Читать мир как воля и представление com. Конспект артур шопенгауэр мир как воля и представление
Артур Шопенгауэр
Мир как воля и представление
Ob nicht Natur zulezt sich doch ergründe?
[И не раскроется ли, наконец, природа?]
Предисловие к первому изданию
Я хочу объяснить здесь, как следует читать эту книгу, для того чтобы она была возможно лучше понята. То, что она должна сообщить, заключается в одной единственной мысли. И тем не менее, несмотря на все свои усилия, я не мог найти для ее изложения более короткого пути, чем вся эта книга.
Я считаю эту мысль тем, что очень долго было предметом исканий под именем философии, что именно поэтому людьми исторически образованными было признано столь же невозможно найти, как и философский камень, хотя уже Плиний сказал им: «Сколь многое считают невозможным, пока оно не осуществится» (Hist. nat. 7, 1).
Смотря по тому, с какой из различных сторон рассматривать эту единую мысль, она оказывается и тем, что назвали метафизикой, и тем, что назвали этикой, и тем, что назвали эстетикой. И, конечно, она должна «быть всем этим», если только она действительно есть то, за что я ее выдаю.
Система мыслей должна постоянно иметь связь архитектоническую, т. е. такую, где одна часть всегда поддерживает другую, но не поддерживается ею, где краеугольный камень поддерживает, наконец, все части, сам не поддерживаемый ими, и где вершина поддерживается сама, не поддерживая ничего. Наоборот, одна-единственная мысль , как бы ни был значителен ее объем, должна сохранить совершенное единство. Если тем не менее в целях передачи она допускает разделение на части, то связь этих частей все-таки должна быть органической, т. е. такой, где каждая часть настолько же поддерживает целое, насколько она сама поддерживается им, где ни одна не первая и не последняя, где вся мысль от каждой части выигрывает в ясности и даже самая малая часть не может быть вполне понята, если заранее не понято целое. Между тем книга должна иметь первую и последнюю строку, и потому в этом отношении она всегда остается очень непохожей на организм, как бы ни походило на него ее содержание: между формой и материей здесь, таким образом, будет противоречие.
Отсюда ясно, что при таких условиях для проникновения в изложенную мысль нет иного пути, как прочесть эту книгу два раза , и притом в первый раз с большим терпением, которое можно почерпнуть только из благосклонного доверия, что начало почти так же предполагает конец, как конец - начало, и каждая предыдущая часть почти так же предполагает последующую, как последующая - первую. Я говорю «почти», ибо вполне так дело не обстоит, но честно и добросовестно сделано все возможное для того, чтобы сначала изложить то, что менее всего объясняется лишь из последующего, как и вообще сделано все, что может способствовать предельной отчетливости и внятности. До известной степени это могло бы и удаться, если бы читатель во время чтения думал только о сказанном в каждом отдельном месте, а не думал (что очень естественно) и о возможных оттуда выводах, благодаря чему, кроме множества действительно существующих противоречий мнениям современности и, вероятно, самого читателя, приходят еще много других, предвзятых и воображаемых. В результате возникает страстное неодобрение там, где пока есть только неверное понимание, тем менее признаваемое, однако, в качестве такового, что обретенная с трудом ясность слога и точность выражения, хотя и не оставляют сомнений в непосредственном смысле сказанного, но не могут одновременно обозначить и его отношений ко всему остальному. Поэтому, как я уже сказал, первое чтение требует терпения, почерпнутого из доверия к тому, что во второй раз многое или все покажется совершенно в ином свете. Кроме того, серьезная забота о полной и даже легкой понятности при очень трудном предмете должна служить извинением, если кое-где встретится повторение. Уже самый строй целого - органический, а не похожий на звенья цепи - заставлял иной раз касаться одного и того же места дважды. Именно этот строй, а также очень тесная взаимосвязь всех частей не позволили мне провести столь ценимое мною разделение на главы и параграфы и принудили меня ограничиться четырьмя главными разделами - как бы четырьмя точками зрения на одну мысль. Однако в каждой из этих четырех книг надо особенно остерегаться, чтобы из-за обсуждаемых по необходимости деталей не потерять из виду главной мысли, к которой они принадлежат, и последовательного хода всего изложения. Вот первое и, подобно следующим, неизбежное требование, предъявляемое неблагосклонному читателю (неблагосклонному к философу, потому что читатель сам - философ).
Второе требование состоит в том, чтобы до этой книги было прочитано введение к ней, хотя оно и не находится в ней самой, а появилось пятью годами раньше, под заглавием «О четверояком корне закона достаточного основания. Философский трактат». Без знакомства с этим введением и пропедевтикой решительно невозможно правильно понять настоящее сочинение, и содержание названного трактата настолько предполагается здесь повсюду, как если бы он находился в самой книге. Впрочем, если бы он не появился раньше ее на несколько лет, он не открывал бы моего главного произведения в качестве вступления, а был бы органически введен в его первую книгу, которая теперь, поскольку в ней отсутствует сказанное в трактате, являет известное несовершенство уже этим пробелом и постоянно должна восполнять его ссылками на упомянутый трактат. Однако списывать у самого себя или кропотливо пересказывать еще раз уже высказанное однажды мне было бы столь противно, что я предпочел этот путь, несмотря даже на то, что теперь я мог бы лучше изложить содержание своего раннего трактата и очистить его от некоторых понятий, вытекающих из моего тогдашнего чрезмерного увлечения кантовской философией, - каковы, например, категории, внешнее и внутреннее чувство и т. д. Впрочем, и там эти понятия находятся еще только потому, что я до тех пор, собственно, никогда не погружался глубоко в работу над ними. Поэтому они играют побочную роль и совсем не касаются главного предмета, так что исправление таких мест в упомянутом трактате совершится в мыслях читателя само собой благодаря знакомству с «Миром как волей и представлением». Но только в том случае, если из моего трактата «О четверояком корне» будет вполне понятно, что такое закон основания и что он означает, на что распространяется и на что не распространяется его сила; если будет понято, что этот закон не существует прежде всех вещей и что весь мир не является лишь вследствие и в силу него, словно его королларий, и что, наоборот, закон основания не более, чем форма, в которой всюду узнается постоянно обусловленный субъектом объект, какого бы рода он ни был, поскольку субъект служит познающим индивидом, - только в этом случае можно будет приступить к впервые испробованному здесь методу философствования, совершенно отличному от всех существовавших доселе.
Артур Шопенгауэр, сын данцигского банкира и весьма известной в Германии писательницы Иоганны Шопенгауэр, родился в 1788 г., воспитывался на философских факультетах Геттинтена (1809 – 1811) и Берлина (1811 – 1813), состоял в этой столице в качестве приват-доцента с 1820 по 1831 год. С этого года отказался от всяких попыток преподавательской деятельности и провел остальную жизнь во Франкфурте-на-Майне, где и умер в 1860 году. Сочинения, принесшие известность Шопенгауэру: 1) Его докторская диссертация, O четверояком корне начала достаточного основания , 2) «Мир как воля и представление », 3) «О воле в природе », 4) «Две основные проблемы этики ». Как слушатель в Геттингене профессора Шульце (скептика-кантианца, автора сочинения об античном скептическом философе Энесидеме) и Фихте в Берлине, он предавался преимущественно изучению Канта , Платона и того, что возникающий ориентализм открыл Европе относительно Будды Шакьямуни и буддизма . Основным своим положением, что воля есть абсолютное, Шопенгауэр обязан Канту и Фихте, теорией идей или ступенями волевого феномена – Платону, своим пессимистическим направлением и учением об отрицании воли (nirvana) – буддизму.
Артур Шопенгауэр. Фото 1859
Главное сочинение Шопенгауэра «Мир как воля и представление» начинает с воздаяния заслуг кантовскому критицизму . Утверждая вместе с Кантом, что мир есть мое представление (die Welt ist meine Vorstellung), он, однако, не отрицает реальности мира, но различает мир в себе, независимый от моих чувств и разума, и мир, каким я его вижу и познаю, т. е. мир феноменальный.
Мир феноменальный, пишет Шопенагауэр, есть мое представление, моя идея, продукт моей умственной организации, так что если бы я был иначе организован, мир был бы иным, или, по крайней мере, казался бы мне иным, состоял бы (для меня ) из других феноменов. Как реальность , он существует независимо от меня, но как объект чувств и разума, одним словом, как феномен , он зависит от субъекта , его воспринимающего и определяющего соответственно своей организации. Он есть вещь совершенно относительная, которую устанавливает Я, мысль и её априорные условия.
Но, с другой стороны, отмечает Шопенгауэр, сознание громко провозглашает, что за этим феноменальным миром, продуктом нашей организации, находится высшая реальность, независимая от нас, абсолютное, вещь в себе . Кант признает и допускает вещь в себе, но, давая нам ее одной рукой, он ее отнимает другой, отрицая за разумом право, применить к этой вещи какую-либо из своих категорий, признавая разум неспособным ее познать, ограничивая область познаваемого одним лишь миром феноменальным, то есть, в конце концов, мыслящим субъектом; ибо феномен есть моя мысль, и только моя мысль. Конечно, субъект не может выйти из самого себя, отождествиться с тем, что отлично от него, воспринять вещи, такими, каковы они в себе самих. Но не менее верно и то, что существование мира налагается на наше сознание непреодолимым образом. Верно, далее, то, что представление, которое; мы имеем о себе самом, дает вам, по, крайней мере, образ того, что такое вещи, отличные от нас самих. Конечно, я не мог бы ничего знать о существе объектов, если бы я был исключительно, субъектом, но в акте самосознания я одновременно выступаю и субъектом, и объектом моей мысли, подобно тому, как я представляю объект мысли других. Я сознаю себя объектом в числе прочих объектов. Таким способом отчасти заполняется пропасть, вырытая критицизмом между мыслящим субъектом и самими вещами. Предложение: «Я (субъект) есмь объект» – можно обратить следующим образом: весьма вероятно (Шопенгауэр, ученик скептика Шульце, не претендует на абсолютное знание), что объект (все объекты, весь объективный мир) есть то же, что и я: сущность его аналогична с моей сущностью.
Эту аналогию всех существ, которую утверждал догматизм в учении Лейбница , мы должны признать даже с точки зрения кантовского критицизма. Даже оставаясь кантианцами, мы имеем право судить о вещах по тому, что мынаходим в себе. По мнению, которое выражает Шопенгауэр в «Мире как воля и представление», нужно только, верно определить то, что, в нас действительно существенное, первоначальное, основное. По мнению Декарта , Спинозы , Лейбница, Гегеля и всех рационалистов , это существенное – мысль , интеллект. Лейбниц отсюда заключил, в виду аналогии всего существующего, что все существа до известной степени воспринимают и мыслят, но опыт не подтверждает этой гипотезы. Точно так же, Гегель делает, мысль, всеобщим типом-феноменом. Но существенное и основное в нас, есть воля , тогда как мысль есть только производный и второстепенный феномен, акцидент (одно из случайных свойств) воли. Но мы имеем полное право, думать, а опыт притом блистательно это доказывает, что то, что в нас существенное и основное, есть также сущность и основание природы других существ. Мы – воля по своему существу и весь мир, рассматриваемый в своей сущности, есть воля, которая объективируется, принимает телесную оболочку, реальное существование.
Во-первых, продолжает Шопенгауэр, мое тело, есть продукт воли, это моя воля, ставшая феноменом, осязаемым представлением, мое желание бытия, ставшее видимым. А каково мое тело, таковы и объекты, которые я посредством него воспринимаю: все они – феномены, проявления, продукты воли, аналогичной с моей. Воля, начало всего существующего, является с одной стороны чистой, т. е. не связанной с интеллектом. В этом случае она сливается с возбудимостью , таинственной силой, определяющей циркуляцию крови, пищеварение, выделения. С другой стороны, она связана с интеллектуальным феноменом, она сознательна; и в таком случае она есть то, что обыкновенно и называют волей и свободой воли. В этом обыденном и специальном значении воля есть возбудимость, действующая разумно и в силу мотивов; как, например, когда я поднимаю руку. Иногда также наши акты являются фактами и возбудимости, и мотивированной воли. Зрачок сокращается под влиянием сильного света – это есть следствие возбудимости, но он сокращается и произвольно, когда мы хотим рассмотреть очень маленький предмет. Могущество сознательной воли громадно. Говорят, что негры лишали себя жизни, задерживал дыхание. Но бессознательная или сознательная, как возбудимость или свободная деятельность, воля, как бы ни были разнообразны её проявления, всегда едина в себе; проявления же её в пространстве и времени бесчисленны. Сознательная или бессознательная, воля действует в нас непрерывно. Тело и дух утомляются и нуждаются в покое, а воля неутомима. Она действует даже во время сна и служит причиной сновидений. По убеждению Шопенгауэра, воля действует в теле не только тогда, когда оно уже образовано – она предсуществует телу, она образует и организует его сообразно своим потребностям. Так, например, воля видоизменяет в зародыше часть мозговой субстанции в ретину, чтобы усвоить оптические феномены. Слизистая оболочка грудного канала становится легкими, потому что тело, благодаря проявляющейся в нём воле, хочет получать кислород из воздуха. Капиллярная система образует детородные органы, потому что образующийся индивидуум хочет продолжать род.
Взгляните на организацию животных, и вы увидите, говорит Шопенгауэр, что она всегда соответствует их образу жизни. На первый взгляд, правда, кажется, что их образ жизни, их привычки зависят от их организации. В самом деле, в хронологическом порядке, организация предшествует образу жизни. Кажется, будто птица потому летает, что имеет крылья, что бык бодается, потому что имеет рога. Но осмысленное наблюдение доказывает обратное. Мы видим у многих животных проявление желания воспользоваться органами, которых они еще не имеют. Молодые козлы и быки машут головой ещё прежде, чем у них вырастают рога. Молодой кабан набрасывается на врага частью морды, где позже будут ещё не выросшие у него клыки, а не употребляет для этой цели уже существующих у него зубов. Итак, утверждает Шопенгауэр, воля есть организационное начало, центр, из которого исходит творческое развитие всего мира. Плотоядные, которые хотят растерзывать, жить добычей и кровью, обладают страшными зубами и когтями, могучими мускулами, зоркими глазами (орёл, кондор). Те животные, которые, напротив, по инстинкту, не желают борьбы, а хотят искать спасения в бегстве, имеют вместо этих орудий, стройные и проворные ноги, тонкий слух (олень, дикая коза, газель). Болотная птица, желающая питаться пресмыкающимися, обладает особенно развитыми ногами, шеей, клювом (аист, пеликан). Сова, желающая видеть в темноте, имеет огромный зрачок, мягкий и. шелковистый пух, чтобы не разбудить спящих животных, которых она хочет сделать своей добычей. Дикобраз, еж, черепаха покрываются броней, потому что не хотят бежать. Сепия скрывается при помощи темноватой жидкости; тихоход (ай), чтобы скрыться от взора неприятеля, принимает вид древесного ствола, покрытого мохом. Вообще, а в пустыне в частности, животное придаёт себе окраску, которая бы менее всего отличала его от окружающей среды, потому что оно хочет избежать преследования охотника. Во всех этих случаях, утверждает Шопенгауэр, главным двигателем является воля, или, правильнее, воля к жизни .
Когда всех этих средств недостаточно, воля дает себе еще более действенную охрану, охрану, наиболее действенную из всех – разум , который в человеке замещает все другие средства обороны. Разум есть орудие тем более совершенное, что он может скрывать волю под ложной внешностью, тогда как у животного намерение всегда очевидно и всегда отличается определённым характером.
Шопенгауэр полагает, что воля играет ту же, хотя и не столь очевидную роль, и в растительном мире. Там также все представляет стремление , желание, бессознательное вожделение . Верхушка дерева, желающая света, стремится постоянно расти в вертикальном направлении, если только не находит его в ином. Корень, желающий влажности, находит ее часто путем самых длинных обходов. Семя, брошенное в землю для произрастания, всегда пустит стебель вверх, а корень вниз, какое бы мы ни дали ему положение. Грибы творят поразительные вещи, настоящие чудеса: образуют щели в стенах и трещины в камнях, чтобы только достигнуть света. Съедобный клубень Пармантье, произрастая в погребе, неизменно направляет свой ствол к свету. Ползучие растения ищут опоры и делают видимые усилия, чтобы её достигнуть и к ней прислониться. Итак, подытоживает Шопенгауэр, здесь, как и в животном мире, все сводится к воле, к той элементарной воле, которая называется возбудимостью. Между возбудимостью и способностью определяться сознательными мотивами нет существенной разницы, ибо мотив точно так же вызывает возбуждение, которое заставляет волю действовать. Растение ищет солнца вследствие возбуждения, животное точно так же. Только животное, одаренное зачатками понимания, знает, какое действие на его тело окажет солнце.
По мнению Шопенгауэра, рассматриваемая в своих проявлениях, воля отличается той особенностью, что ее труднее всего признать на обеих оконечностях творения, т. е. с одной стороны в человеке, с другой в минеральном царстве. Каждое растение, каждое животное отличается своим определенным характером, так что мы заранее знаем, как нам держаться относительно него. Имея дело с собакой, кошкой, лисицей, мы наперед знаем, что собака будет верной, кошка фальшивой, лисица хитрой. Мы с достоверностью предвидим, что кактус будет желать сухой почвы, незабудка – почвы влажной. Мы знаем, в какое время то или иное растение пускает листки, когда оно цветет и дает плоды. Но в человеке и в минерале, на вершине и в основании творения, характер покрыт таинственностью. Мы, отмечает Шопенгауэр в «Мире как воле и представлении», не можем его открыть путем прямого наблюдения, и чтобы его познать, мы должны употребить продолжительный опыт. Исследование это особенно трудно в случае с человеком, который умеет скрывать свой характер, представлять в ложном свете направление своей воли. Тем не менее, и в человеке есть ясно выраженные черты, наклонности, направления, и в минеральном царстве тоже существуют постоянные наклонности. Магнитная стрелка неизменно направляется к северу. Тело падает всегда в вертикальном направлении, и мы называем это законом тяготения. Жидкая материя повинуется тому же закону, стекая по наклонной плоскости. Одно вещество правильно расширяется под влиянием теплоты и сжимается под влиянием холода, другое кристаллизируется под влиянием других веществ, с которыми оно находится в соприкосновении. Преимущественно в химии можно наблюдать эти постоянные воли, эти симпатии и антипатии, проявляющиеся поразительным образом. Возражают, замечает Шопенгауэр, что это значит одушевлять природу, но если природа произвела человека, то разве она создала его не посвоему образу? Поэтому-то наш язык инстинктивно и сохранил в целом ряде характерных выражении ту истину, что воля лежит в основании всех вещей. Мы говорим: вода кипит (форма активная); огонь не хочет гореть; скрученная верёвка стремится раскрутиться; углерод жаден к кислороду. Это вовсе не образы, метафоры. Это – выражения, которые нужно понимать буквально.
Итак то, что элеаты называют παί πάν, Спиноза – субстанцией, Шеллинг – абсолютным, Шопенгауэр называет волей. Но, подобно пантеистам , он отрицает, что это начало личное . Для него воля есть только сила, создающая определенные существа, живущие в пространстве и времени. Воля есть те, что, ещё не быв, стремится к существованию, становится бытием, объективируется в индивидуальныхсуществованиях. Воля сама по себе не подчинена законам пространства и времени, и не может быть познана. Но проявления её находятся во времении пространстве, которые вместе образуют principium individuationis . По крайней мере, интеллект воспринимает эти явления, как находящиеся друг подле друга и следующие одно за другим.
Шопенгауэр утверждает, что последовательность феноменов всеобщей воли во времени происходит по неизменным законам и сообразно тем неизменным типам, которые Платон назвал Идеями . Эти Идеи или постоянные формы, в которых объективируется мировая воля в одном и том же роде, образуют постепенную лестницу от самого элементарного существа до существа самого совершенного. Они независимы от времени и пространства, вечны и неизменны, как сама воля, тогда как индивидуумы становятся , но никогда не бывают (т. е. не существуют вечно и неизменно). Низшие идеи или элементарные ступени проявления воли – это тяжесть, непроницаемость, твердость, жидкость, эластичность, электричество, магнетизм, химическое сродство. Высшие ступени проявляются в мире органическом, и серия их заканчивается в человеке. Каждая ступень волевого феномена борется с другой из-за материи, пространства и времени. Отсюда, по Шопенгауэру, и возникает та борьба за существование , которая характеризует природу. Каждый организм представляет Идею, копией которой он является, но только после вычета количества силы, потраченной на то, чтобы осилить низшие Идеи, оспаривавшие у него материю и жизнь. Смотря по тому, насколько организму удается подчинить силы природы, составляющие низшие ступени жизни, он представляет более или менее совершенное выражение той Идеи, которую он отражает и более или менее приближается к тому, что в роде называется красотой.
“Мир как воля и представление” (опубликовано в 1818, дополнялось в изданиях 1844 и 1859) -- сочинение Шопенгауэра. В предисловии автор поясняет, что материал работы излагается систематически, с целью облегчения его усвоения, но должен функционировать как целостный организм, т.е. как единая мысль. По мысли Шопенгауэра, “в зависимости от того, с какой стороны рассматривать эту единую мысль, она оказывается тем, что называли метафизикой, тем, что называли этикой, и тем, что называли эстетикой. И она в самом деле должна быть всем этим, если она действительно то, чем, как уже было указано, я ее считаю”. В отличие от архитектонической системы, предполагающей порядок, книга должна быть “единственной мыслью”. Как уверяет Шопенгауэр, она “должна сохранять полное единство. Если она, тем не менее, может быть для ясности усвоения разделена на части, то связь этих частей должна быть органической, т.е. такой, где каждая часть так же поддерживает целое, как целое поддерживает ее, где ни одна из частей не есть ни первая, ни последняя, где мысль в целом обретает посредством каждой части большую ясность и даже наименьшая часть не может быть вполне понята, если предварительно не понято целое”.
Ко второму изданию книги Шопенгауэр добавил в качестве нового введения приложение “Критика кантовской философии”, состоявшее из 49 глав, то есть по объему не уступающее основному тексту. Как пояснил Шопенгауэр, для того, чтобы понять его книгу, следует предварительно изучить три источника: сочинения Платона, Канта и индуистскую философию, изложенную в Упанишадах, -- произведении, которое, по его мысли, немцы “еще только открывают для себя”. Оно, по Шопенгауэру, представляет собой “наиболее реальное преимущество этого века над предыдущим, поскольку, по моему мнению, влияние литературы санскрита на наше время будет не менее глубоким, чем в XV веке было возрождение греческой литературы”. Первая книга “Мир как представление” начинается с утверждения: “Мир -- мое представление”. Шопенгауэр считает, что эта истина справедлива для всех живых существ, но лишь человек может привнести ее в сознание. Эта концепция мира как осознанного представления о мире есть, согласно тезису автора, отправная точка философского духа. Шопенгауэр полагает, что я могу быть уверен единственно только в том, что “не знаю ни Солнца, ни Земли, а знаю только глаз, который видит это Солнце, руку, которая осязает Землю…”. Иными словами, человек знает, что “окружающий его мир существует только как представление, т.е. по отношению к другому, к представляющему, который есть он сам”. Это представление о мире выражает все виды любого возможного и мыслимого в мире опыта. Речь идет о понятии более общем, чем понятия времени, пространства и причинности. С точки зрения Шопенгауэра, “…если каждая из этих форм, которые мы постигли как отдельные виды закона основания, имеет значение лишь для отдельного класса представлений, то, напротив, распадение на объект и субъект служит общей формой для всех этих классов, той формой, в которой вообще только возможно и мыслимо любое представление, каким бы оно ни было -- абстрактным или интуитивным, чистым или эмпирическим”. Согласно Шопенгауэру, “…все, существующее для познания, следовательно, весь этот мир, -- лишь объект по отношению к субъекту, созерцание созерцающего, одним словом, представление”. Этот закон относится не только к настоящему, но и к прошедшему и будущему. Познание проходит через взгляд, которым субъект смотрит на мир. Шопенгауэр формулирует вопрос: каков же этот субъект? По его версии, “то, что все познает и никем не познается, есть субъект. Он, следовательно, носитель мира, общее, всегда предпосылаемое условие всего являющегося, всякого объекта; ибо только для субъекта есть все, что есть. Таким субъектом каждый находит самого себя, но лишь поскольку он познает, а не поскольку он объект познания. Объект -- уже его тело, которое мы поэтому, с этой точки зрения, называем представлением. Ибо тело -- объект среди объектов и подчинено законам объектов, хотя оно -- непосредственный объект”. Как и всякий объект созерцания, тело действительно подчиняется формальным условиям мысли, времени и пространства. Это порождает множественность в представлениях: Шопенгауэр различает интуитивные представления, условиями которых являются время, пространство и причинность (интуитивный разум) и абстрактные представления, или понятия (рассудок). Общее у них то, что представление есть встреча субъекта и объекта. Для Шопенгауэра материя есть причинность, так же, как и закон опыта. В этом смысле всякая интуиция является интеллектуальной и “абсолютная истина состоит в прямой или непрямой связи с ней”. Шопенгауэр связывает свою философию с трансцендентальным идеализмом Канта, считая, что доводит его критику до логического завершения. Вторая книга “Мир как воля” открывается мыслью о том, что если я признаю, что мир есть мое представление, то следует признать и то, что “мир есть моя воля”. Воля открывается внутренним опытом моего тела, отличным от самого тела, которое есть лишь один из многих объектов представления. Мое тело, в котором я существую в мире, проявляется как тождественное мне, субъекту познания. Это расширенное толкование понятия воли предполагает, что она -- не только психологическое качество человека. Шопенгауэр пишет: “Каждый истинный акт его воли сразу же и неминуемо есть движение его тела; он не может действительно желать этот акт, не воспринимая одновременно, что этот акт являет себя как движение тела… Действие тела -- не что иное, как объективированный, т.е. вступивший в созерцание акт воли… Все тело -- не что иное, как объективированная, т.е. ставшая представлением, воля; воля -- познание тела a priori, a тело -- познание воли a posteriori”. Согласно схеме “М.какВ.иП.”, “познающий субъект именно благодаря этому особому отношению к собственному телу, которое вне этого отношения для него только представление, подобно всем другим, есть индивид”. Шопенгауэр настаивает на приоритете бессознательной воли перед сознательным интеллектом: “Воля есть сущность человека, а интеллект -- ее проявление”. Воля, определяемая рационально, есть не что иное, как высшая степень, расцвет воли, являющейся сущностью всех живых тел в лестнице животных тел, более того, ее следует признать сущностью даже сырой материи. Единая в самой себе, эта воля объективируется в природе, начиная от элементарной физической силы и кончая жизненной силой. Но в этом не следует видеть никакого плана, который свидетельствовал бы о божественном разуме: воля утверждается абсурдно, не имея ни причины, ни цели. Для Шопенгауэра вещь в себе остается непознаваемой: термин “воля”, обозначающий феномен, наиболее близко нам знакомый, позволяет лишь мыслить о ней в ее “объективности”. Но “воля как вещь в себе полностью отличается от своего явления и совершенно свободна от всех его форм, которые она принимает только в своем проявлении”. Или: “Воля там, где ее озаряет познание, всегда знает, чего она хочет теперь, чего она хочет здесь, но никогда не знает, чего она хочет вообще; каждый отдельный акт имеет цель, но общее воление ее не имеет.
Единственное самопознание воли в целом -- это представление в целом, весь созерцаемый мир. Он -- ее объектность, ее откровение, ее зеркало”. В третьей книге “О мире как представлении” Шопенгауэр констатирует, что различные проявления единой воли, степени ее объективации, природные силы, виды животных, человеческие индивидуальности следует отождествить с “идеями” Платона или “вещью в себе” Канта, рассматриваемыми как формы, находящиеся вне пространства и времени, а значит, независимые от принципов разума. Автор пишет: “Время, пространство и причинность -- такие свойства нашего интеллекта, в силу которых единое, собственно, имеющееся существо каждого рода, представляется нам множеством однородных, постоянно вновь возникающих и гибнущих существ в бесконечной последовательности.
Восприятие вещей посредством такого устройства нашего интеллекта и соответственно ему -- восприятие имманентное; напротив, то, которое осознает, как происходит это восприятие, -- трансцендентальное. Его достигают in abstracto посредством критики чистого разума, но в виде исключения оно может возникнуть и интуитивно”. Так, по мысли Шопенгауэра, происходит в эстетическом опыте. В этом виде опыта каждый человек способен подняться до незаинтересованного созерцания идей. Созерцание приостанавливает, по крайней мере временно, примат воли к жизни. Эстетическое наслаждение порождается упражнением способности к познанию, освобожденной от обслуживания воли и ставшей созерцанием чистого объекта чистым субъектом: “Возможный переход от обычного познания отдельных вещей к познанию идеи происходит внезапно, когда познание вырывается из служения воле, и субъект именно вследствие этого перестает быть только индивидуальным и есть теперь чистый, безвольный субъект познания, который уже не следит, согласно закону основания, за отношениями, а покоится и растворяется в устойчивом созерцании предстоящего объекта вне его связи с какими-либо другими объектами”. Позже Шопенгауэр отмечает: “Индивид как таковой познает только отдельные вещи; чистый субъект познания -- только идеи”. Познание в созерцании дает доступ к идеям, тогда как дискурсивное, или абстрактное, познание руководимо принципом разума.
Эти два вида познания диаметрально противоположны. Художник обладает исключительной способностью к созерцанию; его гений представляет собой своего рода избыток этой способности, родственной безумию. По убеждению Шопенгауэра, “…редко встречается соединение подлинной гениальности с преобладающей разумностью; напротив, гениальные индивиды часто подвержены сильным аффектам и действию неразумных страстей. Весьма энергичное воздействие созерцания настолько превосходит бесцветные понятия, что уже не они, а это воздействие влечет за собой поступки, которые именно поэтому и становятся неразумными. Они в разговоре думают не столько о человеке, с которым они беседуют, сколько о предмете беседы, который живо преподносится им. Гениальность и безумие имеют точку соприкосновения, в которой они близки друг другу и даже переходят друг в друга”. Гений освобождается от власти принципа разума. Он познает Идеи и сам становится, “познавая их, коррелятом идеи, следовательно, уже не индивидом, а чистым субъектом познания”. Но, добавляет Шопенгауэр, все люди способны пережить этот опыт, во всяком случае до определенной степени, “в противном случае они не смогли бы наслаждаться произведениями искусства”. Чувство прекрасного и возвышенного предполагает наличие этой способности. Гений идет дальше в познании этого рода, поскольку он способен, восприняв Идею, преобразовать ее, сделать видимой в своей работе: “Художественное произведение -- лишь средство облегчить познание идеи”. Художник познает уже не действительность, а лишь идею.
Он стремится воспроизвести в своем произведении лишь чистую идею. Он отличает ее от действительности: “Художник, который познал только идею, вне действительности, воспроизводит в своем творении чистую идею, выделяет ее из действительности, устраняя все мешающие этому случайности. Художник заставляет нас смотреть на мир его глазами. То, что его глаза таковы, что он познает сущность вещей вне всех их отношений, -- это дар, которым обладает гений, врожденная способность”. В эстетическом созерцании соединяются, таким образом, с одной стороны, познание объекта как идеи, а с другой -- сознание того, кто познает, то есть чистого познающего субъекта.
Когда человек руководствуется в жизни лишь волей, он испытывает потребности и желания, которые никогда не удовлетворяются. Но познание идеи -- это “как чистое созерцание, как способность раствориться в созерцании, потеряться в объекте, забыть об индивидуальности, как отказ от способа познания, следующего закону основания и постигающего только отношения… Субъект и объект уже находятся вне потока времени и всех других отношений”. Затем Шопенгауэр развивает эту концепцию, иллюстрируя ее примерами, взятыми из различных жанров искусств. Он показывает природу чувства возвышенного, а затем чувства прекрасного: “Называя предмет прекрасным, мы выражаем этим, что он -- объект нашего эстетического созерцания; это имеет двоякое значение; с одной стороны, что видение этого предмета делает нас объективными, т.е. что, созерцая его, мы сознаем себя уже не индивидом, а чистым, свободным от воли субъектом познания; с другой, -- что мы познаем в предмете не отдельную вещь, а идею”. Шопенгауэр рассматривает различные виды изящных искусств, показывая их специфические связи с эстетическим наслаждением: архитектуру, скульптуру, живопись. С его точки зрения, “объект искусства, изображение которого -- цель художника и познание которого, следовательно, должно предшествовать его творению, как зародыш и источник, есть идея”. И далее: “Идея вполне созерцательна и, хотя представляет бесконечное множество отдельных вещей, вполне определенна”. Хотя в поэзии, согласно Шопенгауэру, слова “непосредственно передают лишь абстрактные понятия, тем не менее очевидно намерение заставить слушателя созерцать в этих словах, представляющих понятия, идеи жизни”. Шопенгауэр ставит автобиографию выше грандиозных исторических эпопей, в которых не находится места описаниям психологии. Идею легче отразить в биографическом произведении.
Высшая форма поэзии -- трагедия как выражение человеческой судьбы. Музыка, по убеждению автора, имеет еще большее значение, поскольку она выражает не идеи, а непосредственно саму волю к жизни: “Музыка, обходя идеи и будучи независима также от явленного мира, полностью этот мир игнорирует… Музыка -- такая же непосредственная объективация и отражение всей воли, как и сам мир, как идеи, явление которых во множественности составляет мир отдельных вещей. Следовательно, музыка в отличие от других искусств -- отнюдь не отражение идей, а отражение самой воли, объектностъю которой служат и идеи…”. В книге четвертой “О мире как воле” излагается философия “практической жизни”. Но Шопенгауэр не выдвигает никакого нравственного императива: “Философия всегда носит теоретический характер, так как, каким бы ни был непосредственный предмет ее исследования, ей свойственно только рассматривать и изучать, а не предписывать… Добродетели не учат так же, как не учат гениальности. Для добродетели понятие столь же бесплодно, как для искусства, и может служить лишь орудием”. Шопенгауэр отличается определенным пессимизмом. В свете метафизики воли человеческий опыт открывает нам, что основу всякой жизни составляет страдание: “…Постоянное страдание есть существенное свойство жизни” или “Жизнь -- это море, полное рифов и водоворотов; человек в силу осторожности и благоразумия их избегает и все же знает, что, даже если ему благодаря своим энергии и умению удастся проскользнуть меж ними, он все равно будет постепенно продвигаться к великому, полному, неизбежному и непоправимому кораблекрушению; что он идет курсом по направлению к собственной гибели, к смерти”. Шопенгауэр приводит множество примеров страдания: тщетность желаний, без конца появляющихся вновь и вновь, скука как основное человеческое чувство. По мнению философа, на уровне индивида утверждение воли к жизни выражается, прежде всего, в эгоизме и несправедливости. Эгоизм, просвещенный разумом, может подняться над несправедливостью и создать государство и право.
Но понятие безусловного долга внутренне противоречиво, и добродетель может основываться лишь на созерцании идентичности воли во мне и в другом, на сострадании. Выйдя за рамки справедливости и сострадания и придя к наивысшему осознанию самой себя, воля самоуничтожается. Когда остается лишь знание, воля исчезает. Самоотрицание воли происходит не в акте самоубийства, -- в нем все еще проявляется воля к жизни, -- но в аскетизме. Единственным актом свободной воли может быть, согласно Шопенгауэру, лишь освобождение от мира явлений. Книга завершается размышлением о том состоянии, в котором человек доходит до полного отрицания собственной воли (экстаз, наслаждение, озарение, единение с Богом) и Идею которого невозможно передать другому: “То, что остается после полного устранения воли для всех тех, кто еще преисполнен ею, в самом деле ничто. Но и наоборот: для тех, чья воля обратилась и пришла к отрицанию себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями -- ничто”. В книге “М.какВ.иП.” Шопенгауэр сформулировал нетрадиционную философскую проблему, остающуюся актуальной и по сей день: вопрос о статусе и природе мира как объекта философской рефлексии.
