviction, qu"avec le caractère de mon frère, un voyage à l"étranger lui est absolument indispensable en ce moment. Ce sera d"ailleurs le meilleur moyen pour rétablir sa santé; et quant aux dépenses, ellesne s"élèveront pas au quart de ce que lui aurait coûté la remonte. Je désirerais fortpour moi, et encore plus pour lui, qu"il vînt passer six à sept mois ici. Il végète à Petersbourg. L"indolence, l"apathie de son caractère y rend inutile l"activité de son esprit; à Paris tout l"exciterait. Je vous écrirai incessamment sur ce même sujet, mais plus au long, et j"espère alors vous convaincre entièrement» .

Получив согласие матери, Хомяков тотчас вышел в отставку и уехал за границу, где провел около полутора года, с начала 1825 до конца 1826. Брата он уже не застал в Париже, так как Федор Степанович был тем временем переведен на службу в Петербург.

В Париже Хомяков занимался живописью в академии. Раз, когда ему долго не присылали денег, он взял заказ на запрестольный образ для католического храма, но работа эта была ему настолько не по душе, что он, как только получил деньги из дому, тотчас ее бросил. Вообще он и в Париже сохранил свое православное настроение и так строго соблюдал церковные обряды, что во весь Великий Пост съумел ни разу не оскоромиться.

В это время писал он свою трагедию «Ермак», о которой, Пушкин дал такой отзыв: «Ермак - лирическое произведение пылкого юношеского вдохновения, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии» .

Внешняя форма, так сказать, бытовая оболочка трагедии очень далека от бытовой исторической действительности; но за этою внешностью, хоть и не вполне еще ясно, уже слышатся народные, общественные и человеческие идеалы автора. Отошедший в историю, как самостоятельное драматическое произведение, «Ермак» важен для нас в связи с последующим развитием мысли Хомякова. Он был поставлен в Петербурге в 1829 году, а напечатан через три года. Во время заграничной поездки Хомякова в журналах начали появляться его мелкие стихотворения.

Из Парижа, окончив «Ермака» и насмотревшись на знаменитого трагика Тальму, Алексей Степанович поехал в Швейцарию, оттуда в северную Италию и через земли западных славян вернулся в Россию. От этой первой заграничной его поездки осталась черновая рукопись небольшой статьи о зодчестве, в которой он, по поводу описания Миланского собора, задает себе вопрос о происхождении этого искусства и приходит к заключению, что первоначальным источником зодчества была религия, и что начала его нужно искать не у подражательных римлян, а у народов Востока, в Египте и в Индии. Таким образом, уже в эту раннюю пору жизни взоры Хомякова обращались к древнему Востоку. Воспоминанием о северной Италии навеяно стихотворение «Isola bella».

Алексей Степанович, вернувшись в конце 1826 года из-за границы, заехал прежде всего в Липицы к отцу, который всегда был к нему очень нежен и особенно волновался его литературными успехами. Оттуда он поехал в Боучарово с намерением помогать матери в ведении хозяйства. Но ладить с Марьей Алексеевной было не легко, а Алексей Степанович был тогда еще слишком молод, чтобы уметь быть покорным сыном во всех мелочах жизни, в чем он совершенно успел впоследствии. Совместное их хозяйство не пошло, и Хомяков месяца через два уехал в Петербург к брату. Здесь ждало его первое в жизни тяжелое горе: в марте 1827 года смерть в несколько дней унесла Дмитрия Веневитинова. Хомяков потерял в нем любимого друга, а Россия, быть может, одного из сильнейших своих поэтов. Изданная после его смерти маленькая книжечка стихов полна искрами такого огня, каким горят юношеские произведения лишь очень немногих избранников

Беда не пришла одна: в том же году Алексей Степанович схоронил другого нежно любимого товарища: своего двоюродного брата Василия Киреевского. Это двойное горе, а также и два года, проведенные в чужих краях, при постоянных занятиях искусством, не остались без следа в настроении молодого поэта. Его стихотворения 1827 - 1828 годов звучат несравненно бóльшею глубиною художественного замысла и зрелостью мысли. Таково, например, стихотворение «Молодость».

Небо, дай мне длани

Мощнаго Титана!

Я схвачу природу

В пламенных объятьях;

Я прижму природу

К трепетному сердцу,

И она желанью

Сердца отзовется

Юною любовью.

В ней все дышет страстью,

Все кипит и блещет,

И ничто не дремлет

Хладною дремотой.

На земле пылают

Грозные волканы;

С шумом льются реки

К безднам океана;

И в лазурном споре

Волны резво плещут

Бурною игрою.

И земля, и море

Светлыми мечтами,

Радостью, надеждой,

Славой и красою

Смертного дарят.

Звезды в синей тверди

Мчатся за звездами,

И в потоках света

Тайное призванье.

И века проходят,

И века родятся:

Вечное боренье,

Пламенная жизнь.

Небо, дай мне длани

Мощнаго Титана!

Я хочу природу,

Как любовник страстный,

Радостно обнять.

В стихотворении «Поэт» является впервые та сила стиха, которою отличаются позднейшие произведения Хомякова:

Он к небу взор возвел спокойный,

И Богу гимн в душе возник,

Творенью мертвому язык.

В это время Алексей Степанович много рисовал в Эрмитаже и часто бывал у Мухановых, у Е. А. Карамзиной и у князя В. Ф. Одоевского. Об одном вечере у последнего А. И. Кошелев рассказывает так: «Проводили мы вечер у князя Одоевского, спорили втроем о конечности и бесконечности мира, и незаметно беседа наша продлилась до трех часов ночи. Тогда хозяин дома напомнил, что уже поздно, и что лучше продолжить спор у него же на следующий день. Мы встали, начали сходить с лестницы, продолжая спор; сели на дрожки и все-таки его не прерывали. Я завез Хомякова на его квартиру; он слез, я оставался на дрожках, а спор шел своим чередом. Вдруг какая-то немка, жившая над воротами, у которых мы стали, открывает форточку в своем окне и довольно громко говорит: «Mein Gott und Herr, was ist denn das?» (Боже мой, Господи, да что же это такое?) Мы расхохотались, и тем окончился наш спор».

Вторичное поступление на службу. - Война 1828 - 1829 гг. - Москва. - Споры с друзьями. - Следы настроения Хомякова в его стихотворениях.

Когда началась война с турками, Федор Степанович Хомяков был назначен от Министерства Иностранных дел состоять при Паскевиче на Кавказе (где он в том же 1828 году и умер). Уезжая из Петербурга, он предложил брату поступить также на службу по дипломатической части при действующей армии. Алексей Степанович сначала согласился, но потом переменил намерение и снова вступил в военную службу, в Белорусский гусарский принца Оранского полк. В начале мая он был уже на Дунае, в сопровождении своего старого дядьки Артемия, некогда помешавшего ему бежать в Грецию. Во все продолжение войны Хомяков состоял адъютантом при генерале князе Мадатове, участвовал во многих делах и выказал блестящую храбрость. О Мадатове Алексей Степанович сохранил благодарную память и впоследствии принимал деятельное участие в составлении биографии князя, изданной служившими под его начальством офицерами. От этого времени сохранилось следующее письмо Хомякова к матери из под Шумлы: «Я получил ваше письмо и с удивлением вижу, что письма, писанные мною к вам и батюшке еще из России, именно из Киева, на синей бумаге, за неимением белой, со вложенными двумя маленькими песнями, сочиненными на дороге, (пропали) . Я писал к вам также на первой станции за Дунаем, но отдал письмо на почте под Силистрией. Туда отправился я с главной квартирой, потом отделился от неё, присоединился к дивизии и к князю, который меня принял очень хорошо, был свидетелем славного дела 30-го мая, где визиря так жестоко разбил наш главнокомандующий, и потом действующим лицем в деле 31-го, где дивизия наделала чудеса, поколотила турок жестоко, гнала их до Шумлы, взяла редуты (вещь неслыханная для кавалерии) и знамен и пушек пропасть. Я был в атаке, но хотя раза два замахнулся, но не решился рубить бегущих, чему теперь очень рад. После того подъехал к редуту, чтобы осмотреть его поближе. Тут подо мною была ранена моя белая лошадь, о которой очень жалею. Пуля пролетела насквозь через обе ноги; однако же есть надежда, что она выздоровеет. Прежде того она уже получила рану в переднюю лопатку саблею, но эта рана совсем пустая. За то я был представлен к Владимиру, но по разным обстоятельствам, не зависящим от князя Мадатова, получил только с. Анну с бантом; впрочем, и этим очень можно быть довольным. Ловко я сюда приехал, как раз к делам, из которых одно жестоко наказало гордость турок, а другое утешило нашу дивизию за все горе и труды прошлогодние. Впрочем, я весел, здоров и очень доволен Пашкою».

В лагере под Базарджиком 3 июля Хомяков написал стихотворение «Сон». К следующему 1829 году относятся стихотворения «Сонет», «Прощание с Адрианополем» и «Клинок». И так вдохновение нечасто посещало его среди тревог боевой жизни; но за то все три упомянутых стихотворения отличаются своею силою и законченностью формы.

Как только прекратились военные действия, Алексей Степанович взял отпуск и приехал в Москву, где в эту зиму его часто видали на балах Благородного Собрания. Однако он не танцовал, хотя, по отзывам очевидцев, к нему очень шел адъютантский мундир, и дамы часто выбирали его на мазурку. В это время пришлось ему быть действующим лицом в семейном торжестве. За несколько лет перед тем Марья Алексеевна привезла с Кавказа, куда ездила на воды, мальчика-черкеса Лукмана. Он воспитывался в её доме и, когда подрос, принял крещение 4 февраля 1830 года с именем Димитрия. Восприемником его был Алексей Степанович. Этот молодой человек, Дмитрий Степанович Кадзоков, вскоре поступил в Московский университет и, приезжая на летние вакации в Боучарово, пользовался постоянною дружбою своего крестного отца, отдававшего ему значительную часть своего времени.

По заключении Адрианопольского мира, Хомяков вышел в отставку и проводил лето в Боучарове, постоянно и много читая, занимаясь хозяйством и охотясь, а зимою жил в Москве.

То было время, когда русское образованное общество переживало одну из наиболее знаменательных переходных эпох своих. Еще недавно только миновало 14 декабря 1825 года со своими последствиями, и направление государственной политики вполне определилось. На поприще словесности Пушкин достиг вершины своей славы, а Гоголь еще не появлялся. Немецкая философия владела умами русской ученой молодежи. Мы видели, что Хомяков ранее принадлежал к тому тесному кружку юных философов, которого средоточием был покойный Д. В. Веневитинов; в него возвратился он и теперь, но возвратился уже не тем пылким и неустановившимся юношей, каким покинул Москву семь лет назад, а зрелым и самостоятельным мыслителем. Среди шеллингистов, гегелианцев и беззаветных приверженцев западного просвещения раздалось его слово о необходимости самобытного развития русской народности, об изучении старины и возвращении к её заветам, о Православии, как основе Русского народного характера, о значении Славянского племени в истории и о будущем мировом призвании России. То было слово новое, до тех пор неслыханное. Странно и дико звучало оно для огромного большинства тогдашнего образованного общества, называвшего русского мужика варваром и отождествлявшего Православную веру с постным маслом. Да и ближайшие слушатели и друзья Алексея Степановича держались тогда еще совсем иных воззрений. К Хомякову примыкал разве один только Петр Киреевский; но он по складу своего ума и характера, скромного и застенчивого, не был рожден проповедником. Более даровитый, старший брат его был еще далек от православно-русского образа мыслей, к которому обратился впоследствии. В 1832 году он начал издавать журнал «Европеец», который вскоре был запрещен. Хомяков печатал в нем свои стихи. Местом постоянных сборищ всего этого кружка был дом матери Киреевских, Авдотьи Петровны, по второму мужу Елагиной.

Там, у Красных ворот, начались те бесконечные споры, которые потом, постепенно обостряясь, привели к резкому разделению двух направлений Русской мысли. Но тогда эти два течения еще не вполне определились; да и самому вождю направления народного нужно было еще много пережить и собрать вокруг себя новые, молодые силы.

Между тем вспомним, что ему не было еще тридцати лет. Его живая, впечатлительная природа беспрестанно увлекалась то в ту, то в другую сторону, и тем поразительнее неуклонность развития его убеждений. В стихотворениях этого времени можно проследить такие перемены настроения. То внутренний голос упрекает его в минутном забвении своего призвания («Думы»), то в душу его закрадывается сомнение в себе («Два часа»):

Но есть поэту час страданья,

Когда восстанет в тьме ночной

Вся роскошь дивная созданья

Перед задумчивой душой;

Когда в груди его сберется

Мир целый образов и снов,

Н новый мир сей к жизни рвется,

Стремится к звукам, просит слов.

Но звуков нет в устах поэта,

Молчит окованный язык,

И луч божественного света

В его виденья не проник.

Вотще он стонет исступленный:

Ему не внемлет Феб скупой,

И гибнет мир новорожденный

В груди бессильной и немой.

То недавние боевые образы встают перед ним, и он снова рвется на войну («Просьба»). Но над всеми этими мимолетными думами господствует одно светлое и строгое настроение верующей души, сознающей свое несовершенство:

К небу подъемлю я очи с мольбой,

Грех обливаю горячей слезой.

В сердце взгляну я: там Божья печать -

Грех мой покрыла Творца благодать («Из Саади»).

В таком настроении написано стихотворение «На сон грядущий», которого конец является как бы пророчеством:

Творец вселенной,

Услышь мольбы полнощный глас!

Когда Тобой определенный

Настанет мой последний час,

Пошли мне в сердце предвещанье!

Тогда покорною главой,

Без малодушного роптанья,

Склонюсь пред волею святой.

В мою смиренную обитель

Да придет Ангел-разрушитель,

Как гость издавна жданный мной!

Мой взор измерит великана,

Боязнью грудь не задрожит,

И дух из дольнего тумана

Полетом смелым воспарит.

Наконец, в поэзии Хомякова начинают более определенно сказываться и его всеславянские идеи. Такова «Ода»: из неё виден взгляд его на отношения наши к полякам, против которых он не пошел служить в 1830 году.

Потомства пламенным проклятьям

Да будет предан тот, чей глас

Против славян славянским братьям

Мечи вручил в преступный час!

Да будут прокляты сраженья,

Одноплеменников раздор,

И перешедший в поколенья

Вражды безсмысленной позор;

Да будут прокляты преданья,

Веков исчезнувших обман,

И повесть мщенья и страданья -

Вина неисцелимых ран!

И взор поэта вдохновенный

Уж видит новый век чудес:

Он видит - гордо над вселенной,

До свода синего небес,

Орды Славянские взлетают

Широким, дерзостным крылом,

Но мощную главу склоняют

Пред старшим, Северным орлом.

Их тверд союз, горят перуны,

Закон их властен над землей,

И будущих Баянов струны

Поют согласье и покой.

Та же мысль, тот же поэтический образ в стихотворении «Орел», впервые стяжавшем Хомякову громкую славу между славянами:

Высоко ты гнездо поставил,

Славян полунощных орел,

Широко крылья ты расправил,

Далеко в небо ты ушел.

Лети! Но в горнем море света,

Где силой дышащая грудь

Разгулом вольности согрета,

О младших братьях не забудь.

На степь полуденного края,

На дальний Запад оглянись:

Их много там, где гнев Дуная,

Где Альпы тучей обвились,

В ущельях гор, в Карпатах темных,

В Балканских дебрях и лесах,

В сетях тевтонов вероломных,

В стальных татарина цепях.

И ждут окованные братья,

Когда же зов услышат твой,

Когда ты крылья, как объятья,

Прострешь над слабой их главой,

О вспомни их, орел полночи,

Пошли им звонкий свой привет,

Да их утешит в рабской ночи

Твоей свободы яркий свет!

Питай их пищей сад духовных,

Питай надеждой лучших дней,

И клад сердец единокровных

Любовью жаркою согрей.

Их час придет: окрепнут крылья,

Младые когти подростут,

Вскричат орлы - и цепь насилья

Железным клювом расклюют.

В июне 1833 года Алексей Степанович уехал из Боучарова в Крым, но скоро был оттуда вызван, чтобы везти в Москву своего заболевшего дядю Степана Алексеевича Киреевского. В июле следующего 1834 года с отцом Хомякова в Липицах сделался нервный удар, после которого Степан Александрович впал в детство. Он прожил еще два года, скончался в апреле 1836 года и похоронен в Боучарове.

Между тем в личной жизни Алексея Степановича наступила новая пора, для уяснения которой мы должны коснуться некоторых еще не затронутых нами сторон его воспитания и характера.

Родство её с А. С. Грибоедовым в точности неизвестно.

Слова эти представляют почти дословный перевод английской пословицы; "The public business of England is the private business of every Englishman". Здесь, как и везде, сказалось сочувствие Хомякова с английскою народною мыслью.

Перевод. Я получил письмо от батюшки от 17 декабря. Здоровье его, повидимому, немного поправилось. Он извещает меня, что позволил брату выйти в отставку. Что касается до меня, то я думаю, что Алексей лучше всего сделает, если воспользуется этим позволением и уедет за границу. Потеря одного года службы не значит ничего при теперешних обстоятельствах: нужно думать о будущем; а я с каждым днем все более убеждаюсь, что при характере брата заграничное путешествие ему теперь безусловно необходимо. К тому же оно будет лучшим средством поправить его здоровье. Что до расходов, то они не составят и четвертой доли расходов по ремонту. Я бы очень желал для себя, и еще более для него, чтобы он приехал сюда месяцев на шесть или на семь. Он прозябает в Петербурге. От беспечности и апатии его характера пропадает без пользы деятельность его ума, а в Париже все бы его возбуждало. Я вскоре буду писать вам об этом, но подробнее, и тогда надеюсь убедить вас совершенно.

О лирических стихотворениях Хомякова Пушкин с похвалою отзывается в предисловии к «Путешествию в Арзрум».

Слово это пропущено в письме.