Ас хомяков краткая биография. Алексей Степанович Хомяков. Его жизнь и сочинения. Портал "россия". библиотека "россия". русская мысль. а.с. хомяков

Хомяков, Алексей Степанович

Сын Степана Александровича Хомякова и Марьи Aлексеевны, урожденной Киреевской, род. 1 мая 1804 г. в Москве, умер 23 сентября 1860 г. в селе Ивановском Донковского уезда, Рязанской губернии. И по отцу, и по матери Х. принадлежал к старинному русскому дворянству. Детство, проведенное большею частью в деревне и давшее возможность близко приглядеться к крестьянскому быту, а, с другой стороны, влияние просвещенных родителей, особенно матери, женщины умной, энергичной и твердых убеждений, притом весьма религиозной и любившей, по словам сына, Россию более, чем своих близких, - наложили отпечаток на все дальнейшее развитие Хомякова. Из впечатлений детства наиболее сильное произведено было на 8-летнего мальчика переездом, во время нашествия Наполеона, в рязанское имение Круглое; здесь мать Хомякова дала обет в память благополучного избавления от врага построить церковь; обет этот был впоследствии исполнен сыном, Родители Хомякова постарались дать детям тщательное домашнее образование; особенное внимание обращено было на языки: Х. в детстве изучил французский, немецкий, английский и латинский языки. Аббат Буавен, обучавший его последнему, впервые, кажется, натолкнул мысль Хомякова на вопрос о вероисповедных различиях, может быть, тем более, что в доме Хомяковых жизнь шла в чисто православном духе, со строгим соблюдением обрядов. Интерес к славянству пробужден был еще в детстве у Хомякова, по его словам, рассказами о подвигах Карагеоргия. В 1815 и следующих годах семья Хомяковых жила в Петербурге, где для преподавания сыновьям русской словесности приглашен был друг Грибоедова А. А. Жандр, благодаря которому взгляды "Чацкого" стали известны, а, может быть, и передались Хомякову. Затем три зимы проведены были в Москве, где молодые Хомяковы оканчивали свое образование вместе с братьями Веневитиновыми под руководством А. Г. Глаголева. Веневитинов, несомненно, оказал на Хомякова такое же влияние, как на всех, приходивших с ним в соприкосновение, хотя кружок Веневитинова не успел еще сформироваться в то время, когда Х. обучался в Москве и готовился к сданному им вскоре за тем экзамену на кандидата математических наук. Университетские занятия Веневитинова начались лишь в 1822 г., а Х. в этом году находился уже на службе в Петербурге в кирасирском полку (под начальством Д. Е. Остен-Сакена). Ко времени учения в Москве относятся первые стихотворные опыты Хомякова и перевод "Германии Тацита", напечатанный в "Трудах Общества Любителей Российской Словесности". Родители отправили Хомякова в полк, по рассказу П. Бартенева, чтобы дать безопасный выход его жажде военных подвигов: 17-ти лет, под влиянием гувернера Арбе, он собрался было бежать из Москвы, чтобы помочь восставшим грекам; его с трудом тогда вернули. В 1823 г. Х. перечислился в конную гвардию. В это же время, в один из частых своих приездов в Москву, Х. в доме Веневитиновых познакомился с А. И. Кошелевым; последний потом писал, что уже в 1823 г. в общем у Хомякова основные убеждения были те же, что и в 1860 г. В начале 1825 г. Х. временно оставил службу и отправился за границу; во время события 14 декабря он находился в Париже, где занимался живописью, потом был в Швейцарии и Северной Италии, откуда через земли западных славян вернулся в Россию; позже он вспоминал, что "был в славянских землях принят, как любимый родственник, посещающий свою семью". Во время заграничного путешествия в журналах стали появляться мелкие стихотворения Хомякова; в это же время им окончена лирическая драма "Ермак", поставленная на сцену в 1829 г., а напечатанная лишь в 1832 г. Она вызвала противоречивые суждения; впрочем, Пушкин, находил в ней "очаровательную прелесть поэзии". По возвращении Х. жил то в деревне, то в Москве или в Петербурге. Он занимался переводом Шиллера и сотрудничал в "Московском Вестнике", органе кружка Веневитинова. Во время споров в этом кружке Х. отстаивал строгое православие от нападков шеллингистов. Война с Турцией снова вызвала в нем жажду военной деятельности: он поступил в Белорусский гусарский полк и в начале мая был уже на Дунае, состоя адъютантом при генерале кн. Мадатове. За участие в деле 30 мая он был представлен к Владимиру, однако получил лишь св. Анну с бантом. Несколько стихотворений относятся ко времени пребывания Хомякова на войне; лучшее из них по законченности и силе "Прощание с Адрианополем" (7 окт. 1829). Приверженность к славянской идее сильно окрепла в Хомякове во время похода: "проезжая по местам, вспоминал он потом, куда еще не доходило русское войско, я был приветствуем болгарами, не только как вестник лучшего будущего, но как друг и брат". По заключении мира Х. в чине штаб-ротмистра вышел в отставку и с тех пор уже не служил. В это время Х. становится уже одним из центров салона Е. П. Елагиной, где вел нескончаемые споры с шеллингистами и гегельянцами. Литературная деятельность его ограничивалась почти одними лирическими стихотворениями, которые печатались в "Европейце", "Библиотеке для чтения" и др. журналах; при участии Погодина он в это время написал, а в 1833 г. напечатал новую драму "Димитрий Самозванец", отличающуюся тем же избытком лиризма, как и "Ермак". Отношение Хомякова к польской войне 1831 г. отразилось в его "Оде", где он призывает проклятия на того, "чей глас против славян славянским братьям мечи вручал в преступный час"; он проклинает здесь "сраженья, одноплеменников раздор и перешедшей в поколенья вражды бессмысленной позор". Порабощенным славянам посвящено другое его стихотворение - "Орел" (1832), где он призывает помощь "орла полунощных славян" младшим братьям, томящимся "в сетях тевтонов вероломных, в стальных татарина цепях". В "Мечте" (1834) он говорит о "смерти Запада" и приглашает дремлющий восток услышать "глас судьбы" и воспрянуть "в сиянии новом". Таким образом в стихотворениях постепенно высказывались все те мысли, которые потом были развиты в прозаических произведениях Хомякова. В половине тридцатых годов Х. познакомился с сестрою Н. М. Языкова, Екатериною Михайловною (род. в 1818 г.), с которою 5 июля 1836 г. вступил в брак. Екатерина Михайловна, женщина умная и образованная, но очень скромная и застенчивая, всецело отдалась семье; она была послушной невесткой своей энергичной свекрови, жила лишь интересами мужа и весь свой досуг уделяла воспитанию и первоначальному обучению детей, которых y Хомяковых, после смерти первых двух сыновей в 1838 г., было семеро: пять дочерей и два сына. В письмах своих и в некоторых из стихотворений Х. говорит о том полном счастии, которое доставила ему семья; памяти первых, рано умерших детей посвящено одно из лучших стихотворений его: "Бывало, в глубокий полуночный час…". Проживали Хомяковы часть года в деревнях, часть в Москве. С конца 30-х годов начинается и усиленная деятельность Хомякова, как проповедника сложившихся в нем, и до сих пор им лишь в стихотворениях высказывавшихся взглядов. Москва в это время была средоточием лучших умственных сил России. Х., всегдашний гость на оживленных собраниях у Е. П. Елагиной, братьев Киреевских, Свербеевых, часто встречался с Чаадаевым, с главами зарождавшейся западнической школы: Герценом, Огаревым, Грановским, виделся с Н. М. Языковым, братьями Аксаковыми, позже и с отцом их, влиял своими беседами на А. И. Кошелева, Ю. Ф. Самарина, К. А. Коссовича, Ф. В. Чижова, А. Н. Попова, был хорошо знаком с Шевыревым и Погодиным. В доме Хомякова жил в это время племянник его жены Д. А. Валуев, несмотря на свою молодость, занявший видное место в кружке Хомякова, Киреевских и Аксаковых. В биографиях всех перечисленных лиц мы встречаем указания на роль, которую в московских "литературных салонах" играл Х., в нескончаемых спорах со "своими" и "чужими" развивший замечательный дар диалектики. Герцен так отзывался о Хомякове, как спорщике: "Х.был действительно опасный противник; закалившийся старый бретер диалектики, он пользовался малейшим рассеянием, малейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековый рыцарь, карауливший Богородицу, спал вооруженный. Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Остроты и анекдоты Хомякова, его умение вышучивать противника, отстаивание им точек зрения, иногда казавшихся взаимно противоречащими, заставили тогда Герцена назвать его "бездушным" и "суетным", но лица, ближе его знавшие, отзывались иначе о диалектических упражнениях Хомякова. Ю. Ф. Самарин говорил впоследствии, что для людей, сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Х. был своего рода эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий и возвращал им цельность религиозного сознания. Для самого Самарина, равно как и для К. С. Аксакова, встреча в 1840 г. с Хомяковым была решающим событием в их жизни. Х. "превосходил их, писал потом И. С. Аксаков, не только зрелостью лет, опытом жизни и универсальностью знаний, но и удивительным, гармоническим сочетанием противоположностей их обеих натур. В нем поэт не мешал философу, и философ не смущал поэта; синтез веры и анализ науки уживались вместе, не нарушая прав друг друга, напротив в безусловной, живой полноте своих прав, без борьбы и противоречия, но свободно и вполне примиренные". Настояния Д. А. Валуева были причиною тому, что Х. принялся за записывание своих взглядов; приблизительно в 1838 г. Х. стал работать над громадным трудом по всеобщей истории, который остался незаконченным и был издан уже после его смерти. Это его "Записки о всемирной истории", которые он сам озаглавил в рукописи непонятными 4-мя буквами "И. и. и. и .", а друзья в шутку называли "Семирамидою". Этот труд представляет, по меткому выражению А. Ф. Гильфердинга, как бы "ученые мемуары", в которых Х. в продолжение почти двадцати лет записывал для себя, в систематическом порядке, свои соображения, мысли и выводы об истории человечества. Несмотря на совершенно случайный повод, по которому начала писаться "Семирамида", она является разительным доказательством тому, что к концу 30-х годов в уме Хомякова уже была выработана целая историческая система: иначе, как указывает тот же А. Ф. Гильфердинг, было бы совершенно невообразимо, чтобы эта огромная масса разнообразнейших фактов могла быть с первого раза сгруппирована с такою последовательностью в сочинении, которое самим автором не предназначалось для печати и имеется пред ним как черновой набросок без приписок и поправок, без перестановок и без деления на главы или какие бы то ни было рубрики. В связи с громадным, предпринятым им трудом, Х. много читал и занимался; в это время он основательнее познакомился с греческим языком и занялся санскритом: по свидетельству санскритолога К. А. Коссовича, он в 30-х годах читал и свободно изъяснял Риг-Веду. Около того же времени Х. изучал ликийские надписи, в которых находил следы славянства, усвоил себе основания еврейского языка и изучил остатки финикийского языка. Научные занятия не мешали беседам в кружках, посещавшихся Хомяковым. Зимою 1839 г. на одном из еженедельных вечеров у Киреевского, он прочитал свою никогда не назначавшуюся для печати статью "О старом и новом", первую формулировку взглядов своих на древнюю Русь, на Запад и на задачи современной Руси. Статья эта начинается с резкого приговоpa над московской Русью ("безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, непросвещение и разврат…"), но основной ее взгляд вполне соответствует тому, что позже на эту тему писано Хомяковым: в ней те же строгие требования к Руси во имя тех высших начал, которые легли в основу ее развития и которые составляют ее преимущество пред Западом. В поэтической форме та же мысль была высказана Хомяковым в том же 1839 г. в стихотворении "Россия", начинающемся словами: "Гордись! тебе льстецы сказали…". В сознании важности "светил путеводительных" церкви Хомяковым был составлен к началу сороковых годов опыт катехизического изложения учения о церкви под заглавием "Церковь одна". Здесь он определяет церковь как "единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати". Признаки ее - "внутренняя святость, не дозволяющая никакой примеси лжи", и "внешняя неизменность" - познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает "быть ее членами". Вне церкви никто не может спастись, "спасающийся же спасается в церкви, как член ее, и в единстве со всеми ее членами". В связи с этим Х. исповедует необходимость для всех дорожить единством обрядов, свято блюсти освященный церковью символ веры, не отвергать ни одного из таинств. Так как "по воле Божией св. церковь, после отделения многих расколов и римского патриаршества, сохранилась в епархиях и в патриаршествах греческих", то лишь "те могут признавать себя вполне христианскими, которые сохраняют единство с восточными патриаршествами или вступают в сие единство". Как призыв к "отторженным детям" вернуться в лоно православия в это время написано Хомяковым стихотворение "Киев", предназначавшееся для помещения в "Киевлянине" М. А. Максимовича, но по цензурным соображениям тогда не напечатанное. С начала 40-х годов начинается журнальная деятельность Хомякова - прежде всего в "Москвитянине" М. П. Погодина. Первая большая статья Хомякова в "Москвитянине" была вызвана указом 2 апреля 1842 г. об обязанных крестьянах. Х. приветствовал указ, как благое начало, и предлагал свое мнение о том, какого рода полюбовные сделки возможны между помещиком и крестьянами: с особою настойчивостью при этом он выдвигает половничество, с тем однако различием от западно-европейского одноименного явления, что предлагает половником сделать не отдельного крестьянина, а всю сельскую общину; последняя должна будет отвечать за каждого отдельного члена перед помещиком и она же будет распределять землю по тяглам. В следующем году в том же "Москвитянине" Х. напечатал "Письмо в Петербург о выставке", где излагает свой взгляд на национальный характер искусства. В 1844 г. в статье о Глинке Х. имел возможность снова коснуться той же темы; здесь он торжествует начало новой эры в истории русского искусства, которая "создает новые живые формы, полные духовного смысла в живописи и зодчестве", и в которой художники будут "вполне русские" и вполне жить русскою жизнью. Статья заключается восклицанием: "Нет человечески-истинного без истинно-народного!" В основанной Д. А. Валуевым "Библиотеке для воспитания" Х. принял также участие, напечатав в ней в 1844 г. "Царя Федора Иоанновича", а в 1845 г. "Тридцать лет царствования Ивана Васильевича", статьи, назначавшиеся для детского чтения и поэтому мало отражающие личные взгляды Хомякова. Следует отметить, что в оценке Грозного Х. следовал с Карамзиным Курбскому, а в прикреплении крестьян видел меру, необходимую не только для облегчения мелкопоместных владельцев, но и для всего государства. В 1844 г. выпущен был Хомяковым и небольшой сборник стихотворений, вызвавший очень резкий отзыв Белинского, находившего у Хомякова лишь дарование "слагать громкие слова в фразистые стопы". Одно из стихотворений Хомякова в это время было переведено на английский язык англиканским архидиаконом Вильямом Пальмером, который в 1844 г., после неудачи первой своей попытки войти в общение с православною церковью, предпринял вторичное путешествие в Россию и на Восток. Х. тогда познакомился с Пальмером и вступил с ним в переписку, продолжавшуюся около десяти лет. Через Пальмера Х. познакомился и с другим английским богословом, Вильямсом, с которым также переписывался. Письма Хомякова свидетельствуют о том интересе и сочувствии, с которым он отнесся к попытке части англиканского духовенства сблизиться с православием. Он поддерживал Пальмера при его сомнениях, помогал ему вступить в сношения с некоторыми лицами из русского духовенства, настаивал на большей решительности Пальмера в деле перехода, защищая церковь от нареканий архидиакона, обиженного холодно-формальным отношением к нему представителей восточно-христианской иерархии. Влияние писем Хомякова однако не в силах было преодолеть тех личных впечатлений, которые Пальмер вынес из Петербурга, Константинополя и Афин: в 1855 г. архидиакон принял католичество. Почти одновременно с критикою Белинского, обострившиеся отношения между "западным" и "славянским" направлениями сказались в полемике Хомякова с Грановским в 1845-47 гг. Эта полемика была подготовлена и сопровождалась сильными столкновениями Хомякова и Грановского в московских литературных салонах. Н. М. Языков передает в своем дневнике кое-какие отзывы Хомякова о Грановском и говорит об объяснении, бывшем между ними на обеде, данном Грановскому ("А. С., разумеется, загонял его фактами и словом и делом", пишет Языков). Журнальная полемика началась из-за статьи Хомякова, помещенной вместо введения в "Сборнике исторических и статистических сведений о России и о народах, ей единоверных и единоплеменных", изданном Д. А. Валуевым. Статья Хомякова представляет собою исторический обзор судеб славянства с древнейших времен с следующим конечным выводом: "Долго страдавший, но окончательно спасенный в роковой борьбе, более или менее во всех своих общинах искаженный чуждою примесью, но нигде не заклейменный наследственною печатью преступления и неправедного стяжания, славянский мир хранит для человечества, если не зародыш, то возможность обновления". Эта статья вызвала возражение в "Отеч. Записках", на которое Х. отвечал, иронизируя над познаниями своего противника; тогда Грановский выступил в защиту критика "Отеч. Записок" и написал две заметки по тому же поводу; Х. отвечал и на ту и на другую. Полемика продлилась до 1847 г. Оставляя поле полемики, Грановский говорил, что охотно признает "превосходную ловкость" своего противника "в умственной гимнастике". В 1845 г., помимо статьи, послужившей исходным пунктом для полемики, Х. напечатал еще три: в одной из них, о железных дорогах, он имел случай коснуться вопроса о применении заимствований к характеру народа, другая посвящена вопросам охоты и спорта, всегда его привлекавшим. Особенно замечательна третья, озаглавленная "Мнение иностранцев об России", но заключающая в себе гораздо больше, чем можно предположить по заглавию. Х. говорит здесь о странности и неосновательности многих отзывов иностранцев о России и о том незаслуженном доверии, которым, тем не менее, эти отзывы пользуются у нас. Это дает ему повод перейти к общему вопросу о самобытности и подражательности; характеризуя послепетровское просвещение как "колониальное", он выражает надежду на исцеление "разрыва в умственной и духовной сущности России", и на возникновение в России "свободного художества" и "крепкого просвещения", соединяющих в одно жизнь и знание и основанных на уважении "исконных начал" России. Как бы дополнением к "Мнению иностранцев об России" появилась статья в "Московском Сборнике" 1846 г. под заглавием "Мнение русских об иностранцах". Мысль об издании подобного сборника принадлежала Д. А. Валуеву, которому однако не привелось дожить до выхода его в свет: 23 ноября 1845 г. он умер всего 25 лет от роду. Хомякова эта смерть сильно поразила; это было самое ужасное горе, им до тех пор испытанное, писал он Вильямсу. В письме Ю. Ф. Самарину он говорит, что обязан Валуеву "во всех самых важных частях своей умственной деятельности". Статья Хомякова в "Московском Сборнике" имеет те же характерные черты, как и сродная ей по содержанию, напечатанная в 1845 г. В ней те же обилие и оригинальность мыслей и те же неожиданные переходы от одной мысли к другой. Здесь опять приводятся доказательства нелепости слепого подражательного отношения к западу, поясняется на примере истории, какие ошибки делаются вследствие одностороннего подражательного направления нашей науки, несмотря на то, что нам возможнее, "чем западным писателям - обобщение вопросов, выводы из частных исследований и живое понимание минувших событий". Разрывом между самобытною жизнью и "привозною наукою" объясняется непонимание просвещенными классами русской жизни, презрение к народу и мечты о его перевоспитании, при полной притом неустойчивости взглядов насчет того, каково должно быть воспитание. Вспоминая статью И. В. Киреевского о современном состоянии европейского просвещения (в "Москвитянине" 1845 г.), Х. указывает, что нужен не один разрушительный анализ основ западного духовного мира, но необходим еще животворящий синтез, который, в союзе с анализом, создаст науку живую, освободит ее от ложных систем и ложных данных, соединит с жизнью и приведет, таким образом, к истинному просвещению. В следующем томе "Московского Сборника" в 1847 г. появилась статья Хомякова "О возможности русской художественной школы". Здесь противопоставляются начала Запада началам России. На Западе все основано на двойственности в жизни народной (завоеванные и завоеватели) и двойственности в понятии духовном (односторонняя покорность Рима и односторонняя свобода протестантизма); у нас же в духовном начале тождество свободы и единства (свобода в единстве и единство в свободе), а народное начало, представляющее полное внутреннее единство, никак не может быть подчинено выводам, исторически возникшим из западной двойственности. И здесь повторяются настояния о необходимости близкого общения с народом, носителем и хранителем исконных начал России. Замечательно в этой статье первое у Хомякова упоминание слова "славянофилы". В 1847 г. обычное течение жизни Хомякова было прервано путешествием за границу, предпринятым им вместе с женою и двумя старшими детьми. Они посетили Германию, Англию, Францию и Прагу. Особенно привлекала Хомякова Англия, уважение к которой сказывается во многих из статей его 1845-46 гг. Напечатанное уже по возвращении на родину в "Москвитянине" 1848 г. "Письмо об Англии" в описательной своей части дает лучшую в нашей литературе характеристику Англии и англичан, изложенную в виде апологии. Глубоко интересовавшему Хомякова вопросу о торизме и вигизме он придает в своем письме более обширный и глубокий смысл, чем обыкновенно придают этой борьбе двух политических направлений. Заметно его сильнейшее сочувствие ториям, в которых он видел нечто соответствующее тому направлению, которое он считал себя призванным защищать в России. В июле 1847 г. Х. был в Праге; памятником посещения им этого города осталось четверостишие, написанное в альбом В. В. Ганке, - молитва о России и "для всех славян", и стихотворение "Беззвездная полночь дышала прохладой", где он описывает видение, как в храме на Петчине "молитва славянская громко звучала в напевах знакомых минувшим векам" и "в старой одежде святого Кирилла епископ на Петчин всходил". Вскоре после возвращения на родину Хомякову пришлось ощутить начавшиеся с 1848 г. стеснения общественной мысли и слова. В это время он писал А. Н. Попову о необходимости свободы и для консервативной партии, чтобы в ней могла выражаться "сила историческая, сила предания, сила устойчивости общественной". Особое внимание его обращено было на крестьянское дело. Он пропагандировал мысль о полюбовных соглашениях с крестьянами; сам он всю жизнь свою стремился и успел почти во всех своих деревнях заключить с крестьянами ряду на свободном соглашении. По поводу записки Самарина об устройстве лифляндских крестьян, Х. писал ему, выражая признательность за установление "двух прав, одинако-крепких и священных: права наследственного на собственность и такого же права наследственного на пользование". Он говорит здесь, что право крестьян на землю разнится от права помещиков "лишь степенью", а не характером, и "подчиненностью другому началу - общине". В 1849 г. в письме Кошелеву Х. подробнее останавливается на сельской общине. "Община, говорится здесь, есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его, не останется ничего; из его же развития может развиться целый гражданский мир". Рассматривая далее две формы сельского быта: сосредоточение поземельного владения в немногих руках (Англия) и бесконечное дробление собственности (Франция), он указывает, что в первой конкуренция, безземелие большинства и антогонизм капитала и труда доводят язву пролетариатства до бесчеловечной и непременно разрушительной крайности, а во второй, где нищета получается лишь в городах, а не в селах, достигается полная разъединенность, а с нею и полное оскудение нравственных начал. Община дает возможность избегнуть и тех, и других гибельных последствий. Х. надеется не только на успешное развитие крестьянской общины, но указывает и на зачатки промышленной общины и предсказывает, что со временем и высшие классы русского общества "сростутся" с общиною. Основных начал славянофильства Х. коснулся около того же времени (1849 г.) в статье "По поводу Гумбольдта", в которой он, отмечая несогласие Гумбольдта с гегелевским учением о необходимости, говорит об общей несостоятельности системы Гегеля, а затем переходит к вопросу о противоположности начал Востока и Запада. Наша эпоха, говорит он здесь, одна из таких, "в которых развитие духовных начал, правивших прошедшею историею, окончено; уловки их истощены, и неподкупная логика историческая произносит над ними свой приговор". Запад сам в нынешнем состоянии своем ощущает загадку, которую понять "можем только мы, воспитанные иным духовным началом". "История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей на это право за несторонность и полноту ее начал, а право, данное историею народу, есть обязанность, налагаемая на каждого из его членов" - такова заключительная мысль этой статьи. Начиная с 1848 г. Х. до самого конца царствования императора Николая I сравнительно мало писал и еще меньше того печатал, что вполне объясняется цензурными стеснениями этого времени. Он живо интересовался в это время вопросом о раскольниках. В 1850 г. И. С. Аксаков убеждал Хомякова написать по-славянски возражение на Выгорецкие ответы, но тот, по словам Аксакова, "вовсе не кстати задобросовестился"; тем не менее он брал на изучение раскольничьи книги, ответы Поморские и другие рукописи. Из слов Погодина мы знаем, что Х. "на всякой Святой неделе не упускал случая спорить с раскольниками на паперти Успенского собора". Замечательно однако, что в изданных сочинениях Хомякова нет специально относящихся к расколу, если не считать двух небольших речей, произнесенных в последний год жизни в Обществе любителей Российской словесности. В последней из них есть очень характеристическая фраза: "Нам нечего стыдиться нашего раскола..., он все-таки достоин великого народа и мог бы внушить почтение иноземцу, но - он далеко не обнимает всего богатства Русской мысли". Отношение Хомякова к славянскому вопросу нашло в это время себе выражение в "Сербской песне" (1849) и в стихотворении: "Не гордись перед Белградом, Прага, чешских стран глава!" (1852). Что слова: "все велики, все свободны" не были лишь фразой у Хомякова, показывает его проект решения польского вопроса, изложенный им в письме к А. О. Смирновой. Х. предлагал предоставить дело решению народа и для этого устроить добросовестную подачу голосов на польском, литовском, галицко-русском языках без всяких манифестаций, с тем, чтобы каждый из жителей Польши мог высказаться, желает ли он приписаться к новой Польше или к соседней державе, или войти в состав особой общины. В конце 1851 г. написана Хомяковым статья "Аристотель и всемирная выставка", где занесенная в Россию западная наука сравнивается с Аристотелем, который был светильником в тьме средневековья, а к началу нового времени оказался умственным игом, которого падение было торжеством разума. В этой же статье Х. высказывает пожелание, чтобы русское общество более познакомилось с внутреннею жизнью Англии и от нее бы поучилось верности старине, в которой заключается умственная сила англичан. Для "Московского Сборника" 1852 г. Х. написал предисловие к некоторым русским песням, напечатанным из собрания И. В. Киреевского; он здесь приветствует эти народные произведения, которые оторванным от народа напоминают "прошедшее, которым можно утешаться", и "настоящее, которое можно любить". Для следующего тома "Сборника" Х. написал обширное рассуждение "По поводу статьи И. В. Киреевского о характере просвещения Европы и его отношении к просвещению вообще". Х. безусловно соглашается с определением различия начал западной и русской образованности тем, что первая основана на рассудочности и раздвоенности, а последняя на разумности и цельности; он не согласен лишь с положением Киреевского, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". Такое положение, по его мнению, совершенно не соответствует фактам. На вопрос, почему, при гораздо высшем начале, не опередила древняя Русь Запада и не стала во главе умственного движения в человечестве, Х. предлагает такой ответ: потому "что самое просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было, и что этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определенного сознания во всех". Этой статье однако не суждено было появиться в свет в "Сборнике". Том, предполагавшийся к выпуску в 1853 г., был запрещен цензурою весь, приказано было всем главным участникам, братьям Аксаковым, кн. Черкасскому, Хомякову, Киреевским не иначе печатать свои статьи, как проведя их через Главное управление цензуры в Петербурге, и, кроме того, все сотрудники сборника отданы были под надзор полиции. В том же году на Хомякова обрушилось еще семейное горе. В январе 1852 г. жена его заболела тифом, осложненным беременностью, и 26 января умерла. В несколько дней, проведенных у ее постели и гроба, Х. постарел и изменился до неузнаваемости, но мужественно переносил горе. "Жизнь моя, писал он несколько месяцев спустя Пальмеру, изменилась в конец. Праздник и свет солнечный исчезли; ничего не осталось мне кроме труда и утомления. Самая жизнь не имела бы отныне для меня цены, если бы не оставалось на мне обязанностей". Религиозные вопросы более всего привлекали Хомякова в это время; он задумал выступить перед западными богословами с защитою православия. Для этой цели им написаны три брошюры, напечатанные за границею на французском языке в 1853, 1855 и 1858 гг.; все они носят то же заглавие: "Несколько слов православного христианина о западных верованиях" и подписаны псевдонимом Ignotus. Первая из брошюр вызвана возражением клерикала П. С. Лоранси на статью Ф. И. Тютчева "La question Romaine et la papauté" в Revue des deux mondes 1850 года. Х. опровергает в этой брошюре указания Лоранси, будто православная церковь подчинена светской власти и будто она представляет собою уклонение к протестантизму. В немногих словах доказав нелепость первого утверждения, Х. подробно развивает мысль о совершенно иных основах у православия и у романизма с протестантизмом. Последние оба основаны на рационализме, т. е. на отвержении соборного начала во имя начала рассудочного. Протестантизм лишь воспользовался против романизма тем же орудием, которое последний применил, чтобы отторгнуться от соборной вселенской церкви. Ложность рассудочного начала сказалась с особою силою в последних созданиях западного рационализма, - в системе Гегеля, приведшей к полному отрицанию, точнее к небытию. Спасение для Запада, по мнению Хомякова, лишь в разрыве с рационализмом, осуждении отлучения, произнесенного на восточных братьев, и принятии православных вновь в свое общение на правах братского равенства. Вторые "несколько слов" были написаны по поводу послания парижского архиепископа в начале Крымской кампании призывавшего к крестовому походу против "фотиян"; эта брошюра, как и следующая, была издана в Лейпциге Брокгаузом. Здесь Х. доказывает, что братоубийство нравственное - отлучение восточных церквей во имя рационализма, привело к братоубийству естественному, союзу с исламом против православия. Третья брошюра дает ответ на ряд изданий католических и протестантских, посвященных православной церкви, и развивает мысли, высказанные в первых двух заграничных изданиях Хомякова. В ней он говорит о том, что его побудило выступить проповедником и апологетом: это - необходимость исполнения долга перед Богом и людьми, чтобы вразумить тех, кто не знает сущности догматов церкви и мучится в противоречиях, отдающих их без защиты во власть неверию. Во время написания последней брошюры Х. уже знал о переходе Пальмера в католичество и с горечью отзывается о лицах, которые затворили перед ним врата церкви. Одновременно с изданием первых из этих брошюр, Х. с величайшим вниманием следил за ходом событий, приведших к восточной войне. Ряд стихотворений относится к этому времени. В одном из них, начинающемся словами: "Вставайте! оковы распались", он призывает к восстанию южных славян. В стихотворениях "Россия" и "Раскаявшаяся Россия" он говорит о великом испытании, предстоящем России и о необходимости для нее очиститься от грехов, чтобы заслужить милость Божью; в первом из этих стихотворений заключается знаменитая строфа о дореформенной Руси: "В судах черна неправдой черной, и игом рабства клеймена; безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна". В "Суде Божием" Х. выражает надежду на падение Турции. Среди друзей своих он пропагандировал мысль о поступлении в ополчение; он говорил И. С. Аксакову, что будь его жена жива, он бы и сам пошел в ополчение. В то же время он нашел досуг для составления списка более тысячи слов санскритских, сближенных им с русскими словами; этим списком он имел в виду доказать, что язык славянский и русское его наречие суть остатки первичной формации, единственные в мире, кроме литовского. Список этот был напечатан в "Известиях Академии наук", без всякого предисловия, так как Х. счел невозможным писать о своем сличении слов, не касаясь общего вопроса о "живой струе, которая протекает во всех племенах славянских", а задевать этот вопрос в данное время ему представлялось не вполне удобным. Новое царствование сразу внесло большое оживление в круг "славянолюбцев". "Утомленные, рассказывает А. И. Кошелев в своих воспоминаниях о Хомякове, гнетом только что окончившегося 30-летнего царствования, мы радостно собрались у меня вечером в самый день присяги Государю, весело выпили за его здоровье и от души пожелали, чтобы в его царствование совершилось великое дело освобождения крестьян, и русский человек мог ожить умом и духом". С 1856 г. у друзей Хомякова был уже свой орган "Русская Беседа", с которым и связывается, главным образом, литературная деятельность последних годов жизни Хомякова. Приглашенный Кошелевым к участию в этом органе, Х. писал много, исполняя все поручения, какие на него возлагались редакциею, и в то же время был весьма ценен тем, что умиротворял все несогласия, возникавшие среди сотрудников "Русской Беседы". Его перу принадлежит "Предисловие к “Русской Беседе”", излагающее цели и направление нового органа: по мысли Хомякова, журнал должен был содействовать проверке начал западной жизни и утверждению русской науки на собственных духовных началах. В течение 1856 г. Х. напечатал в "Русской Беседе": "Разговор в подмосковной", затрагивающий разные вопросы, но главным образом имеющий целью доказать, что "служение народности есть в высшей степени служение делу общечеловеческому"; предисловие к биографии Меткальфа, где последний представляется как тип человека, который "относится к своему отечеству не как к отвлеченному государству, но как к обществу христиан, которого он сам живой член"; статью о Киреевском; письмо к Т. И. Филиппову (по поводу комедии Островского "Не так живи, как хочется"), где Х. затрагивает вопрос об эмансипации женщин. В этом году смерть унесла обоих братьев Киреевских. Х. в немногих словах своей статьи в "Русской Беседе" очерчивает значение И. В. Киреевского, как одного из людей, принявших на себя подвиг освобождения нашей мысли от суеверного поклонения мысли других народов. Отрывки, нашедшиеся в бумагах Киреевского, были рассмотрены Хомяковым, и он написал к ним большое введение, напечатанное в 1-й книге "Русской Беседы" за 1857 г. Эта статья принадлежит по своему изложению к наиболее систематическим из написанных Хомяковым, и в ней с замечательной ясностью изложены основы философского учения славянофильства. Учение обоих представителей "православно-русского направления" (как называл его А. И. Кошелев) является в этой статье в органическом соединении, в котором трудно определить, что принадлежит каждому из них в отдельности. В 1857 г. Хомяковым напечатаны еще: письмо к Кошелеву о необходимости в споре о направлении железных дорог помнить интересы Москвы; заметка по поводу статьи Иванишева о древних сельских общинах; замечания на статью С. М. Соловьева о Шлецере с возражениями на теории родового быта и некоторое другое (в последней статье Х. так формулирует основоположение своей школы: "Разумное развитие народа есть возведение до общечеловеческого значения того типа, который скрывается в самом корне народного бытия"). Все эти статьи были напечатаны в "Русской Беседе". В половине этого года, именно в июле, умерла мать Хомякова 87 лет от роду: "в доме и жизни все как-то становится мертвее и темнее", писал Х. графу А. П. Толстому. В это время для Хомякова открылся новый вид общественной деятельности: возобновилось, благодаря его усилиям и при участии С. Маслова, М. П. Погодина, А. Кубарева, А. Вельтмана и М. Максимовича, Общество любителей Российской словесности при Московском университете. Х. был избран первым по возобновлении председателем Общества и оставался таковым до самой смерти. Первые месяцы на Хомякове лежало много работы по организации Общества: "приходилось, говорит М. Лонгинов, связывать настоящее с давно прошедшим, отыскивать затерянные следы минувшего и забытого, заявлять свои старинные права, воскрешать предания, восстановлять разрушенные остатки когда-то существовавшего целого". Наряду с этой новой работой не прекращались литературная деятельность и другие работы Хомякова. В это время издана третья и последняя из его заграничных брошюр и написана обширная записка по крестьянскому вопросу, поданная Я. И. Ростовцеву. Новое царствование вообще оживило мечты Хомякова об освобождении крестьян. Первый Высочайший рескрипт, по словам Ю. Самарина, "обрадовал Хомякова, как ранний благовест, возвещающий наступление дня после долгой, томительной ночи". Записка была составлена им под влиянием толков о том, что реформа будет заключаться лишь в смягчении и ограничении крепостных отношений без наделения крестьян собственностью. Цель записки заключалась в раскрытии несостоятельности безвыходно-обязательных отношений и в опровержении тех доводов, которые заявлялись противниками выкупа. Х. представляет здесь со своей стороны вполне выработанный проект с описанием всего денежного оборота, необходимого для обязательного выкупа, и с точным указанием, как выкуп этот в отдельных случаях может быть доведен до конца; нельзя не упомянуть, что Х. все-таки признает возможным в некоторых случаях, уже по объявлении плана выкупа, продлить крепостные отношения на 1-4 лет: в этот срок однако уже везде должен закончиться выкуп. Записка была отправлена анонимно, обратила на себя внимание Я. И. Ростовцева, и некоторое время Хомякова имели в виду пригласить к участию в редакционные комиссии, это однако не было сделано. Другой любимой своей мысли - о предпочтительности третейского суда перед всеми формами судопроизводства Х. коснулся в это время в статье "О юридических вопросах". Ко всем делам редакции "Русской Беседы" Х. оставался очень близок. Когда статья Даскалова о возрождении болгар своими нападками на Цареградский патриархат вызвала неудовольствие обер-прокурора синода графа А. П. Толстого Х., по просьбе Кошелева, в два дня написал ответ, который и был послан в Петербург от имени редакции. Статей за 1858 г. Х. поместил в "Русской Беседе", сравнительно с предыдущими годами, немного. Две смерти особенно поразили его в это время: А. А. Иванова, на которого он возлагал большие надежды, и И. В. Шеншина, с которым он близко сошелся с 1852 г. Картине Иванова он посвятил статью, в которой ставит ее символом начинающейся самобытности. В следующем году смерть унесла еще одного из близких Хомякову лиц: 30 апреля 1859 г. умер С. Т. Аксаков. Статья Хомякова в "Русской Беседе" дала верное определение особенностям "художественных стихий" в произведениях этого великого мастера русского языка. За месяц с небольшим до смерти Аксакова начались публичные заседания Общества любителей Российской словесности, на которых с тех пор Х. не раз выступал оратором. Из речей, произнесенных еще до этого, на закрытых заседаниях, замечательны два ответа, сказанные на вступительные слова новых членов И. В. Селиванова и графа Л. Н. Толстого 4 февраля 1859 г. Первый заявил себя в своей речи представителем обличительной, второй - чисто художественной литературы. Признавая первую отрасль литературы как необходимое и отрадное явление, могущее очистить нашу умственнуго атмосферу, Х. указывал и на невыгодные стороны некоторых обличительных произведений, выставляющих лица, а не типы; "словесный меч правды, сказал он, не должен быть никогда обращаем в кинжал клеветы". Гр. Л. Н. Толстому он отвечал указанием на неминуемое и в чисто художественных произведениях отражение жизненных "правды, радующей душу чистую, и лжи, возмущающей ее гармоническое спокойствие". На первом публичном заседании 26 марта 1859 г. Х. прочел речь, в которой коснулся предыдущей судьбы Общества и говорил о "духовной болезни" русских - разрыве между просвещенным обществом и землею; важнейшая цель Общества - содействие исцелению этой болезни. Дорогой ему мысли о Москве, как месте общественного сосредоточения - "мысленном соборе" России, была посвящена речь, произнесенная на публичном заседании 26 апреля 1859 г. В том же году Х. был и очень деятельным членом Императорского Московского Общества сельского хозяйства, участвуя во всех его комиссиях. В "Русской Беседе" в этом году появилось оригинальное и богатое содержанием письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии". По содержанию своему оно довольно близко к статье по поводу отрывков Киреевского. Х. здесь рассматривает вновь систему Гегеля и делает ряд замечаний по поводу перехода гегельянства в материализм Фейербаха и иных. Х. предполагал продолжить рассмотрение спорных вопросов современной философии, но не успел в этом, так как второе письмо о философии к Ю. Ф. Самарину за смертью Хомякова осталось неоконченным и было напечатано лишь впоследствии. Оно обрывается на полуфразе и как раз там, где автор предполагал перейти к наиболее трудной части своей задачи. В том, что мы имеем, содержатся рассуждения о пространстве и времени и о воле (в специальном смысле, придававшемся Хомяковым этому слову). Последний - неполный - год жизни Хомякова по числу сохранившихся произведений является одним из наиболее богатых. Прежде всего мы имеем ряд речей, произнесенных Хомяковым на заседаниях Общества любителей словесности (2 февраля, 6 марта, 30 марта и 28 апреля 1860 г.) и свидетельствующих о том, с каким интересом он следил за всеми новыми явлениями в литературе. В этом году Общество усиленно хлопотало о сохранении ему права на собственную цензуру. Х. вел это дело со всей энергией, на которую был способен, и когда хлопоты его оказались безрезультатными, хотел оставить председательство; члены Общества однако единогласно просили его остаться на своем посту. Под его руководством Общество занялось плодотворною издательскою деятельностью: предположено было издать словарь В. И. Даля, письма Карамзина и Грибоедова и сборник песен П. В. Киреевского. Осуществления этих изданий Хомякову однако не пришлось дождаться. Одновременно с этою общественною деятельностью Х. с прежнею любовью отдавался трудам богословским. В это время он обратился с тремя статьями в редакцию журнала "Union Chrétienne" в Париже: 1) "О библейских трудах Бунзена", где он высказывает свой взгляд на иранское происхождение Моисеевых преданий; 2) "Письмо к Утрехтскому епископу", в котором он доказывает логическую несостоятельность янсенизма; 3) "О значении слов “кафолический” и “соборный” по поводу речи иезута о. Гагарина", где он защищает термин "соборный" в славянском переводе символа веры. "Union Chrétienne" поместила 1-ю и 3-ю статьи, но второй не приняла, и не напечатала также письма к издателю журнала "Union Chrétienne", где Х. отвергает понятие об "Унии" или компромиссе в деле веры. Последними занятиями Хомякова, по предположению Ю. Ф. Самарина, были переводы из Священного писания; два таких перевода (послания к Галатам и к Ефесянам) им были закончены.

Смерть застигла Хомякова совершенно неожиданно, среди кипучей деятельности. В сентябре 1860 г. он поехал в село Ивановское Рязанской губернии, где свирепствовала холера. Болезнь перешла и на него; принятые лекарства не помогали. Заехавшему к нему 23 сентября утром Л. М. Муромцеву Х. сказал, что не надеется выздороветь. В тот же день, около часу пополудни, он соборовался. В 7¾ часов вечера его не стало. Похоронили Хомякова, как он сам того желал, в Даниловом монастыре, где "под славянскою колонною Венелина" - похоронена и жена его, а также Валуев, Гоголь и Языков. Похороны его были очень нелюдны. 2 октября была панихида по нем в Московском университете, а 5 октября состоялось чрезвычайное заседание Общества люб. Рос. слов. с чтениями о нем. 30 окт. отслужена была панихида по Хомякове в Вене в посольской церкви, в присутствии братьев Аксаковых и многочисленных представителей всех славянских племен.

Личность и деятельность Хомякова еще не вышли из области партийной оценки. Все согласны лишь в том, что Х. - личность выдающаяся, цельный характер, человек с необыкновенными способностями; нет никакой возможности отрицать и замечательной стойкости убеждений его, не подвергшихся никакой существенной перемене с 19 до 56-летнего возраста. Сила личного воздействия его была необычайна: это видно из того, как при жизни, а еще того более после смерти он являлся признанным главою целого направления. "Утрата Хомякова, писал 5 октября 1860 г. И. С. Аксаков, исчезновение из нашей среды этого высокого, светлого духа, нас поднимавшего, очищавшего, живившего, - лишает нашу жизнь ее жизненного начала... Когда тот пал, кем жила и двигалась дружина, так исчезает и дружина самая и все разбредутся розно. Теперь для нас настает пора доживания, воспоминаний, истории; самая жизнь кончилась". Ю. Ф. Самарин находил, что со смертью Хомякова "горизонт человеческой мысли стеснился". А. И. Кошелев высказывал предположение, что весь кружок славянофильский исчез бы бесследно с лица земли, если бы в нем не участвовал Х. От отзывов учеников резко рознятся отзывы противников Хомякова, Грановского, Герцена и в особенности С. М. Соловьева, признающего "блестящие дарования" Хомякова, но обвиняющего его в отсутствии убеждений ("скалозуб по природе"), самохвальстве, недобросовестности и т. п. Нападки противников относятся большею частью к Хомякову, как к спорщику; не имея точных данных об этих спорах 30-х и 40-х годов, нет возможности определить степень правдивости обвинений. Что "зубоскалом" Х. был лишь по внешности, это достаточно разъяснено его ближайшими друзьями и последователями; его сочинения и особенно его переписка - до сих пор, к сожалению, не собранная - ясно доказывают, что были убеждения, над которыми он никогда не смеялся. Х. был человек цельного мировоззрения. У него были свои определенные взгляды на церковь, народность, государство и на долг каждого человека в отдельности, и с этими взглядами он согласовал или, по меньшей мере, старался согласовать свои поступки и свое отношение ко всем вопросам современности. Признавая в теории, что в православии содержится истина, он и на практике исполнял все религиозные постановления, так как придавал большое значение обряду, как внешнему выражению единства и общения с другими верующими. Искренность убеждения заставила его выступить и апологетом православия перед Западом. Что в высказывавшихся Хомяковым взглядах на народность и государство не заключалось никаких компромиссов с действительностью, достаточно доказывается теми преследованиями, коим подвергся как он, так и друзья его. Взгляды эти покоились на твердой теоретической основе. Два понятия, которые в идеальном осуществлении, по его мнению, должны явиться слившимися в одно, господствовали над всеми его рассуждениями о государстве и народности: понятие общины, которую он считал коренным славянским учреждением, и церкви, как общения в любви всех верующих. На почве этого всехристианского единения каждому отдельному человеку, по мнению Хомякова, следует стремиться к свободному проявлению своей индивидуальности, а также и всякий народ должен осуществлять свободно свои индивидуальные задатки. Таков был исходный пункт для всех его утверждений о назначении России и всего славянства. Вопроса о государственном строе и о тех или иных учреждениях Х. почти не касался. Оценка литературно-научного наследия Хомякова представляет такие же трудности, как и суждение о его личности. Трудность прежде всего в самом характере его статей. Содержание многих из них отличается какою-то "раскиданностью" мыслей; в них много отступлений, трудно уловить главную тему, еще труднее уследить за перебегами мысли. Другие сочинения его представляют то затруднение, что касаются вопросов, по которым наука беспомощна дать ответ для всех удовлетворительный. Кроме того, в произведениях Хомякова чрезвычайно много таких мест, которые не допускают безразличной к направлению оценки, а требуют стать на определенную точку зрения: понятно, что в этих случаях один критик может находить откровения там, где другой усмотрит лишь выводы из давно опровергнутых положений. В области философии, где Х. весьма оригинален, он еще неоценен с компетентной стороны: философские сочинения его еще не были предметом специального изучения. Последователи его этот род сочинений всегда ставили очень высоко. К несчастью, наиболее законченное по замыслу из философских сочинений Хомякова - его философские письма к Ю. Ф. Самарину, прервано смертью в самом начале. Из сохранившихся отрывков мы усматриваем, что Х. находил германскую философию слишком односторонней: по его словам, изучая лишь рассудок, она совершенно забывала об одаренности человеческого духа еще волею. Между тем, воля дозволяет разделить явления сознания на две группы: "я от меня" и "я не от меня", из которых последняя доказывает существование внешнего мира. Анализ явлений обоих миров приводит Хомякова к отысканию первопричины сущего в "волящем разуме" или разумевающей воле. Эта первопричина у Хомякова отличается действительным бытием от чисто отвлеченного Гегелевского абсолютного духа и имеет очень мало общего с "волею" Шопенгауэра. Утверждая, что самосознание есть первичный и изначальный акт проявления сущего и что в нем заключается внутренняя жизнь последнего, Х. отчасти примыкал к Шеллингу. Перехода от воли абсолютной к частной ему не удалось изложить: он имел в виду остановиться на этом в недописанном предсмертном письме. О непосредственном познании истины он говорил, что оно доступно лишь в вере (зрячести разума). Этим открывался переход от философских исследований к богословским трудам. Эти последние обстоятельно рассмотрены и оценены Н. И. Барсовым, представившим "опыт синтеза" богословских учений Хомякова. Далекий от того, чтобы возводить Хомякова в учители церкви, как это предлагал Ю. Ф. Самарин, Барсов однако находит, что "немногие из наших богословов так хорошо поняли умиротворяющий и любвеобильный дух православия, не многие сумели так хорошо - типически выяснить его светлый образ". Филологические изыскания Хомякова теперь представляются сильно устаревшими, так как он занимался ими в годы, когда сравнительное языкознание лишь зарождалось. Не удивительно, что этимологические догадки, и при нынешних средствах науки представляющие весьма шаткую почву для изысканий, приводили его часто к странным, даже нелепым выводам. Однако нет сомнения, что есть и в филологических трудах Хомякова кое-что оригинальное и ценное. Наряду с философскими сочинениями Хомякова особую важность представляют его исторические изыскания, особенно "Записки о всемирной истории", единственный в своем роде философско-исторический труд в нашей научной литературе. Это огромное сочинение, занимающее более чем полторы тысячи страниц, как уже сказано, не закончено и не было пересмотрено автором; в зиму 1859-1860 года Х. говорил Погодину, что намеревается приготовить его к печати. Это намерение однако не только не было выполнено, но, кажется, чуть не с 1855 г. Х. вообще не работал над "Семирамидою". В настоящем своем виде эти "ученые мемуары" Хомякова доведены до XI в. по Р. Х. в своей хронологической (второй) части, а в общей (первой) дают основы сравнительного изучения племен веры и языков. Заслуга Хомякова - в указании важности религиозного фактора в жизни народов. Его выводы по истории религии, указания, например, на роль начал необходимости и свободы в первоначальных религиозных представлениях семитов и индоевропейцев не потеряли значения и в настоящее время. "Семирамида" представляет однако не один лишь научный, но и художественный интерес. В. И. Ламанский, справедливо указывает на встречающиеся здесь "целые страницы превосходных характеристик разных исторических явлений или деятелей в жизни религиозной и государственной восточных и европейских народов, страницы, исполненные изумительной глубины, необычайной силы и живости выражения". В оценке Хомякова, как поэта, больше всего корней пустило воззрение на него Белинского, видевшего в стихотворениях его одну лишь холодную декламацию. Х. не был по природе поэтом (он сам признавался, что у него мысль всегда преобладает над чувством), но это не исключало возможности создания им некоторых действительно высоко поэтических произведений. У него, несомненно, имеется много стихотворений, безукоризненных по форме и по содержанию. Резкость и определенность его миросозерцания нигде так не сказывается, как в его стихах, и это затрудняет оценку их. Н. Щербина в своем некрологе характеризует Хомякова как "человека начинания"; в одновременной речи и К. А. Коссович называл его "начинателем". Эта мысль прекрасно развита В. И. Ламанским: "Несмотря на множество ошибок, всяких натяжек и крупных недостатков, неизбежных у всех самородков и самоучек, сильных в высшей и слабых в низшей критике, Х. является в истории русской мысли, литературы и образованности великим деятелем и писателем, но не в чем-нибудь целом, а в избранных отрывках. Такие гениальные самородки были у всех европейских народов. Их значение в истории как бы преобразовательное, их значение - предтеч. Они собою намечают и предсказывают будущих гениев". В будущей беспристрастной истории самобытной русской мысли XIX в. Хомякову, вероятно, будет уделено одно из первых мест. Значение его было бы яснее и бесспорнее, если бы он не имел несчастия остаться без продолжателей начатого им дела. Мастером языка Х. был таким же, как и Аксаковы: многие его статьи можно причислить к лучшим образцам русской прозы 40-50 гг. XIX века.

Полного собрания сочинений Хомякова еще нет. Предпринятое после его смерти издание в четырех томах содержит: в т. I (М., 1861; 2 изд., 1878) философские, исторические, критические и иные статьи и речи, наиболее отражающие миросозерцание Хомякова, в т. II (Прага, 1867; долго был запрещен; 2 изд., М., 1880) богословские статьи с предисловием Ю. Ф. Самарина, в т. III (М., 1871; 2 изд., 1882) и т. IV (М., 1873) записки о всемирной истории с предисловием Гильфердинга. Стихотворения, переписка (кроме помещенных в II т. писем богословского содержания) и некоторые прозаические сочинения Хомякова не собраны еще в печатном труде. Посмертное издание избранных стихотворений напечатано в 1861 г. (позже М., 1888). Некоторые из писем, вошедших во II том "Сочинений", и другие, не вошедшие сюда, печатались в "Моск. епарх. ведом." (1869, № 38) и "Правосл. Обозр." (1869, №№ 3, 4, 9, 11, 12); письмо о польском вопросе к А. О. Смирновой в "Русской Мысли" за 1881 (№ 3). Главнейшие из некрологов Хомякова, в "СПб. Ведом." (№ 215), "Русск. Вестн." (ст. Лонгинова, сентябрь 1860) и в "Отчете Имп. Ак. наук" за 1852-1865 г. Cp. также (Остен-Сакен), "Начало самобытной жизни А. С. Хомякова" ("Рус. Инвал.", 1861, № 48 и "Утро", 1866), "Портретную Галерею" Мюнстера и "Обз. рус. дух. литер." арх. Филарета (т. II). "В память об А. С. Хомякове" издано было приложение к "Русской Беседе" за 1860 (т. II), куда вошли статьи о Хомякове Погодина, Бартенева, Лонгинова, Гильфердинга, Самарина, Гиляров-Платонова (под. инициал. "Н. Г-ва") и К. А. Коссовича. Материалы к биографии и к характеристике Хомякова имеются в воспоминаниях или переписке Герцена, Грановского, И. С. Аксакова, Панаева, Кошелева, С. М. Соловьева, Никитенко и др.; особенно много биографического материала напечатано в "Русском Арх." за 1863, 1866, 76 (воспом. А. Рачинского), 1878, 1879 (воспом. А. Кошелева), 1881, 1884, 1885, 1886, 1887, 1891, 1892, 1894, 1896 гг. По оценке литературной деятельности Хомякова специальных исследований не имеется; ряд ценных замечаний рассеян в многочисленных статьях и книгах о славянофильстве вообще Бестужева-Рюмина, Пыпина, И. Попова, О. Миллера, В. С. Соловьева в др.; ср. еще Барсов, "Исторические, критические и полемические опыты" (СПб., 1879); Иванцов-Платонов, "Несколько слов о богословских сочинениях А. С. Хомякова" ("Православ. Обозр.", 1869, № 1); Лaманский в отзыве об "Истор. рус. этнографии Пыпина ("Живая Старина", 1890, вып. II, стр. 229). Новейшие попытки биографии и характеристики Хомякова: Завитневич, "А. С. Хомяков" ("Славянское Обозрение", 1892, т. II), Лясковский, "А. С. Хомяков. Его биография и его учение" ("Рус. Архив", 1896, № 11 и отдельно; с приложением систематических выборок из сочинений) и Е. Л., "А. С. Хомяков" (издание СПб. славянского благотворительного общества, СПб., 1897).

А. М. Ловягин.

{Половцов}

Хомяков, Алексей Степанович

Один из наиболее видных вождей славянофильства (см.). Род. в Москве 1 мая 1804 г. Отец X., Степан Александрович (ум. в 1836 г.), был слабовольный человек; член Английского клуба и игрок, он проиграл более миллиона; богатый московский барин, он интересовался явлениями литературной жизни; без ума влюбленный в своих сыновей (Алексея и старшего Федора), он не оказал влияния на их духовное развитие. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урожд. Киреевская, ум. в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей X., по собственному признанию, был обязан "своим направлением и своею неуклонностью в этом направлении". Все позднейшие убеждения X. имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности основам православной церкви и национальным началам жизни. Сначала главное внимание было обращено родителями X. на новые и лат. яз., которому учил их аббат Boivin. В 1815 г. семья переехала в СПб. 11-летнему X. СПб. показался языческим городом; он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от православной веры. В СПб. X. учил русской словесности драматический писатель Жандр, друг Грибоедова. Образование его закончилось в Москве, где по зимам жили родители X. после отъезда из СПб. (1817-1820). Здесь X. и его брат близко сошлись с братьями Д. и А. Веневитиновыми и вместе с ними продолжали образование под руководством доктора философии Глаголева, слушая на дому лекции проф. унив. Щепкина по математике и Мерзлякова по словесности. Закончив образование, X. выдержал при Моск. унив. экзамен на степень кандидата математических наук. В 1822 г. X. поступил на службу в кирасирский полк, стоявший на юге России. В годы юности X. мечтал о войнах и жаждал военной славы; на 17-м году жизни, когда в Греции начиналась война за освобождение, он попытался тайно уйти из дому, чтобы принять участие в войне, но на заставе города его вернули. В 1823 г. X. перешел в конно-гвардейский полк и жил в СПб. В начале 1825 г. X. вышел в отставку и уехал за границу. В Париже он занимался живописью и заканчивал свою трагедию "Ермак" (поставлена в СПб. в 1827 г.). На возвратном пути, в конце 1826 г., X. побывал в Швейцарии, Сев. Италии и землях северных славян, которые его встретили как "любимого родственника". В 1827-28 гг. X. жил в СПб., посещая салоны Е. А. Карамзиной и князя В. Ф. Одоевского и выступая с остроумными и горячими опровержениями модного тогда шеллингизма. Когда в 1828 г. началась война с турками, X. снова вступил на службу в Белорусский гусарский полк; он был адъютантом при ген. Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден св. Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира X. во второй и последний раз вышел в отставку. Последующая его жизнь не богата внешними событиями. Он не нуждался в службе и успешно занимался сельским хозяйством, деятельно заботясь о своих интересах. В своих имениях (Липицах Рязанской губ. и Богучарове Тульской губ.) он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был на редкость счастлив. В 1847 г. X. ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Последнее десятилетие его жизни было ознаменовано для него тяжелыми событиями: смертью жены, друга - И. В. Киреевского - и матери. Сам X. умер от холеры 23 сент. 1860 г., в с. Терновском (Казанской губ.). X. был один из немногих людей, не переживавших кризиса в своем мировоззрении. Для него всегда оставались вне всякого сомнения истины православия, вера в исключительную судьбу России и в ее национальные устои. Н. А. Муханов, познакомившийся с X. в 1824 г., говорит о нем, что "он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вел строгую, держал все посты, установленные церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время". Кошелев, знавший X. с 1823 г. до самой смерти, утверждал что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждениях и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни X. (1827, 1828): в это время и всегда X. был "строгим и глубоко верующим православным христианином". Вся жизнь X. ушла на защиту и утверждение основ его миросозерцания. Он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался их оружием, их аргументами. X. начал писать рано: еще до поступления на военную службу он писал стихи, перевел "Германию" Тацита и несколько стихотворений из Вергилия и Горация. Первые стихотворения X. написаны под сильным впечатлением поэзии Веневитинова, в духе романтизма. Еще больше романтические течения отразились в двух его драмах. О "Ермаке" (напечатан в 1832 г.) Пушкин отозвался следующим образом: "Ермак - лирическое стихотворение, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии". О "Дмитрии Самозванце" Белинский писал: "стихи так же хороши, как и в "Ермаке", местами довольно удачная подделка под русскую речь, а при этом совершенное отсутствие драматизма, характеры - сочиненные по рецепту; герой драмы - идеальный студент на немецкую стать; тон детский, взгляды невысокие, недостаток такта действительности совершенный". В настоящее время трагедии X. имеют лишь биографический и исторический интерес, точно так же как и большинство его стихотворений. X. не был истинным поэтом: он вполне справедливо писал о своих стихах, что "они, когда хороши, держатся мыслию, т. е. прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен наконец задушить стихотворца". В тридцатые годы складывается теория славянофильства - и X. принадлежит важнейшая роль в ее разработке. Члены кружка, который взялся за это дело, в начале тридцатых годов были, по словам Кошелева, "ярыми западниками, и X. почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, значение веры в человеческом душевном и нравственном быту и превосходство нашей церкви над учениями католичества и протестантства". И. В. Киреевский перешел к славянофильским взглядам под большим влиянием X. После закрытия "Европейца" происходит тесное сближение Киреевского с X., начинается совместная работа над разработкой системы, вербуются прозелиты (Д. А. Валуев, А. Н. Попов, позже К. С. Аксаков и Ю. Самарин). В стихотворениях X. тридцатых годов имеются налицо все элементы славянофильской теории: вера в гибель Запада и будущее России ("Ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес... Век прошел и мертвенным покровом задернут Запад весь. Там будет мрак глубок... Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом, проснися, дремлющий Восток"... "И другой стране смиренной, полной веры и чудес, т. е. России - Бог отдаст судьбу вселенной, гром земли и глас небес"), убеждение в самобытности и ценности русских начал и т. д. В своих стихах X. всегда отводил много места славянству и его будущему: его поэзия даже называется "поэзией славянства". Еще в 1831 г. X., в оде по поводу польского мятежа, рисовал картину будущего: "гордо над вселенной, до свода синего небес орлы славянские взлетают широким дерзостным крылом, но мощную главу склоняют пред старшим - Северным Орлом. Их тверд союз, горят перуны, закон их властен над землей, и будущих Баянов струны поют согласье и покой!..." К концу тридцатых годов X., по настоянию своих юных друзей Д. А. Валуева и А. Н. Попова начал заносить на бумагу свои "Мысли о всеобщей ucmopиu". С этим трудом X. не расставался до своей смерти и довел систематическое обозрение всемирной истории до половины средних веков. "Записки о всемирной истории" были напечатаны только по смерти X. и занимают в последнем издании его сочинений три объемистых тома (V-VIII). X. ставил своей задачей собственно не историю, а схему, которая охватывала бы жизнь всех племен земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обусловливающих, главным образом - религии. Нельзя отказать X. в огромных сведениях, но он пользуется ими до крайности тенденциозно, оправдывая излюбленные славянофильские идеи о характере истинного просвещения, о рационализме и вещественности западных начал, о полноте духа, проявившейся в славянских землях и т. д. Исторический трактат изобилует самыми странными, с научной точки зрения, положениями: X. находит славян за несколько тысячелетий до Р. Х.; англичане, по его мнению, в сущности угличане, тюринги - тверичи, Эвксин - Сине море и т. п. - В начале сороковых годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров с западниками (Герценом, Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл X.; обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был опасным противником западников. Вот как характеризует его Герцен: "Ум сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый на них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Первая журнальная статья X., "Замечания на статью о чересполосном владении", напечатана в "Московском наблюдателе" (1835, апр., кн. 2-я). Статья "О старом и новом", не предназначавшаяся для печати, была прочитана на вечере у Киреевского. Взгляды, высказанные здесь X., во многом отличаются от его позднейших и поражают своей парадоксальностью. Статья X. "О сельских условиях"("Москвитянин", 1842, кн. 6) была вызвана указом об обязанных крестьянах. Вслед за ней появился (там же, кн. 10) ответ X. на сделанные ему возражения ("Еще о сельских условиях"). По вопросу о способах и сроке совершения крестьянской реформы славянофилы расходились во взглядах: Киреевский был против крайних мер, а X. и Кошелев защищали полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России. В названных статьях Х. рассуждал о принципах, которые должны были лечь в основу свободных договоров между крестьянами и помещиками. Как вознаграждение со стороны первых за землю, X. рекомендует половничество. Защищая полюбовность сделок и отрицая определение повинностей законом, X. настаивает на том, чтобы помещики заключали договоры не с отдельными лицами, а с обществом, при условии сохранения общинного землепользования. Выяснение вопроса об общине составляет заслугу X.: защитники общины не много прибавили его к доводам в пользу общины. X. выяснял и экономическое, и нравственное значение общины, с помощью которой достигаются "сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести". X. видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русcкой истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. Взгляды X. на общину изложены в замечательном письме к А. И. Кошелеву от 1849 г. Крестьянский вопрос не переставал занимать X. в течение всей его жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 г. он отослал свой проект об отмене крепостного права Я. И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землей путем однообразного, одновременного и обязательного выкупа, X. проектировал чрезвычайно мелкий надел. Практические мероприятия X. по отношению к своим крестьянам не вполне соответствуют его теоретическим взглядам. - В первой половине 40-х годов X. помещал свои статьи в "Москвитянине". Обладая блестящим литературным талантом, X. защищал положения славянофильской школы, касаясь самых разнообразных тем. Таковы его статьи: "Письмо в Петербург о выставке" (1843), "Опера Глинки "Жизнь за Царя"" (1844), "Письмо в СПб. по поводу железной дороги" (1845). В 1844 г. X. выпустил сборник стихотворений, крайне недружелюбно встреченный Белинским. В 1845-1847 г. по поводу написанного X. введения к "Историческому сборнику" Д. А. Валуева между X. и Грановским завязалась полемика; в своем последнем ответе, отказываясь от ее продолжения, Грановский признал "превосходную ловкость противника в умственной гимнастике". Наиболее значительна статья X. "Мнение иностранцев о русских" ("Москвитянин", 1845). В "Московских сборниках" 1846 и 1847 г. X. напечатал "Мнение русских об иностранцах" и "О возможности русской художественной школы". В последней статье подчеркивается необходимость живого общения с народом ("восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения со стародавней и все-таки нам современной русской жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви"), "Письмо об Англии" ("Москвитянин", 1848, кн. 7) содержит парадоксальную, но блестящую характеристику англичан, торизма и вигизма. Сочувствие автора - на стороне торизма. К 1849 г. относится статья "По поводу Гумбольдта": западные начала жизни оказываются беспомощными, единственное спасение Запада - в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей ее полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви. В последние годы царствования Николая I, годы крайнего стеснения мысли, X. писал мало. Статья, написанная им по поводу статьи И. В. Киреевского "О характере просвещения и о его отношении к просвещению России" (помещенной в первой книге "Московского сборника"), предназначалась для 2-ой книги Сборника, которая не была пропущена цензурой. В этой статье Х. развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности как последнем слове западноевропейской образованности и цельности и разумности как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". На вопрос, почему же Россия при гораздо высшем начале не опередила Европу, X. отвечает: "просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определительного сознания во всех". В Древней Руси шла борьба народа с государственной властью, или земщины с дружиною. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь. В 1854 г. было написано Хомяковым и распространилось в многочисленных списках стихотворение "Россия", заключающее известную характеристику: "В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной, и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна!" Когда славянофилы в 1856 г. получили возможность издавать "Русскую беседу", X. был деятельным сотрудником и духовным руководителем журнала. Многие редакционные статьи принадлежат ему. Им было написано и предисловие к журналу, излагавшее его credo. Из статей X., напечатан. в "Русской беседе", выдаются: "Разговор в Подмосковной" (определение элемента народного и общечеловеческого), "Письмо к Т. Филиппову", "Замечания на статью Соловьева "Шлецер и антиисторическое направление", "Картина Иванова". В последние годы своей жизни X. принял деятельное участие в восстановлении "Общества любителей российской словесности при Московском университете" и был избран его председателем. Сохранилось несколько его речей; одна из них была обращена к гр. Л. Толстому в ответ на его речь о необходимости свободного искусства. X. указывал на несоответствие его теории о самодовлеющем искусстве с его художественной деятельностью, одним из важных элементов которой является обличение. В словесности, по словам X., "вечное и художественное постоянно принимает в себя временное и приходящее, превращая и облагораживая его, и все разнообразные отрасли человеческого слова беспрестанно сливаются в одно гармоническое целое". В 1858 г. X. редактировал известное "Послание к Сербам".

Объединение славянофильских начал происходило на почве богословия и своеобразной философии. Философия X. ближайшим образом примыкает к Киреевскому, но богословие - та специальная область, единственным представителем которой был X., являвшийся среди славянофилов верховным авторитетом по вопросам веры. Особенно занимали его вопросы об отношении веры к знанию и о положении православия среди других исповеданий. В конце второй половины 1840-х гг. он написал "Опыт катехизического изложения учения о церкви"; этот труд был издан только после его смерти в "Правосл. обозрении" 1864 г. К 1844-55 гг. относится переписка X. с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую церковь. С особенной обстоятельностью рассмотрено православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трех брошюрах X., вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 гг. под общим заглавием "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях". Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против православия. В 1860 г. X. приготовил для франц. журн. "Union Chrétienne" статью "о библейских трудах Бунзена", "Письмо к Утрехтскому епископу" и заметку "О значении слов: кафолический и соборный"; только последняя была напечатана в журнале. X. принадлежит перевод посланий ап. Павла к Галатам и к Ефесеям. Все богословские труды X. собраны во 2-м томе его "Сочинений". Только в 1879 г. этот том был допущен к обращению в России, причем издателям было поставлено в обязанность упомянуть, что "неопределенность и неточность встречающихся в нем некоторых выражений произошла от неполучения автором специально-богословского образования". Последователи X. приписывают его богословским трудам огромное значение и готовы признавать его "отцом церкви". Представители официальной науки расходятся в их оценке: одни заподозривают X. в неправославии, другие думают, что X. открыл новый метод в науке православного богословия и что немногие профессиональные богословы так хорошо поняли дух православия, как X. Во всяком случае в русском богословии не обнаруживаются до сих пор результаты пользования новым методом, а за границей брошюры X. большого впечатления не произвели. Центральным пунктом теологии X. является выяснение идеи церкви. Рассматривая церковь как живой организм любви и истины, X. говорит: "Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей". Полнейшая свобода исследования предоставляется членам церкви, и только начало деятельной любви обеспечивает ее единство. Церковь составляют или, вернее, творят не одна иерархия, но все ее члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство - наоборот. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе и христианской любви; католичество в силу особых условий своего развития прониклось рационализмом, отвергнув соборное начало; протестантство есть только дальнейшее развитие католического рационализма, приводящее от единства к свободе. По мнению Влад. Сер. Соловьева, X., критикуя католичество и протестантство, имеет дело с конкретными историческими явлениями; между тем православие рассматривается им не в исторической обстановке, а в том идеальном представлении, которое составили о нем славянофилы. Свои философские воззрения X. не успел выразить с той полнотой, с какой обработана его теология. Первая философская его статья написана "По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского" ("Русск. беседа", 1857, № 1) и представляет реконструкцию философских взглядов Киреевского. Письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии" напечатано в "Русской беседе" (1859, кн. 1). Второе философское письмо к Самарину осталось незаконченным ("Русск. бес.", 1860, кн. 2). В этих статьях набросана только гносеология X. Исходя из обычного славянофильского взгляда, по которому рационализм упирается в глухую стену, X. усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, а не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всей полнотой сил духа. В онтологии X. успел установить только одно понятие Сущего, которое он определяет как Разумную Волю или как Волящий Разум. Философская система славянофильства, построенная X. и Киреевским, еще не нашла компетентной оценки. В гносеологических взглядах X. несомненно много нового и интересного. В 1900 г. сочинения X. вышли в Москве в новом тщательном издании в 8-ми томах (т. 1 и 3 - прозаические сочинения; т. 2 - богословские труды; т. 4 - драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 - записки о всемирной истории; т. 8 - письма). Биография и свод отрывков, характеризующих учение Х., - в книге В. Лясковского "А. С. X. Его жизнь и сочинения" (М., 1897). Взгляды X. рассматриваются во всех трудах, посвященных славянофильству. Теологическому учению X. посвящены статьи Н. И. Барсова (в книге "Исторические, критические и полемические опыты", СПб., 1879), Иванцова-Платонова (в "Правосл. обозр.", 1869), Певницкого (в "Трудах Киевской дух. акд.", 1869 и 1870). Обозрение литературы о Х. - см. в ст. Колубовского "Материалы для истории философии в России" ("Вопросы философии и психологии", 1891, кн. 6). Подробный библиографический указатель дан также в появившемся в 1902 г. обширном труде проф. Завитневича "А. С. Х." (том I, кн. 1 и 2, Киев). В первой книге рассмотрены молодые годы, общественная и научно-историческая деятельность X.; во второй - труды X. в области богословия. Труд г. Завитневича еще далек от окончания.

Википедия

- (1804 60), рус. философ, поэт и публицист, член кружка «любомудров», впоследствии один из вождей славянофильства (см. Славянофилы). В 1820 е гг. печатал свои произв. в «Моск. вестнике», в т.ч. стих. «Три стакана шампанского» (1828), из к рого Л.… … Лермонтовская энциклопедия

Русский религиозный философ, поэт, публицист; основатель славянофильства (см. Славянофилы). Из старинного дворянского рода. Получил домашнее… … Большая советская энциклопедия

Алексей Степанович Хомяков был старшим представителем философии славянофильского направления, сложившегося около 2-ой половины 1830-х годов. Человек необыкновенно даровитый, с самой разносторонней эрудицией, Хомяков обладал тонким умом и блестящей способностью к диалектике. В литературной разработке основ своего философского миросозерцания Хомяков стал одним из самых блестящих и авторитетных теоретиков славянофильской школы. Воспитанный в духе строгой религиозности и горячей привязанности к началам православной церкви, Хомяков утвердил свои философские построения на тех христианско-богословских началах. Их изучение сообщило чисто теологический характер его общественно-философскому миросозерцанию, которому он оставался неизменно верен в течение всей своей жизни. Со своей теологической точки зрения Алексей Степанович Хомяков решает почти все основные вопросы славянофильства – вопросы об отношении России к Европе и её цивилизации, о национальном значении России и её будущей роли в человечестве.

Славянофил Алексей Степанович Хомяков. Автопортрет, 1842

Вместе с другими выдающимися представителями философии славянофильства Хомяков подчеркивает преимущества, которые Россия имеет перед Европой; в самобытном развитии этих преимуществ и состоит, согласно его философии, историческое призвание России. Нам нечего рассчитывать на приобретение силы путем усвоения западных начал, которые совершенно чужды русской жизни, возросшей на ином, высшем принципе. Чтобы устранить недостатки нынешнего одностороннего, чисто рассудочного российского образования, надо восстановить утраченное нами внутреннее сознание, которое шире логического и составляет личность всякого человека, как и всякого народа. По мнению Хомякова, современное ему положение России было во многом безотрадно – и именно потому, что со времени реформ Петра I и даже раньше она оторвалась от народной почвы, от тех духовных сил, которые лежали в основе прежней, святой православной Руси и которые одни только и могут оплодотворить мышление отдельных лиц.

Из всех духовных сил народа вера его является одним из главных моментов, определяющих характер просвещения . Вера дает непосредственное, живое и безусловное знание. «Все глубочайшие истины мысли, – пишет Хомяков, – вся высшая правда вольного стремления доступна только разуму, внутри себя устроенному в полном нравственном согласии с всесущим разумом , и ему одному открыты невидимые тайны вещей божеских и человеческих». Высший и совершеннейший закон разума есть, согласно философии Хомякова, закон любви. Согласие с ним и подчинение ему наших умственных сил укрепляет и расширяет наше мысленное зрение. В отличие от всех других учений, учение православной церкви как раз и характеризуется, по мнению Хомякова, этим способом открытия истины – совокупностью мышлений, связанных с любовью. Эта полнота духовного начала, заповеданная христианством, и нашла свое чистое воплощение в восточном православии. В ней – высшее моральное историческое основание для великой всемирной роли, предназначенной России в деле нравственного и умственного обновления всех народов Запада , разлагающегося вследствие полного банкротства его чисто рационалистического просвещения и внутреннего общественного раздора. Католичество и протестантство (являющееся логическим развитием первого) как извращённые выражения христианского учения, проникнуты тем же духом глубоко враждебного христианству одностороннего философского рационализма .

Хомяков, впрочем, не отрицает во многих отношениях превосходство Запада над Востоком, особенно Запада протестантского; он признает, что многое и прекрасное получили мы от римско-протестантского мира. Но это не дает Западу ни равноправности, ни даже права на соперничество с нами. «Временное превосходство Запада ничего не доказывает против исключительного православия православных народов»... «Западные учения, т. е. церкви, безусловно ложны... Все общины христианские, – считает Хомяков, – должны прийти к нам со смиренным покаянием не как равные к равным, а как владельцы частных истин, которых они ни связать между собою, ни вполне за собою утвердить не могут, должны прийти к тем, которые, будучи свободны от лжи, могут им доставить полную гармонию и бесстрашное владение теми истинами, которые от них беспрестанно ускользают и, не будь нас, от них бы непременно ускользнули. Православие не есть спасение человека, а есть спасение человечества».

Поэтому Хомяков, считавший русский народ и его церковь хранителями этого православия, возмущался тем отношением русских к Европе, которое в его глазах было рабским преклонением. В нашей силе, внушающей зависть, и наряду с ней в характерном для середины XIX века признании русскими собственного духовного и умственного убожества Хомяков видел настоящую причину оскорбительных для нас отзывов о России на Западе.

В тесной связи с этим историко-теологическим обоснованием славянофильского учения находятся и чисто философские воззрения Хомякова, изложенные в нескольких статьях, не представляющих, впрочем, вполне разработанной системы. Отвергая рационалистические учения Запада, Хомяков отвергал вместе с тем возможность для разума дойти до истины; зародыши последней даются откровением, верою. Задача же разума чисто формальная – развивать эти зародыши; но никогда разум не в состоянии своими собственными силами постигнуть такие понятия, как понятия о духе, бессмертии и т. п.: они постигаются лишь полнотою сил духа.

Среди проблем тогдашней русской жизни внимание Хомякова сильнее всего привлекал крестьянский вопрос. Философ горячо защищал русскую крестьянскую общину, без достаточного обоснования видя в её полусоциалистическом укладе учреждение, освященное веками русской истории и способное стать исходным пунктом развития целого гражданского мира. В статьях, посвященных современному положению крестьянства, Хомяков высказывался уже в конце 1840-х годов за необходимость освобождения крестьян с землею. Крепостное право резко противоречило христианско-религиозному настроению Хомякову. «Рабовладелец, – говорил он, – всегда бывает более развращен, чем раб; христианин может быть рабом, но не может быть рабовладельцем».

Свою высокую одарённость Хомяков проявлял не только в философии, но также в поэзии и драматургии. На литературное поприще он выступил еще до поступления в военную службу и стал писать стихи преимущественно на библейские темы. Начиная с 1826, стихотворения Хомякова начали появляться на страницах русских журналов, и вскоре имя его сделалось настолько известным, что его причислили к поэтам пушкинской плеяды. В главных мотивах его лирических стихотворений ясно обнаруживаются его славянофильско-патриотические симпатии. Выпущенные 1844 отдельным изданием стихотворения Хомякова имеют немалые художественные достоинства, хотя травившая в то время за «славянофильство» и Гоголя западническая критика в лице Белинского , встретила их очень неблагосклонно.

Из произведений Алексея Хомякова более позднего периода большой популярностью пользовалось стихотворение «Россия», написанное в 1854, широко распространившееся сначала в рукописи и лишь позднее разрешенное к печати. В нем поэт-философ даёт известную характеристику положения России перед началом реформ Александра II : «В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена; безбожной лести, лжи притворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна»...

В чисто политических вопросах, которые, по его собственным словам, не имели для него никакого интереса, Хомяков был консерватором. Любя свободу, он в то же время был сторонником самодержавия, которое считал возможным согласовать с широкою гласностью и всенародным представительством. Политические формы западноевропейской жизни, представлявшиеся ему вообще продуктом ложного развития, он находил совершенно неприменимыми в русской действительности.

Свои публицистические и философские статьи Хомяков помещал в славянофильских органах : «Московском Наблюдателе», «Москвитянине» и «Русской Беседе».

Литература о жизни и философии Хомякова

Лясковский В. Н., «А. С. Хомяков» (Спб., 1898)

Завитневич В. А., «А. С. Хомяков» (Киев)

Урсин, «Очерк из психологии славянского племени»

Пыпин А., «Характеристики литературных мнений от 1820-х до 1850-х годов» (Спб., 1890)

Миллер Opест, «Основы учения первых славянофилов» («Русская Мысль», 1880)

Градовский А., «Национальный вопрос в истории и литературе» (Спб., 1873)

Самарин Ю., «Сочинения»

Белинский, «Русская литература в 1843 г.»

Владимиров А., «А. С. Хомяков и его этико-социальное учение» (Москва, 1904)

Ряд заметок о Хомякове и его переписка с разными лицами напечатаны в «Русском Архиве» 1870-х, 1880-х и 1890-х гг. По случаю столетия, исполнившегося 1 мая 1904 со дня рождения Алексея Степановича Хомякова, ему снова был посвящен целый ряд заметок и статей в газетах и журналах.

Алексей Хомяков родился в Москве, на Ордынке, в старинной дворянской семье Хомяковых; отец — Степан Александрович Хомяков, мать — Марья Алексеевна, урождённая Киреевская. Получил домашнее образование. В 1821 году сдал экзамен на степень кандидата математических наук при Московском университете. Ко времени учения в Москве относятся первые стихотворные опыты Хомякова и перевод «Германии Тацита», напечатанный в «Трудах Общества Любителей Российской Словесности». В 1822 году Хомяков определился на военную службу сначала в Астраханский кирасирский полк, через год перевёлся в Петербург в конную гвардию. В 1825 году временно оставил службу и уехал за границу; занимался живописью в Париже, написал историческую драму «Ермак», поставленную на сцене только в 1829 году, а напечатанную лишь в 1832 году. В 1828—1829 годах Хомяков участвовал в русско-турецкой войне, после окончания которой в чине штаб-ротмистра вышел в отставку и уехал в своё имение, решив заняться хозяйством. Сотрудничал с различными журналами.

В статье «О старом и новом» (1839) им были выдвинуты основные теоретические положения славянофильства. В 1838 году он приступил к работе над своим основным историко-философским сочинением «Записки по всемирной истории».

В 1847 году Хомяков посетил Германию. С 1850 года особое внимание стал уделять религиозным вопросам, истории русского православия. Для Хомякова социализм и капитализм были в равной степени негативными отпрысками западного декадентства. Запад не смог решить духовные проблемы человечества, он увлекся конкуренцией и пренебрёг кооперацией. По его словам: «Рим сохранил единство ценой свободы, а протестанты обрели свободу ценой единства». Считал монархию единственно приемлемой для России формой государственного устройства, выступал за созыв «Земского собора», связывая с ним надежду на разрешение противоречия между «властью» и «землёй», возникшее в России в результате реформ Петра I.

Занимаясь лечением крестьян во время холерной эпидемии, заболел. Скончался 23 сентября (5 октября) 1860 года в селе Спешнево-Ивановском Рязанской губернии (ныне в Липецкой области). Похоронен в Даниловом монастыре рядом с Языковым и Гоголем. В советское время прах всех троих был перезахоронен на новом Новодевичьем кладбище.

Ю. Самарин писал о нём:
"Раз я жил у него в Ивановском. К нему съехалось несколько человек гостей, так что все комнаты были заняты и он перенес мою постель к себе. После ужина, после долгих разговоров, оживленных его неистощимою веселостью, мы улеглись, погасили свечи, и я заснул. Далеко за полночь я проснулся от какого-то говора в комнате. Утренняя заря едва-едва освещала ее. Не шевелясь и не подавая голоса, я начал всматриваться и вслушиваться. Он стоял на коленях перед походной своей иконой, руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра. Разумеется, я притворился спящим. На другой день он вышел к нам веселый, бодрый, с обычным добродушным своим смехом. От человека, всюду его сопровождавшего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь..."

Хомяков (Алексей Степанович) - один из наиболее видных вождей славянофильства (см. XXX, 307). Родился в Москве 1 мая 1804 г.

Отец Х., Степан Александрович (умер в 1836 г.), был слабовольный человек; член английского клуба и игрок, он проиграл более миллиона; богатый московский барин, он интересовался явлениями литературной жизни; без ума влюбленный в своих сыновей (Алексея и старшего Федора), он не оказал влияния на их духовное развитие. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урожденная Киреевская, умерла в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей Х., по собственному признанию, был обязан "своим направлением и своей неуклонностью в этом направлении". Все позднейшие убеждения Х. имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности православной церкви и национальным началам жизни. Сначала главное внимание было обращено родителями Х. на новые и латинский языки, которому учил их аббат Boivin. В 1815 г. семья переехала в Санкт-Петербург. 11-летнему Х. Санкт-Петербург показался языческим городом; он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от православной веры. В Санкт-Петербурге Х. учил русской словесности драматический писатель Жандр, друг Грибоедова. Образование его закончилось в Москве, где по зимам жили родители Х. после отъезда из Санкт-Петербурга (1817 - 1820). Здесь Х. и его брат близко сошлись с братьями Д. и А. Веневитиновыми, и вместе с ними продолжали образование под руководством доктора философии Глаголева, слушая на дому лекции профессора университета Щепкина по математике и Мерзлякова по словесности. Закончив образование, Х. выдержал при Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук. В 1822 г. Х. поступил на службу в кирасирский полк, стоявший на юге России. В годы юности Х. мечтал о войнах и жаждал военной славы; на 17-м году жизни, когда в Греции начиналась война за освобождение, он попытался тайно уйти из дому, чтобы принять участие в войне, но на заставе города его вернули. В 1823 г. Х. перешел в конногвардейский полк и жил в Санкт-Петербурге. В начале 1825 г. Х. вышел в отставку и уехал за границу. В Париже он занимался живописью и заканчивал свою трагедию "Ермак" (поставлена в Санкт-Петербурге в 1827 г.). На возвратном пути, в конце 1826 г., Х. побывал в Швейцарии, Северной Италии и землях северных славян, которые его встретили как "любимого родственника". В 1827 - 1828 гг. Х. жил в Санкт-Петербурге, посещая салоны Е.А. Карамзиной и князя В.Ф. Одоевского и выступая с остроумными и горячими опровержениями модного тогда шеллингизма. Когда в 1828 г. началась война с турками, Х. снова вступил на службу в Белорусский гусарский полк; он был адъютантом при генерале Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден святой Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира Х. во второй и последний раз вышел в отставку. Последующая его жизнь не богата внешними событиями. Он не нуждался в службе и успешно занимался сельским хозяйством, деятельно заботясь о своих интересах. В своих имениях (Липицах Рязанской губернии и Богучарове Тульской губернии) он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был на редкость счастлив. В 1847 г. Х. ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Последнее десятилетие его жизни было ознаменовано для него тяжелыми событиями: смертью жены, друга - И.В. Киреевского - и матери. Сам Х. умер от холеры 23 сентября 1860 г., в селе Терновском (Казанской губернии). Х. был один из немногих людей, не переживших кризиса в своем мировоззрении. Для него всегда оставались вне всякого сомнения истины православия, вера в исключительную судьбу России и в ее национальные устои. Н.А. Муханов, познакомившись с Х. в 1824 г., говорит о нем, что "он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вел строгую, держал все посты, установленные церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время". Кошелев, знавший Х. с 1823 г. до самой смерти, утверждал, что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждения

х и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни Х. (1827, 1828): в это время и всегда Х. был "строгим и глубоко верующим православным христианином". Вся жизнь Х. ушла на защиту и утверждение основ его миросозерцания. Он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался их оружием как аргументами. Х. начал писать рано: еще до поступления в военную службу он писал стихи, перевел "Германию" Тацита и несколько стихотворений из Виргилия и Горация. Первые стихотворения Х. написаны под сильным впечатлением поэзии Веневитинова, в духе романтизма. Еще больше романтические течение отразились в двух его драмах. О "Ермаке" (напечатан в 1832 г.) Пушкин отозвался следующим образом: "Ермак - лирическое стихотворение, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии". О "Дмитрии Самозванце" Белинский писал: "стихи так же хороши, как и в "Ермаке", местами довольно удачная подделка под русскую речь, а при этом совершенное отсутствие драматизма, характеры - сочиненные по рецепту; герои драмы - идеальный студент на немецкую стать; тон детский, взгляды невысокие, недостаток такта действительности совершенный". В настоящее время трагедии Х. имеют лишь биографический и исторический интерес, точно так же как и большинство его стихотворений. Х. не был истинным поэтом: он вполне справедливо писал о своих стихах, что "они когда хороши, держатся мыслию, т. е. прозатор везде проглядывает, и следовательно должен, наконец, задушить стихотворца". В тридцатые годы складывается теория славянофильства - и Х. принадлежит важнейшая роль в ее разработке. Члены кружка, которые взялись за это дело, в начале тридцатых годов были, по словам Кошелева, ярыми западниками, и Х. почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, значение веры в человеческом душевном и нравственном быту и превосходство нашей церкви над учениями католичества и протестантства. И.В. Киреевский перешел к славянофильским взглядам под большим влиянием Х. После закрытия "Европейца" происходит тесное сближение Киреевского с Х., начинается совместная работа над разработкой системы, вербуются прозелиты (Д.А. Валуев, А.Н. Попов, позже К.С. Аксаков и Ю. Самарин). В стихотворениях Х. тридцатых годов имеются налицо все элементы славянофильской теории: вера в гибель Запада и будущее России ("Ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес... Век прошел и мертвенным покровом задернут Запад весь. Там будет мрак глубок... Услышь же глас судьбы, воспрянь в сияньи новом, проснися дремлющий Восток"... "И другой стране смиренной, полной веры и чудес, т. е. России - Бог отдаст судьбу вселенной, гром земли и глас небес"), убеждение в самобытности и ценности русских начал и т. д. В своих стихах Х. всегда отводил много места славянству и его будущему: его поэзия даже называется "поэзией славянства". Еще в 1831 г. Х., в оде по поводу польского мятежа, рисовал картину будущего: "гордо над вселенной, до свода синего небес орлы славянские взлетают широким дерзостным крылом, но мощную голову склоняют пред старшим - Северным Орлом. Их тверд союз, горят перуны, закон их властен над землей, и будущих Баянов струны поют согласье и покой!.." К концу тридцатых годов Х., по настоянию своих юных друзей, Д.А. Валуева и А.Н. Попова, начал заносить на бумагу свои "Мысли о всеобщей истории". С этим трудом Х. не расставался до своей смерти и довел систематическое обозрение всемирной истории до половины средних веков. "Записки о всемирной истории" были напечатаны только по смерти Х. и занимают в последнем издании его сочинений три объемистых тома (V - VIII). Х. ставил своей задачей собственно не историю, а схему, которая охватывала бы жизнь всех племен земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обуславливающих, главным образом - религии. Нельзя отказать Х. в огромных сведениях, но он пользуется ими до крайности тенденциозно, оправдывая излюбленные славянофильские идеи о характере истинного просвещения, о рационализме и вещест

венности западных начал, о полноте духа, проявившейся в славянских землях и т. д. Исторический трактат изобилует самыми странными с научной точки зрения положениями: Х. находит славян за несколько тысячелетий до Рождества Христова: англичане, по его мнению, в сущности, угличане, тюринги - тверичи, Эвксин - Сине море и т. п. - В начале сороковых годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров с западниками (Герценом, Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл Х.; обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был опасным противником западников. Вот как характеризует его Герцен: "Ум сильный, подвижный, богатый средствами и неразборчивый на них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Первая журнальная статья Х.: "Замечания на статью о чресполосном владении" напечатана в "Московском Наблюдателе" (1835, апрель, книга 2-я). Статья "О старом и новом", не предназначавшаяся для печати, была прочитана на вечере у Киреевского. Взгляды, высказанные здесь Х., во многом отличаются от его позднейших и поражают своей парадоксальностью. Статья Х.: "О сельских условиях" ("Москвитянин", 1842, книга 6) была вызвана указом об обязанных крестьянах. Вслед за ней появился (там же, книга 10) ответ Х. на сделанные ему возражения ("Еще о сельских условиях"). По вопросу о способах и сроке совершения крестьянской реформы славянофилы расходились во взглядах: Киреевский был против крайних мер, а Х. и Кошелев защищали полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России. В названных статьях Х. рассуждал о принципах, которые должны были лечь в основу свободных договоров между крестьянами и помещиками. Как вознаграждение со стороны первых за землю, Х. рекомендует половничество. Защищая полюбовность сделок и отрицая определение повинностей законом, Х. настаивает на том, чтобы помещики заключали договоры не с отдельными лицами, а с обществом, при условии сохранения общинного землепользования. Выяснение вопроса об общине составляет заслугу Х.: защитники общины немного прибавили его к доводам в пользу общины. Х. выяснял и экономическое, и нравственное значение общины, с помощью которой достигаются "сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести". Х. видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. Взгляды Х. на общину изложены в замечательном письме к А.И. Кошелеву от 1849 г. Крестьянский вопрос не переставал занимать Х. в течение всей его жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 г. он отослал свой проект об отмене крепостного права Я.И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землей путем однообразного, одновременного и обязательно выкупа, Х. проектировал чрезвычайно мелкий надел. Практические мероприятия Х. по отношению к своим крестьянам не вполне соответствуют его теоретическим взглядам. - В первой половине 40-х годов Х. помещал свои статьи в "Москвитянине". Обладая блестящим литературным талантом, Х. защищал положение славянофильской школы, касаясь самых разнообразных тем. Таковы его статьи: "Письмо в Петербург о выставке" (1843), "Опера Глинки "Жизнь за Царя" (1844), "Письма в Санкт-Петербург по поводу железной дороги" (1845). В 1844 г. Х. выпустил сборник стихотворений, крайне недружелюбно встреченный Белинским. В 1845 - 1847 гг., по поводу написанного Х. введения к "Историческому Сборнику"

Д.А. Валуева, между Х. и Грановским завязалась полемика; в своем последнем ответе, отказываясь от ее продолжения, Грановский признал "превосходную ловкость противника в умственной гимнастике". Наиболее значительна статья Х.: "Мнение иностранцев о русских" ("Москвитянин", 1845). В "Московских Сборниках" 1846 и 1847 гг. Х. напечатал "Мнение русских об иностранцах" и "О возможности русской художественной школы". В последней статье подчеркивается необходимость живого общения с народом ("восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения со стародавней и все-таки нам современной русской жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви"). "Письмо об Англии" ("Москвитянин", 1848, книга 7-я) содержит парадоксальную, но блестящую характеристику англичан, торизма и вигизма. Сочувствие автора - на стороне торизма. К 1849 г. относится статья "По поводу Гумбольдта": западные начала жизни оказываются беспомощными, единственное спасение Запада - в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей ее полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви. В последние годы царствования Николая I , годы крайнего стеснения мысли, Х. писал мало. Статья, написанная им по поводу статьи И.В. Киреевского "О характере просвещения и о его отношении к просвещению России" (помещенной в первой книге "Московского Сборника"), предназначалась для 2-й книги Сборника, которая не была пропущена цензурой. В этой статье Х. развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности, как последнем слове западноевропейской образованности, и цельности и разумности, как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного была древнерусского". На вопрос, почему же Россия, при гораздо высшем начале, не опередила Европу, Х. отвечает: "просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определенного сознания во всех". В древней Руси шла борьба народа с государственной властью или земщины с дружиной. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь. В 1854 г. было написано Хомяковым и распространилось во многочисленных списках стихотворение "Россия", заключающее известную характеристику: "В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной, и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна!" Когда славянофилы, в 1856 г., получили возможность издавать "Русскую Беседу", Х. был деятельным сотрудником и духовным руководителем журнала. Многие редакционные статьи принадлежат ему. Им было написано и предисловие к журналу, излагавшее его credo. Из статей Х., напечатанных в "Русской Беседе", выдаются: "Разговор в Подмосковной" (определение элемента народного и общечеловеческого), "Письмо к Т. Филиппову", "Замечания на статью Соловьева "Шлецер и антиисторическое направление", "Картина Иванова". В последние годы своей жизни Х. принял деятельное участие в восстановлении "Общества Любителей Российской Словесности при Московском университете" и был избран его председателем. Сохранилось несколько его речей; одна из них была обращена к графу Л. Толстому, в ответ на его речь о необходимости свободного искусства. Х. указывает на несоответствие его теории о самодовлеющем искусстве с его художественной деятельностью, одним из важных элементов которой является обличение. В словесности, по словам Х., "вечное и художественное постоянно принимает на себя временное и преходящее, превращая и облагораживая его, и все разнообразные отрасли человеческого слова беспрерывно сливаются в одно гармоническое целое". В 1858 г. Х. редактировал известное "Послание к Сербам". Объединение славянофильских начал

происходило на почве богословия и своеобразной философии. Философия Х. ближайшим образом примыкает к Киреевскому, но богословие - та специальная область, единственным представителем которой был Х., являвшийся среди славянофилов верховным авторитетом по вопросам веры. Особенно занимали его вопросы об отношении веры к знанию и о положении православия среди других исповеданий. В конце второй половины 1840-х годов он написал "Опыт катехизического изложения учения о церкви"; этот труд был издан только после его смерти в "Православном Обозрении" 1864 г. К 1844 - 55 годам относится переписка Х. с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую церковь. С особенной обстоятельностью рассмотрено православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трех брошюрах Х., вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 годах, под общим заглавием: "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях". Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против православия. В 1860 г. Х. приготовил для французского журнала "Union Chretienne" статью "о библейских трудах Бунзена", "Письмо к Утрехтскому епископу" и заметку "о значении слов: католический и соборный"; только последняя была напечатана в журнале. Х. принадлежит перевод посланий апостола Павла к Галатам и к Ефсеям. Все богословские труды Х. собраны во 2-м томе его "Сочинений". Только в 1879 г. этот том был допущен к обращению в России, причем издателем было поставлено в обязанность упомянуть, что "неопределенность и неточность встречающихся в нем некоторых выражений произошла от неполучения автором специально-богословского образования". Последователи Х. приписывают его богословским трудам огромное значение и готовы признавать его "отцом церкви". Представители официальной науки расходятся в их оценке: одни заподозревают Х. в неправославии. Другие думают, что Х. открыл новый метод в науке православного богословия и что немногие профессиональные богословы так хорошо поняли дух православия, как Х. Во всяком случае, в русском богословии не обнаруживаются до сих пор результаты пользования новым методом, а за границей брошюры Х. большого впечатления не произвели. Центральным пунктом теологии Х. является выяснение идеи церкви. Рассматривая церковь как живой организм любви и истины, Х. говорит: "Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей". Полнейшая свобода исследования предоставляется членам церкви, и только начало деятельной любви обеспечивает ее единство. Церковь составляют или, вернее, творят не одна иерархия, но все ее члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство - наоборот. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе христианской любви; католичество, в силу особых условий своего развития, прониклось рационализмом, отвергнув соборное начало; протестантство есть только дальнейшее развитие католического рационализма, приводящее от единства к свободе. По мнению Владимира Сергеевича Соловьева, Х., критикуя католичество и протестантство, имеет дело с конкретными историческими явлениями; между тем православие рассматривается им не в исторической обстановке, а в том идеальном представлении, которое составили о нем славянофилы. Свои философские воззрения Х. не успел выразить с той полнотой, с какой обработана его теология. Первая философская его статья "По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского" ("Русская Беседа", 1857, 1), и представляет реконструкцию философских взглядов Киреевского. Письмо его к Ю.Ф. Самарину: "О современных явлениях в области философии" напечатано в "Русской Беседе" (1859, книга 1-я). Второе философское письмо к Самарину осталось незаконченным ("Русская Беседа", 1860, книга 2-я). В этих статьях набросана только гносеология Х. Исходя из обычного славянофильского взгляда

По которому рационализм упирается в глухую стену, Х. усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, в не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всею полнотой сил духа. В онтологии Х. успел установить только одно понятие Сущего, которое он определяет как Разумную Волю или как Волящий Разум. Философская система славянофильства, построенная Х и Киреевским, еще не нашла компетентной оценки. В гносеологических взглядах Х. несомненно много нового и интересного. В 1900 г. сочинения Х. вышли в Москве в новом тщательном издании в 8 томах (том 1 и 3 - прозаические сочинения; том 2 - богословские труды; том 4 - драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 - записки о всемирной истории, том 8 - письма). Биография и свод отрывков, характеризующих учение Х. - в книге В. Ляскоронский "А. С. Х. Его жизнь и сочинения" (Москва, 1897). Взгляды Х. рассматриваются во всех трудах, посвященных славянофильству. Теологическому учению Х. посвящены статьи Н.И. Барсова (в книге "Исторические, критические и полемические опыты", Санкт-Петербург, 1879), Иванцова-Платонова (в "Православном Обозрении", 1869), Певницкого (в "Трудах Киевской Духовной Академии", 1869 и 1870). Обозрение литературы о Х. - см. в статье Колубовского "Материалы для истории философии в России" ("Вопросы философии и психологии", 1891, книга 6-я). Подробный библиографический указатель дан также в появившемся в 1902 г. обширном труде профессора Завитневича "А. С. Х." (том I, книги 1 и 2, Киев). В первой книге рассмотрены молодые годы, общественная и научно-историческая деятельность Х.; во второй - труды Х. в области богословия. Труд господина Завитневича еще далек от окончания. И. Щ.

Русская мысль начала осваивать наследие Хомякова много спустя после его кончины — и лишь к концу XIX столетия, когда были, хотя и в относительной полноте, изданы основные его сочинения, когда отшумели бури «шестидесятнической» революционности и начала формироваться русская религиозная философия, — выявились действительные масштабы этой фигуры московского спорщика, щеголявшего в европеизированных салонах в зипуне и мурмолке. Но- и здесь, в позднейшем осмыслении, не обошлось без парадоксов.

В конце прошлого века выдающийся русский историк К. Н. Бестужев-Рюмин восклицал: «Стыд и срам русской земле, что до сих пор в Москве Собачья площадка (где жил Хомяков) не зовется Хомяковской и не стоит на ней его статуя. Хомяков! Да у нас в умственной сфере равны с ним только Ломоносов и Пушкин!»

Восклицая так, историк прошлого не мог вообразить себе возможностей будущего «стыда и срама». Собачья площадка в Москве уже никогда не будет названа Хомяковской, — по той простой причине, что лишь немногие москвичи сейчас уже могут указать, где была эта самая Собачья площадка, исчезнувшая при очередной реконструкции. Не сохранился и дом, бывший замечательным памятником городской архитектуры. В 1918 году в этом доме стараниями дочери Хомякова, Марьи Алексеевны, был организован «Музей сороковых годов». Десять лет спустя музей закрыли, рукописи, книги и часть вещей передали в Государственный Исторический музей (где они по большей части до сих пор не разобраны), а многие вещи попросту «уплыли» в комиссионные магазины… В 1976 году советский исследователь В. И. Кулешов в книге «Славянофилы и русская литература» процитировал вышеприведенные слова историка как пример «ненужной апологетики».

До революции трижды издавались собрания сочинений Хомякова (последнее—в восьми увесистых томах—вышло в 1900-1910 гг. и неоднократно переиздавалось и дополнялось), выходили монографические исследования о нем Л. Владимирова, В. Лясковского. В. Завитневича, Н. Бердяева, Б. Щеглова, П. Флоренского… После революции появился лишь сборник поэтического наследия Хомякова (1969) и его избранные литературно-критические статьи (1988) — оба издания подготовлены Б. Ф. Егоровым. На Западе за последние сорок лет вышло не менее двух десятков книг, Хомякову посвященных (среди них замечательные исследования Н. Лосского и Н. Рязановского, Л. Шапиро и Э. Тадена, Э. Мюллера и А. Валицкого)… А мы — до сих пор — как любил говаривать Хомяков, «слышим молчание».

Алексей Степанович Хомяков родился в Москве, на Ордынке, в приходе Егория, что на Всполье, на день пророка Иеремии, —1 мая 1804 г.

Он происходил из старинной русской дворянской семьи, в которой свято сохранялись и дедовские грамоты, и родовые рассказы «лет за двести в глубь старины». О пращурах, которые издавна, еще с XV века, со времен Василия III, верою служили государям московским ловчими и стряпчими. О прадеде, Федоре Степановиче Хомякове, который волею судеб стал владельцем богатых тульских имений не как‑нибудь, а по приговору крестьянского «мира»…

Отец его, Степан Александрович Хомяков, был человеком европейски образованным, способным — и ярым англоманом, одним из основателей московского Английского клуба. Мать, Марья Алексеевна, урожденная Киреевская, была известной в Москве радетельницей патриархальных и православных устоев и, по признанию сына, сыграла определяющую роль в его нравственном становлении.

Учился и воспитывался будущий славянофил в основном дома, в семье: в тульском имении Богучарово, в смоленских Липицах, в Москве, в Петербурге (там семья жила зимой 1814-1815 гг., пока отстраивался московский дом на Петровке, сгоревший во время наполеоновского нашествия). Среди первых учителей его—французский аббат Буавин, грек Арбе, АА. Жандр (друг Грибоедова, приходившегося Хомяковым родственником), московский «доктор словесности» АД. Глаголев, профессор математики П. С. Щепкин (троюродный брат великого актера). Уже в раннем детстве выявились недюжинные и многосторонние способности Хомякова; он как будто с равным успехом занимается и иностранными языками, и фехтованием, и математикой, и словесностью. К 1819 году относится его первый собственно литературный труд: перевод тацитовой «Германии» (позже опубликованный в «Трудах Общества любителей российской словесности при Московском университете»).

Воспоминания современников рисуют Хомякова-юношу человеком пылким и независимым, горящим стремлением к подвигу. То он готовится «бунтовать славян», то—зимой 1821 г. —бежит из родительского дома на войну в Грецию: помогать «эллинам», восставшим против турецкого ига. Шестнадцатилетний борец за свободу Греции был, однако, перехвачен на первой же московской заставе…

Весной 1822 г. отец отвез Алексея на военную службу в Астраханский кирасирский полк, а осенью перевел в столичный Лейб-гвардии Конный полк, в котором тот служил (эстандарт-юнкером, потом корнетом) до весны 1825 г„ после чего, уволившись «по домашним обстоятельствам», уехал в Париж «для усовершенствования в живописи»…

Вторично Хомяков пробовал служить в 1828-29 гг.: в звании штаб-ротмистра Белорусского гусарского полка участвовал в Балканской войне с турками, в осаде крепости Шумла, воевал довольно успешно и даже получил Анну в петлице, Анну с бантом и Владимира 4-й степени, — но предпочел‑таки выйти в отставку и затем уже до конца дней своих оставался человеком «частным», не зависящим ни «от властей», ни «от народа»…

Последние 30 лет своей жизни он провел достаточно однообразно: по зимам жил в Москве, по летам — в усадьбах; несколько раз «выбирался» в Петербург, в Киев, в Тифлис (на могилу брата Федора, соратника и сослуживца Грибоедова, погибшего на Кавказе в 1829 г.); в 1847 г. совершил еще одно путешествие по Европе, ненадолго остановившись в Англии. Летом 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре известного поэта, и имел от нее четырех сыновей и пять дочерей. Два старших сына, Степан и Федор, умерли во младенчестве от дифтерита —этому грустному событию посвящено стихотворение Хомякова «К детям» («Бывало, в глубокий полуночный час…», 1839)—одно из самых проникновенных в русской лирике.

Собственно, это положение «человека неслужащего», найденное Хомяковым для себя в 25-летнем возрасте, определило и многие особенности его философско-этических исканий, системообразующую роль в которых играли простейшие бытовые понятия: отдельный человек, семья, род, отец и мать, дети и взрослые… На их основе формировались все общие—и тоже очень простые—категории его системы: племя, народ, вера, история, Бог, церковь… Взаимосвязь подобных «разнообъемных» понятий определялась тоже весьма естественно: «Не верю я любви к народу того, кто чужд семье, и нет любви к человечеству в том, кто чужд народу» («Разговор в Подмосковной», 1856).

Эта же внутренняя свобода определила и духовный облик Хомякова. По определению П-А. Флоренского, он был «целомудренный в выражении своей внутренней жизни, и даже до скрытности, весь цельный, и гордый своей цельностью, не допускавший в себе рефлексии над собою». Исконная деревенско-помещичья свобода, независимость—от начальства, от литературного труда, от текущей политики — все это придавало особенную направленность его поискам идеальной жизни для человека вообще и для русского человека в частности. Поиски внутренней свободы привели Хомякова к началам того учения, которое позже получило неточное название славянофильства.

Факт рождения славянофильской идеологии НА Бердяев рассматривал как явление, имеющее общенациональное значение: «Славянофильство— первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире». В книге Бердяева «А. С. Хомяков» (М., 1912) этот тезис подробно детализирован, а члены славянофильского кружка представлены «первыми русскими европейцами», которые, пройдя школу европейского философствования, «переболев» шеллингианством и гегельянством, попытались создать основы самостоятельной, собственно русской философии. А началось все с того, что зимой 1839 г. Хомяков написал и прочитал в одном из московских салонов статью «О старом и новом». В ней впервые был вычленен исходный вопрос о соотношении «старого» и «нового» в жизни русского общества, о возможности соединения в ней «закона» и «обычая». При этом композиция статьи нарочито парадоксальна. Тезис: «Старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра» тут же опровергается целым набором негативных факторов допетровской жизни. Антитезис: «Ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России» —тоже опровергается, и не меньшим количеством позитивных факторов. Синтезис: картина «оригинальной красоты общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо», — становится поводом для постановки новых, и тоже непростых, проблем…

Статья Хомякова звучала как вызов, представала своеобразной перчаткой, которую надо 6bLAo поднять. Вызов принял Иван Васильевич Киреевский: в ответной статье он предлагал иную постановку проблемы. Не в том дело, что лучше, «старое» или «новое»; мы «поневоле должны предполагать что‑то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы враждующих начал…». И как в этом третьем» соотнести торжество рационализма» (следствие западного влияния)" и «внутренний духовный разум» России? «Разрушение жизни» произошло именно из‑за несоотнесенности этих начал. Но вместе с тем возвращать «русскую стихию» насильственно— «было бы смешно, когда бы не было вредно»…

Но и забвение ее приводит к тому, что происходит постоянное и быстрое «истребление остающихся форм»…

Уже в этом начальном споре в «свернутом» еще виде содержались основополагающие идеи русского славянофильства: утверждение особого пути исторического развития России; поиски особенной миссии ее в отношении к Западу и Востоку; внимание к простому народу — хранителю исконных начал русской жизни; интерес к прошлому и настоящему «единокровных» славянских народов и т. д.

Кружок, вскоре составившийся вокруг двух основателей, был весьма невелик, но прочен и устойчив: в основе его единства лежали родственные связи, сходное воспитание и образование (все видные славянофилы в юности были связаны с Москвой и ее университетом), соответствие основных, рождавшихся в жестоких спорах убеждений. И. В. Киреевский занимался по преимуществу философией и эстетикой; К. С. Аксаков и ДА. Валуев— русской историей и литературой, Ю. Ф. Самарин — внутренней политикой и крестьянским вопросом, А. И. Кошелев — экономикой и финансами, П. В. Киреевский — фольклористикой… Хомяков и в этом кружке отличался особенной универсальностью интересов и занятий, — но по преимуществу посвятил свою деятельность разработке историософской и религиозной концепции славянофильства.

«Разум века требует совершенно новой философии истории», — заявил П. Я. Чаадаев на рубеже 1820-30-х годов, имея в виду объективную тенденцию русского общественного сознания. Возникавшие в последующее десятилетие историософские концепции и построения (воспринятые как правило из идей немецкой и французской романтической историографии) оказывались не только насущной потребностью сугубо научного знания, но и живой общественной потребностью конкретного момента. Само понятие философии истории оказывалось при этом очень многозначным: в его пределах разумелись и собственно философский, и социальный, и идеологический подходы к истории. Речь шла о выработке наиболее общих теоретических принципов исторического процесса, и принципы эти понимались комплексно, объемно. Когда Н. В. Станкевич в 1825 г. писал: «Я занимаюсь историей, но она для меня привлекательна как огромная задача философская», — то в данном случае «философская» задача представала как универсальный процесс социального, этического, психологического познания исторического движения, который неизбежно по-разному заявляет о себе в каждый новый период, но который с той же неизбежностью таит в себе некий скрытый закон, «порядок»; познав этот порядок, можно будет находить исчерпывающие ответы практически на все вопросы исторического бытия.

«Философская» задача такого рода вставала уже в известной полемике 1820-х годов об «Истории государства Российского» Карамзина. Полемика эта охватила чуть ли не все круги творческой интеллигенции России, и одним из главных вопросов, который она поставила, был вопрос о позиции историка в его отношении к прошлому, о допустимости «художнического», «страстного» подхода к истории.

Во второй половине 1830-х годов подобного типа задачу поставил перед собою Хомяков. Материалом для поисков стала у него всемирная история. Хомяков понимал сложность задачи — и это определило две принципиальные установки его труда: установка на неоконченность («Я ее никогда не кончу», «При жизни моей я не думаю ее печатать…») и на видимый непрофессионализм, «необязательность». Последние подчеркивались даже «бытовым» заглавием всего обширного труда, которое было дано Гоголем: случайно прочитав в записях Хомякова имя Семирамиды, Гоголь громогласно возвестил: «Алексей Степанович Семирамиду пишет!»

Видимый дилетантизм исследования, казалось бы, не подлежит сомнению. «Семирамида», писавшаяся с некоторыми перерывами около 20 лет и составившая три объемистых тома, вполне сохранила стиль и особенности «домашних» бесед в славянофильском кружке: в ней отсутствуют цитаты, почти нет указаний на источники (а в качестве таковых Хомяков держал в памяти сотни исторических, философских и богословских сочинений), некоторые факты изложены неточно, некоторые сопоставления (особенно этимологические) явно поверхностны и случайны. Однако «любительская» позиция Хомякова идет вовсе не от недостатка сведений и не от неумения работать профессионально. Рядом отправных тезисов Хомяков заявляет: господствующая историческая наука не в состоянии определить внутренние, действительные причины движения истории, — следовательно, это должен сделать любитель в свободном поиске тезисов и их доказательств и в форме, «отрешенной от сугубой научности».

Параллельно с собственно историософским вариантом «Семирамиды» создается ее публицистический вариант— серия статей «в никем не читаемом «Москвитянине»»: «Письмо в Петербург о выставке» (1843), «Письмо в Петербург по поводу железной дороги» (1844), «Мнение иностранцев о России» (1845), «Мнение русских об иностранцах» (1846), «О возможности русской художественной школы» (1847), «Англия» (1848), «По поводу Гумбольдта» (1848) и некоторые другие. Их собственно публицистическую цель Хомяков пояснил в одном из писем: «Я хотел, я должен был высказать заветную мысль, которую носил в себе от самого детства и которая долго казалась странною и дикою даже моим близким приятелям. Эта мысль состоит в том, что как бы каждый из нас ни любил Россию, мы все, как общество, постоянные враги ее… потому что мы иностранцы, потому что мы господа крепостных соотечественников, потому что одуряем народ и в то же время себя лишаем возможности истинного просвещения…»

Этот же публицистический подтекст лежал в основе идеологической направленности «Семирамиды», где автор поставил задачу «изложить теорию национализма в противоположность теории гуманитарности». При этом «теория национализма» в приложении к всемирной истории обнаруживает неожиданные сложности.

Внешне историософские построения Хомякова кажутся простыми. Из трех возможных «разделений человечества» («по племенам», «по государствам» и «по верам») наиболее значимым оказывается последнее, — но для того, чтобы понять веру народа во всех ее аспектах, необходимо изучение первичного этапа народознания: «племени», концентрирующего «физиологию» данного народа. Анализируя первоначальные движения племен, Хомяков приходит к выводу: «Каждый народ имел свою исключительную страсть…», то есть был одностихиен.

Рассматривая «исключительную страсть» древних народов, Хомяков выделяет две антиномичные стихии, определявшие облик первоначального существования людей на Земле: «народы завоевательные» и «народы земледельческие». В дальнейшем развитии своем эта антиномия осложнилась множеством вариантов, но развитие всемирной истории Хомяков мыслит как своеобразную реализацию драматического конфликта двух противоположных духовных «начал». При этом начало, связанное со стихией «земледельческой», он именует иранством, а противоположное ему «завоевательное» начало — кушитством. Духовная история человечества предстает как многовариантная борьба «иранства» и «кушитства», При этом Хомяков вовсе не накладывает на выявленную антиномию событийную канву всемирной истории и антиномия «иранство» — «кушитство» вовсе не строится по однолинейному принципу: «хорошее» — «плохое».

Как точно заметил В. Соловьев, Хомяков (в отличие от Н. Данилевского) признает «солидарность всего человечества». Еще Фридрих Шлегель разделял человечество на две генетически враждебные расы: каинитов (выразителей плотской воли) и сефитов (представителей божественной воли). Вслед за ним Хомяков представил антиномию «плотского» и «духовного» в виде драматизированной исторической хроники.

Символ веры в стихии «иранства» — божество в виде свободно творящей личности. «Кушитство» противопоставляет этому символу свободы стихию необходимости. Соответственно этой антитетичной паре (свобода — необходимость) в «кушитских» религиях (наиболее яркими из них становятся пантеистические религиии: буддизм, шиваизм и др.) основным символом становится Змея (связываемая с плодородием, землей и водой, женской или мужской производящей силой, временем, мудростью и т. п.). «Иранская» мифология враждебна Змее: Геркулес побеждает Гидру, Аполлон—Пифона, Вишну—Дракона…

В основе «кушитских» верований — поклонение «религиозному материализму» и «фетишам» веры: молитва воспринимается как данное свыше «заклинание», обряд как «колдовство» и т. д. В основе «иранства» — провозглашение свободы веры, бытующей «внутри» каждого человека. Соответственно этому «кушитство» особенно ярко проявляется в «материальных» искусствах — живописи и зодчестве; «иранство» же— в литературе и музыке. Стихия «кушитства» — анализ и рационализм; «иранство» склоняется к синтетическому, нерасчлененному приятию мира. Оба типа национальной психологии оказываются таким образом одинаково естественными.

Несоотносимость «племен» и «вер» рождает и антиномии в общественном сознании и социальной жизни разных народов. «Кушитство», основанное на необходимости (и, соответственно, несвободе), рождает условную общность людей — государство. Все «кушитские» цивилизации замечательны именно как сильные государственные образования: Вавилон, Египет, Китай, Южная Индия. «Иранство» провозглашает естественный союз, свободную цивилизацию людей, — и потому редко оформляется в сильные государственные образования. Поэтому «иранские» цивилизации слабы и неустойчивы, «кушитские» —сильны и менее подвержены внешним воздействиям. Поэтому налицо «неизбежное торжество учения кушитского» и «постепенное падение иранства», проявляющееся во внешнем движении всемирной истории.

При наличии в «иранстве» примеси «кушитства» непременно побеждает последнее. Духовная свобода должна быть абсолютной; любая же уступка необходимости ведет к гибели духовной свободы. Этот процесс Хомяков иллюстрирует, разбирая историю Древней Греции и Рима, историю победы «кушитства» у изначально «иранских» народов европейского Севера… Появление христианства представляло героическую попытку противостояния мировому «кушитству», которое в христианских странах перешло «в логику философских школ». И отрицаемое Хомяковым гегельянство стало своеобразным триумфом «кушитства» в веке девятнадцатом.

Н, Бердяев назвал антиномию «иранство» — «кушитство» «самой замечательной, наиболее приближающейся к гениальности, идеей Хомякова». Н. Рязановский прямо сопоставил ее с особенностями «стихийной диалектики» ее творца: «Конфликт между иранством и кушитством, между религией свободы и религией необходимости является, конечно, ключом к славянофильской идеологии, если только рассматривать его под правильным углом зрения: как конфликт внутри личности самого Хомякова, а не как борьбу двух частей человечества на протяжении мировой истории», В самом деле, Хомяков вовсе не пытался связывать истину с одним «иранским» началом, а неистину — с одним «кушитским». Он настойчиво употреблял в «Семирамиде» именно эти два, чисто условных, термина, не разводя их и не заменяя какими‑то однозначными, не допуская чисто аксиологического подхода: что лучше, «иранство» или «кушитство»? Хомяков может говорить лишь о том, что роднее и ближе ему самому, — и в этом смысле «Семирамида» становится одновременно и научным, и художественным сочинением: «Нужна поэзия, чтобы узнать историю…»

Однако и в подробном обосновании этого «исторического противоречия», и в последующем обзоре всемирной истории (который был проведен Хомяковым «от Авраама» и до рубежа 1-11 тысячелетий) автор рассматривает тиранство» и «кушитство» как своеобразные «шифры», которые не могут быть сведены ни к категориям рассудочным (свобода и необходимость), ни к понятиям символическим («Змея» и «Антизмея»). Постижение этих понятий возможно, по мнению Хомякова, лишь при апелляции к «запредельной» интуиции, к вере. Именно в этом смысле Хомяков, как заметил Л. П. Карсавин, «первый вскрыл в религиозном процессе сущность процесса исторического».

Понятие «вера» в представлениях Хомякова гораздо шире, чем понятие «религия»: оно становится концентрированным выражением искомого «духа жизни» «верующего» народа: ибо «неверующих» народов нет, и даже атеизм («нигилизм») рассматривается в данном случае как один из видов вероисповедания («измененный пантеизм»). Именно «вера» определяла историческую судьбу конкретного народа, формировала «меру просвещения, характер просвещения и источники его». Одностихийные «первобытные народы» начинали свое бытие с первоначальной верой, которая оказывалась своеобразным выражением относительно неизменной народной психологии. Все дальнейшее ее развитие и даже перемена религии совершается под влиянием этого «первоначала».

«Христианство, — пишет Хомяков, — при всей его чистоте, при его возвышенности над всякою человеческою личностью, принимает разные виды у славянина, у романца или тевтона». Происходит так именно потому, что «индивидуальность» первоначальных верований разных народов накладывает отпечаток на воспринятую позднее совершенную религию. Следовательно, и религия не может быть рассмотрена только в ее официальной интерпретации. Совокупность народных верований и убеждений часто не отражается ни в «памятниках словесных», ни в «памятниках каменных» и может быть понята «единственно по взгляду на всю жизнь народа, на полное его историческое развитие». Именно это, предельно широкое, понятие Хомяков раскрывал в своих богословских трудах, которые, по цензурным условиям, могли быть напечатаны только за границей.

Рассуждая о православии, католичестве, протестантизме, магометанстве, буддизме, конфуцианстве и т. д., Хомяков отталкивался от «веры» как явления многозначного.

Во-первых, «чистой» веры (как и народа в его «первобытном виде) не существует; следовательно, религия может явиться выражением «духа жизни» народа лишь условно и приниматься как некая абстракция, имеющая видоизменения, наслоения, снимающиеся лишь при «живознании» (то есть при специфическом, интуитивном постижении истины, противоположном знанию рассудочному).

Во-вторых, вера есть ипостась многоплановая. Она имеет свой «официальный» аспект, который если не живет отдельно, то, по крайней мере, достаточно отделен от аспекта «народного»; «Большая часть религий есть не что иное, как мнение, прикрывающееся верою». Между тем «характер божества более или менее согласуется с характером народа, который ему поклоняется», — следовательно, не только вера создает народ, но и народ создает веру, причем, именно такую, какая соответствует творческим возможностям его духа.

В-третьих, существование веры одновременно в ее «официальном» и в ее «народном» вариантах приводит к характерному противоречию. В то время как вероучение с развитием истории «получает одностороннее развитие отмеченности», в народе развивается «самое грубое поклонение» вещественным атрибутам религии. «Высшие в обществе умы доходят мало-помалу до поклонения мысли, знанию, бытию безусловному и неопределенному, наконец, до самоуничтожения мысли, до нигилизма; а в то же время народ доходит по другой лестнице до фетишизма». Эти «ножницы» в духовной истории народа становятся таким образом отражением собственно социальных противоречий: «высшие» и «низшие» в народе отходят от искомой «духовности» по разным «лестницам».

Поэтому в основе положительной программы философа становились поиски путей воссоздания духовности при осознании изначальной «сущности» каждого народа, которая может быть определена только при уяснении законов и факторов исконной народной веры. «Нигилизм» так же, как и «фетишизм» приводят к нравственному тупику, выход из которого (как внутри стихии «иранства», так и в «кушитстве») лежит в осознании общих исторических путей дальнейшего единого движения вперед. Таким образом, прогресс оказывается невозможен без «возвратной оглядки», — это еще один из хомяковских «парадоксов».

«Хомяков, — заметил Л. Карсавин, — конечно, не ученый-специалист, но он и не дилетант. Можно теперь смеяться над многими его этимологиями. Но не следует забывать, что современные ему ученые-лингвисты в этом от него не отличались… Конечно, знаменитая «Семирамида» устарела во многом (не более, впрочем, чем «философия истории» Гегеля). Но понимание Хомяковым задач и методов истории, его исключительное умение раскрыть диалектическую связь между самыми разнообразными явлениями ставят его выше большинства современных нам историков, не говоря уже о теоретиках исторической науки».

Промелькнувшее здесь сопоставление Хомякова и Гегеля неслучайно. В историософских построениях обоих философов можно найти много перекличек: Гегель говорил о современной Германии как высшем проявлении Абсолюта, — Хомяков в качестве «избранного» народа представлял Россию и славянство; в духе противопоставления «иранства» и «кушитства» строится и гегелевская антиномия «иранского» «принципа света» и «египетского» «принципа тайны» и т. п. Возможны и иные сопоставления. Можно, например, объявить Хомякова «отцом» ницшеанства, ибо задолго до Ницше он указал на «аполлоновское» и «дионисовское» начала как на основные стихии греческой духовной культуры: «Дионисос Кушитский и Аполлон Иранский представляют в себе такие противоположные типы, что беспристрастный исследователь не может выводить их из одной системы религиозной…» Но подобного рода соответствия лишь подчеркивают своеобразие Хомякова-философа.

Идя от художественной интуиции и «живознания», которые он стремился сделать элементами знания научного, Хомяков пытался соединить два различных и, в сущности, несовместимых источника: раннюю патристику и идеи западного романтизма и западной натурфилософии. И в этом соединении он сумел примирить непримиримое: органический принцип истолкования духовных явлений очевиден не только в хомяковской экклесиологии, но и в его светской философии, в его политических, социальных и экономических статьях. Именно этот принцип лег в основу его идей постепенного общественного развития и консерватизма, именно он выявил соответствие славянофильского мировоззрения общеевропейскому движению философского романтизма, сумевшему объединить столь разнородные категории, как «целостность духа», «полнота восприятия», «органичность общественного развития» и т. д. Хомяковский «поворот» этих идей, в сущности, сводится к известной формуле, представленной в мемуарах А. И. Кошелева: «Хомяков первый проникся историческим духом народа и его истории и указал нам настоящие наши нужды и потребности, наши народные свойства и ту цель, к которой мы должны стремиться».

Хомяков был знаком и дружен со многими выдающимися людьми своей эпохи: с Пушкиным и Гоголем, Лермонтовым и Веневитиновым, Аксаковыми и Одоевскими, Чаадаевым и Грановским, Шевыревым и Погодиным, Белинским и Герценом, Самариным и Языковым, Бартеневым и Гильфердингом… В ранней юности он полемизировал с Рылеевым, доказывая лидеру декабристов несправедливость замышлявшейся им «военной революции» и обвиняя его в стремлении к «тирании вооруженного меньшинства». В зрелых летах он много полемизировал с западниками и гегельянцами, один из которых — Герцен, — не согласившийся со своим оппонентом, записал, однако, 21 декабря 1842 г.: «Я рад был этому спору: я мог некоторым образом изведать силы свои, — с таким бойцом помериться стоит всякого ученья…» В 50-е годы Хомяков стал своеобразным символом философской мысли «консервативной Москвы», незыблемым, непоколебимым и неизменно оппозиционным к правительству, к революционерам, пытающимся свергнуть его насильственно, к либерала-л, стремящимся к «золотой середине»…

Наделенный от природы могучим здоровьем, он умер почти «по-базаровски». В сентябре 1860 г. он отправился в свои рязанские имения, где, в частности, занимался излечением крестьян от холеры. Заразился сам — и вечером 23 сентября опочил в своей деревне Ивановское. После него остался ряд публицистических статей по самым разным проблемам, несколько французских брошюр богословского содержания и много рукописей, частично разобранных и опубликованных его учениками.

Наследие Хомякова до сих пор полностью не освоено. Более того: полного научного разбора, например, «Семирамиды» —анализа приведенной в ней аргументации, проверки фактов и исторических объяснений, тезис за тезисом — на данном этапе исторической науки провести практически невозможно. И дело здесь упирается в основном в факторы субъективного порядка: энциклопедичность познаний автора, с легкостью проводившего параллели из самых различных времен и народов; широчайшее использование данных смежных дисциплин: истории, лингвистики, патристики, географии, фольклористики и т. д.; отсутствие указаний на источники, способное отпугнуть самого добросовестного исследователя; «запланированная» неоконченность труда и, соответственно, неразвитость многих даже основных посылок… При этом интуиция (по терминологии романтиков, «поэзия» как способность непосредственного схватывания подлинной живой реальности) становится не только основным способом познания предмета (истории), но и основным слагаемым того, что составляет главное в предмете познания, — веры.

Подобная «всеохватность» и одновременно субъективность исследователя сближает работы Хомякова с художественными произведениями. Так, «Семирамида» — это не только поиски «истины исторических идей», воплощенные в определенную художественную концепцию. А концепция эта, в свою очередь, оказывается почти неуловимой: здесь переплетаются исторические, лингвистические, мифологические, фольклорные, богословские факты, образуя сложное, труднорасчленимое и чрезвычайно глубокое целое…

Детальное изучение наследия Хомякова (как и славянофильского наследия вообще) — дело будущего. Но и сейчас, «на фоне» его замечательных работ, становится ясным, насколько узки традиционные истолкования славянофильства как течения, решавшего лишь проблему исторической судьбы России, соотношения «русского» и «западного» путей развития и подчинившего свою внутреннюю структуру лишь этим вопросам. Еще и посейчас славянофильство рассматривают как идеологию, самоорганизовавшуюся вокруг проблемы «Россия — Запад» (к которой будто бы сводятся все многообразные высказывания). Даже и поныне славянофильские идеи рассматриваются внутри априорно постулированных, устойчивых и уже «мифологизированных» пар с заранее известным ответом («Россия» — хорошо, «Запад» — плохо; «прошлое» — органично, «настоящее» — искусственно и т. д.). Но подобные толкования не только сужают, но просто обессиливают ^^ — «дсц.

Самое лучшее опровеждение этих толкований — во внимательном обращении к тем изначальным хомяковским «парадоксам», с которых начался, по утверждению Герцена, «перелом русской мысли».