Восток - Запад - Россия: цивилизационные. Становление европейской цивилизации. Эпоха ренессанса

В конце XVII в. военная конфронтация ислама и западного христианства закончилась поражением мусульманского мира. Сражение под Веной 12 сентября 1683 г. и Карловицкий мир 1699 г. означали не только прекращение османской экспансии в Европе. Это был отказ ислама от претензий на мировое господство. В глобальном противостоянии двух миров победителем вышел Запад. Это в решающей степени предопределило дальнейший ход мировой истории. Весь второй период Нового времени (1683-1918) проходил под знаком бесспорного интеллектуального, военно-технического и культурного превосходства Запада. Его социальные и духовные ценности, его стиль жизни приобрели всеобщее значение, став образцовой моделью “цивилизации”, своего рода эталоном, на который стали равняться во всех частях земного шара.

Переломным моментом, отметившим переход мировой гегемонии к странам Западной Европы, были 1683-1739 гг. С наибольшей очевидностью это проявилось в области военного дела. Ранее Запад не имел явного военного преимущества. Как уже отмечалось, по крайней мере до 1683 г. в Европе существовал стратегический паритет Восток-Запад, причем лучшие армии Европы находились в состоянии обороны, отбиваясь от угрозы военного нашествия с Востока. В Азии у европейцев также не было уверенности в своем превосходстве. Они всячески избегали сколько-нибудь значительных столкновений с армиями Китая и могольской Индии. И дело не только в дальности коммуникаций. В отличие от Америки европейцы воздерживались там от крупных колониальных завоеваний. В течение двух с лишним столетий они ограничивались на Востоке захватом отдельных пунктов на побережье, где под защитой флота устраивали свои базы и торговые фактории. В 1750 г. на эти колониальные анклавы приходилось не более 1% всего населения Азии и Африки.

Положение коренным образом изменилось в середине XVIII в. После 1739 г. ни одна армия Востока не одержала ни одной крупной победы над регулярными войсками Запада. После русско-турецкой войны 1768-1774 гг. население Османской империи вообще утратило веру в возможность противостоять Западу силой оружия. С середины XVIII в. (по мнению ряда историков - со времен сражения при Плесси в 1757 г. в Бенгалии) военные действия европейских стран на Востоке все более приобретали характер репрессалий и карательных экспедиций. Можно сказать, что с этого времени армии Востока были обречены на поражения, и Бонапарт имел все основания заявить, что, если “два мамлюка безусловно превосходили трех французов; 100 мамлюков были равноценны 100 французам; 300 французов обыкновенно одерживали верх над 300 мамлюками, то 1 тысяча французов уже всегда разбивала 1500 мамлюков”.

Одновременно с этим на Западе начали забываться существовавшие ранее представления об обеспеченной и спокойной жизни на Востоке, о его богатстве, силе и величии. На рубеже XVII-XVIII вв. Восток стал восприниматься не только как царство зла и произвола, но также как плохо управляемые страны с нищим и грубым населением. Пребывание на Востоке стало вызывать у европейцев ностальгически обостренное чувство о более зажиточной и благоустроенной жизни на Западе. “Куда девались бы [в случае принятия восточных порядков], - писал в 1б70г. Ф.Бернье, - все эти князья, прелаты, дворянство, богатые буржуа, крупные купцы и славные ремесленники таких городов, как Париж, Лион, Тулуза, Руан и, если хотите, Лондон и многих других? Где были бы эти бесчисленные местечки и села, все эти чудные деревенские усадьбы, все эти поля и холмы, возделанные и поддерживаемые с таким старанием, заботливостью и усердием?”

Действительно, после Вестфальского мира (1648г.) Европа быстро двинулась вперед. Росло ее благосостояние. По уровню общественной производительности труда, а следовательно, и по уровню потребления Европа к середине XVIII в. догнала страны Востока. А еще через полвека превзошла их в экономическом отношении. По расчетам П.Бэрока, в 1750 г. ВНП на душу населения составлял в Западной Европе 190 долл.США (в ценах 1960 г.), в 1800 г. - 213; в Азии - 190 и 195 долл. соответственно. На Западе самой богатой страной была Франция Людовика XVI (250-290 долл. в 1781г.), на Востоке - цинский Китай (228 долл. в 1800г.).

Растущая уверенность Европы в своих силах привела к резкому изменению взгляда на Восток. В 1683-1739 гг. исчез комплекс страха, постепенно уступив место комплексу превосходства. Если в массах еще господствовали представления о богатствах и легкой жизни на Востоке, если Д. Дефо еще в 1720 г. старался доказать англичанам несостоятельность их низкопоклонства и преклонения перед Китаем, то в правящих кругах преобладал уже более реалистический подход, особенно в отношении Османской империи. Даже в России, в окружении Петра I, ни у кого не было сомнения в отсталости турецкой армии, боялись лишь возможного проведения реформ и приглашения военных инструкторов из Европы. В середине XVIII в. представления об отсталости Востока стали получать на Западе все более широкое распространение, а к концу века уже явно преобладали. В отличие от предшествующих времен восточные порядки стали восприниматься как модель не альтернативного социально-политического устройства, а некоего отсталого общества, остановившегося на каких-то более ранних ступенях исторического развития. “Глубокий сон” и “дряхлость” “недвижного” Востока стали самыми распространенными метафорами в Европе. Наиболее четко эти взгляды нашли свое отражение в историко-философской концепции Г.Гегеля (1770-1831), который рассматривал Восток как некую “первоначальную” форму человеческой цивилизации, которая лишь на Западе двинулась по пути прогресса. С того времени Восток стал представать в массовом сознании Европы как олицетворение “варварства”, как воплощение грубости, бескультурья, жестокости и лени, органичной неспособности к интеллектуальному и нравственному развитию.

Соответственно жители Востока утрачивали уверенность в своих силах. На первых порах там предпочитали говорить об “упадке” своих стран, о бездарности и неспособности правителей, затем, особенно во второй половине XVIII в., об “отсталости”, прежде всего в военно-техническом отношении. Подобного рода настроения постепенно охватывали все страны Востока, сначала верхи общества, города, лимитрофные и приморские районы, затем низы народа и более глубинные области. Параллельно менялся взгляд на европейцев. Высокомерное, пренебрежительное отношение, едва прикрывавшееся дипломатической учтивостью, в XVIII в. (в Китае позже) уступило место неподдельному интересу, доброжелательности и даже стремлению в чем-то походить на европейцев. Если в XV в. византийцы (в Индии и Китае европейцев практически не знали) смотрели на жителей Запада как на людей, стоящих ниже них в культурном отношении, то в XVIII в. положение коренным образом изменилось. Люди Запада стали восприниматься как носители хотя и чуждой, но достаточно высокой культуры, особенно в области науки, техники и образования.

Таким образом, к концу XVIII в. изменившееся соотношение сил стало фактом, признанным как на Западе, так и на Востоке. В чем же причины выявившегося отставания Востока? Кто и в чем виноват? Ответ на этот, казалось бы, простой вопрос вызывает тем большие затруднения, что с позиций сегодняшнего дня трудно себе представить, что относительная бедность и слабость Запада до 1683 г. создавали для него постоянную угрозу завоевания с Востока. Это тем более трудно, писал А.Тойнби, что, “хотя господство Запада было установлено совсем недавно, его рассматривают как если бы оно было всегда”.

На рубеже Нового времени все ведущие цивилизации Старого Света находились на примерно одинаковом уровне развития. Европа даже несколько отставала в экономическом и военном отношении. Так что же произошло? Что вывело Европу вперед, обеспечило ее господство во всем мире? Или, иначе, в чем причины отставания Востока? Почему он занял подчиненное положение, стал объектом мировой истории?

Явно не заслуживают внимания весьма простые и наивные представления, объясняющие отставание Востока вторжениями кочевников или иноземными нашествиями. Они действительно имели место и приводили к разрушению производительных сил, к крупным опустошениям и депопуляции, соответственно, задерживая и даже отбрасывая назад развитие целых стран и регионов. Но нашествия и разрушительные войны никогда не были особенностью Востока. Достаточно вспомнить ужасы Реформации и религиозных войн в Европе. Только в результате Тридцатилетней войны (1б18-1б48) население Германии сократилось с 20 млн. до 7 млн. человек. По своим масштабам подобного рода бедствия вполне сопоставимы с завоеваниями Тимура или Джелалийской смутой, опустошившей целые страны Ближнего Востока.

Еще более надуманной является теория об ограблении колониальных и зависимых стран, некогда распространенная в советской и вообще марксистской историографии. Суть ее сводится к тому, что “невиданный до тех пор по своим масштабам систематический грабеж” неевропейских стран привел, с одной стороны, к разорению и обнищанию Востока, затормозив его “нормальное” развитие, с другой - позволил Европе в ходе так называемого первоначального накопления аккумулировать “громадные денежные суммы”, необходимые для развития промышленности. В конечном счете это обрекло страны Востока на “длительную консервацию феодализма и колониального рабства”, а на Западе ускорило процесс развития капитализма, который в силу своей “прогрессивности” обеспечил Европе господствующее положение в мире.

Во-первых, несмотря на многочисленные попытки, не удалось выявить ни масштабы “невиданного грабежа”, ни, соответственно, суммы “первоначального накопления”. Более того, оценки баланса “платежей” Восток-Запад, произведенные историками, показали, что ничего подобного в истории не происходило. Конечно, отдельным европейским авантюристам удалось сколотить на Востоке довольно крупные личные состояния. Но в целом общий итог взаимных грабежей, военных авантюр и мирной торговли, своего рода “платежный баланс” Восток-Запад, в течение XVI-XVIII вв. неизменно складывался в пользу первого. Богатства, захваченные испанскими и португальскими конкистадорами, голландскими и английскими пиратами, более чем уравновешивались призами варварийских, оманских и малайских пиратов, а также монопольно высокими ценами, которые восточные правители устанавливали на свои экспортные товары.

Хронический дефицит Запада в торговле с Востоком покрывался массированными поставками драгоценных металлов. Около "/з серебра, добывавшегося в Америке в XVII-XVIII вв., осело в Азии, покрыв 80-90% европейского импорта оттуда. И это не считая доходов от войн в Европе и пиратства. Одним словом, золотые миллионы текли не с Востока на Запад, а с Запада на Восток. И в свете бухгалтерской отчетности рассуждения об “ограблении” народов Азии и Африки как одном из каналов “первоначального накопления” исчезают как мираж, как чисто идеологическое наваждение.

С экономической точки зрения все многообразие контактов Восток-Запад в XVI-XVIII вв. (торговый обмен, грабежи, войны) имело своим следствием отток драгоценных металлов из Европы на Восток и способствовало росту сокровищ, находившихся в руках азиатских набобов, мандаринов и пашей. Возникает совершенно другой вопрос, который еще в 1957 г. сформулировал шведский историк И.Хаммарстрём:

“Почему Западной Европе американское золото было нужно не для накопления сокровищ и не для украшения святилищ (как это было в Азии и у туземцев Америки), а для пополнения находящейся в обращении денежной массы, т.е. как средство платежа?”

Во-вторых, вызывает сомнение реальность самого “первоначального накопления” как исторического феномена. Не касаясь всех аспектов этой проблемы, в том числе связанных с аграрной историей Европы, хотелось бы все же подчеркнуть, что Восток при этом не играл никакой роли, как если бы его вообще не существовало. Ни торгово-колониальная экспансия европейских стран, ни все золото Востока не имели никакого значения в ускорении научно-технического и экономического прогресса Европы в XVII-XVIII вв. и тем более не являлись “основой” индустриализации Запада.

Как показал анализ биографий британских промышленников и их бухгалтерских книг, промышленная революция в Европе, во всяком случае на ее раннем этапе (1760-1815), происходила без участия торгового и банковского капитала. Почти все основатели новых промышленных предприятий были людьми довольно скромного состояния, в большинстве своем выходцами из деревни. Они, конечно, использовали сложившуюся до них инфраструктуру свободного рыночного хозяйства. Но в целом промышленное грюндерство было совершенно особой сферой деловой активности и осуществлялось за счет собственных источников финансирования. Бухгалтерские книги первых британских фабрикантов не фиксируют ни ссуд, ни кредитов, полученных из сферы торговли или банковского дела. Другими словами, если в ходе колониальных авантюр создавались отдельные личные состояния, как, например, во время массового расхищения индийских сокровищ в 1751-1774 гг., то они не направлялись в сферу промышленного производства и, следовательно, не были и не могли быть источником инвестиций в индустриальное развитие Запада.

Наконец, П.Бэрок заметил следующую любопытную закономерность: страны-колонизаторы развивались более медленно, чем страны, не имевшие колоний, - чем больше колоний, тем меньше развития. Следует также подчеркнуть, что общественное мнение европейских стран в XVII-XVIII вв. было настроено резко отрицательно по отношению к колониальной политике. Оно осуждало разорительные заморские авантюры, которые, по мнению европейцев, не окупали связанные с ними расходы и лишь вели к непомерному обогащению самых беззастенчивых дельцов. Последние, как тогда считали, в конечном счете наживались за счет соотечественников как налогоплательщиков, которые покрывали все убытки, связанные с колониальной политикой. Да и в современной историографии существует влиятельное направление, которое полагает, что колониальная политика диктовалась военно-политическими и даже идеологическими соображениями, не имевшими ничего общего с реальными экономическими интересами.

Вытекающий из этого вывод о непричастности Запада к отставанию Востока никак не устраивал сторонников революционных теорий, которые, подобно К. Марксу, рассматривали историю человечества как смену категорий эксплуататоров, как непрерывную цепь насилий, войн и экспроприации. К ним примыкали поборники традиционных ценностей, для которых сама мысль о непричастности Запада к бедствиям Востока была совершенно невыносима. Признание такого факта неизбежно вело к необходимости искать внутренние причины отставания азиатских деспотий и, соответственно, требовало пересмотра всей системы традиционных ценностей, которые лежали в их основе. Реабилитировать последние можно было, лишь выявив внешние факторы упадка, одним словом, найдя внешнего врага, который закрыл перед Востоком путь к богатому и процветающему обществу. Именно на это была нацелена теория “зависимого развития” (“периферийная школа”), которая возникла в середине XX в. и получила распространение в неомарксистских и национал-патриотических кругах.

Суть данной теории, пришедшей на смену археомарксизму, сводится к тому, что в процессе образования “современной мировой системы” (по Э.Валлерштейну в два этапа: 1450-1640 и 1640-1815) возникли новые формы присвоения. Они заключались в присвоении при посредстве мирового рынка результатов прироста сельскохозяйственного, а затем и промышленного производства. Оно происходило путем “неэквивалентного обмена”, основанного на разнице региональных цен и различной покупательной способности золота и серебра. Положительные результаты подобной валютно-ценовой игры накапливались - правда, неизвестно почему - исключительно на Западе, позволив ему, первому и единственному в мире, встать на путь самостоятельного капиталистического развития, осуществить индустриализацию и модернизацию общества.

В результате Запад занял господствующее положение в международной торговле и стал “центром” мирового развития. Страны Востока соответственно оказались “периферией”, а их развитие стало зависеть от интересов и потребностей “центра”. По мере включения в “международное разделение труда” и подчинения экономики афро-азиатских стран законам мирового рынка - в конечном счете европейскому капиталу - росла зависимость Востока от “центра” и, как следствие, падало значение внутренних, эндогенных, факторов развития. В каждом конкретном случае оно стало определяться не собственным потенциалом страны, а ее местом в иерархии “современной мировой системы”. Другими словами, в процессе “неэквивалентного обмена” природные и человеческие ресурсы “периферийных” стран стали объектом присвоения со стороны “центра”, который, подобно вампиру, питался чужой кровью. Таким образом, отставание Востока, по мнению сторонников “периферийной школы”, явилось результатом формирования мирового рынка и представляло как бы оборотную сторону процветания Запада.

Действительно, в XVI-XVIII вв. наблюдалось значительное увеличение мировой торговли. В частности, объем внешнеторгового оборота Европы, по оценке П.Бэрока, вырос в 1500-1700гг. в 15 раз. Началось формирование мирового рынка. В конце XVII - начале XVIII в. обозначились его основные очертания, а к 1815г. он стал реальным фактом истории. Страны Востока к тому времени действительно превратились в поставщиков сельскохозяйственного сырья и полуфабрикатов. Росли “ножницы” цен. Готовые изделия из Европы оплачивались всё возрастающими объемами сырого материала из стран Востока.

Однако выявить здесь элементы “неэквивалентного обмена” практически невозможно. Ведь необработанный продукт всегда дешевле готовых изделий, тем более товаров высокого качества, которые заключают в себе неизмеримо большее количество знаний, интеллекта и труда. Тем не менее факт остается фактом: к 1815 г. Восток предстает на мировом рынке как отсталая “периферия”. Это очевидно и совершенно бесспорно. Дискуссионным является другое: что было причиной, а что - следствием. Иначе говоря, не является ли отставание Востока не следствием, а причиной его неравноправного положения в “современной мировой системе”?

И в самом деле, историко-статистические расчеты свидетельствуют, что вплоть до середины XIX в. Запад просто не мог оказывать сколько-нибудь заметного влияния на экономическое развитие восточных обществ, за исключением, быть может, некоторых прибрежных анклавов. О каком подчинении законам мирового рынка может идти речь, если торговля с Западной Европой нигде не имела первостепенного значения, да и по своему объему стояла в одном ряду с товарооборотом с другими торговыми контрагентами. Например, в 1776-1781 гг. на долю всех стран Западной Европы приходилась 1/7 объема внешней торговли Египта, т.е. примерно столько же, сколько на долю Восточной Африки. Остальные 5/7 падали на долю Индии, Турции, Ирана, Сирии и других восточных стран. О каком деформирующем влиянии можно говорить, если стоимость индийского экспорта в Европу в 1760 г. составляла 0,03-0,04% всего ВНП Индии. Все это ничтожно малые величины, которые не отражались, да и не могли отражаться на социально-экономическом развитии Востока.

Другими словами, крупные страны и мирохозяйственные регионы Азии и Северной Африки вплоть до середины XIX в. сохраняли полную автономность, развивались по своим внутренним законам и самостоятельно удовлетворяли свои главные потребности. Не следует также забывать, что в XVI-XVIII вв. страны Востока по-прежнему оставались поставщиками на Запад готовых изделий, по преимуществу тканей, и товаров высокой роскоши (сахар, пряности, кофе и т.п.), имея при этом положительное сальдо торгового баланса. Даже Англия, проявлявшая в международной торговле наибольшую изобретательность, 75% своего импорта из Индии в 1708-1760 гг. оплачивала поставками драгоценных металлов.

Более того, вплоть до середины XIX в. Восток диктовал свои условия торговли. В течение трех с лишним веков обмен товарами между Европой и Азией происходил в соответствии с правилами, которые устанавливались правителями Востока. Китай, например, во время ежегодных ярмарок в Макао (с 1550 г.) и Кантоне (с 1757 г.) сам определял цены и объем товаров, отпускаемых “заморским варварам”. Сходная ситуация существовала в мусульманских странах. Кадии выдавали экспортные лицензии, осуществляли надзор или вообще запрещали вывоз тех или иных товаров. Без их разрешения иностранные суда не могли покидать мусульманские порты. Лишь в порядке особой милости султаны предоставляли своим европейским союзникам более благоприятный режим торговли - так называемый режим капитуляций (букв.: перечень “глав”, статей). В соответствии с ним европейским купцам позволялось селиться в особых кварталах некоторых османских городов и заниматься там торговыми операциями при соблюдении установленных правил.

Следует подчеркнуть, что жесткие условия торговли не были случайным капризом восточных владык. Это была борьба, меры защиты. В правящих кругах Востока довольно рано осознали опасность торговой экспансии Европы. Около 1580 г. автор “Тарих аль-Хинд аль-Гарби” (“История Вест-Индии”) предупреждал Мурада III об угрозе, нависшей над мусульманской торговлей вследствие появления европейцев на берегах Америки, Индии и Персидского залива. Б.Льюис нашел на полях этой рукописи пометки, которые в 1625 г. сделал некто Омер Талиб: “Теперь европейцы открыли для себя весь мир; они всюду посылают свои корабли... Раньше товары из Индии, Синда и Китая обычно прибывали в Суэц и распространялись мусульманами по всему миру. Теперь же эти товары перевозятся на португальских, голландских и английских судах во Франгистан (страну франков. - Н.И.) и отсюда распространяются по всему свету... Османская держава должна захватить берега Йемена и торговлю, идущую этим путем; иначе европейцы в скором времени установят свою власть над землями ислама”.

После Лепанто (1571 г.) и Вены (1б83 г.) военные победы отошли в область истории. Бороться с европейским флотом, “захватывать” берега и брать торговлю в свои руки было уже невозможно. Океан стал продолжением Европы. Тем не менее правители Востока пытались отстоять свои прежние позиции, действуя всеми доступными им средствами, прежде всего мерами внеэкономического принуждения, запретами и контролем. Однако ни одно правительство Востока не проявило достаточной гибкости и дальновидности, чтобы приспособить свою политику к изменяющейся ситуации в мировой торговле. Более того, ни одно из них не устояло перед искушением до конца использовать положение единственных производителей и поставщиков. Все они проводили политику монопольно высоких цен и запрещали свободную торговлю. Но вместо закрепления исторически сложившихся преимуществ это привело к прямо противоположным результатам.

Малая доступность и дороговизна восточных товаров стимулировали их производство в Европе, а затем и в других частях света, оказавшихся под контролем европейцев. На мировом рынке один за другим начали появляться альтернативные поставщики, которые стали производить восточные товары лучше и по более дешевым ценам. Тенденция была не нова, но с каждым годом приобретала все большее значение. Бумага была изобретена в Китае; в VIII-Х вв. ее производство было налажено в мусульманских странах, в XII в. - в Испании, в XIII в. - в Италии. В XV в. Европа начала экспортировать бумагу на Восток. Такая же судьба была у сирийского стекла, шелковых тканей, огнестрельного оружия и многого другого. Пушки были изобретены в Китае и впервые применены монголами при завоевании Сунской империи (1251-1279). В начале XVI в., по мнению одного китайского чиновника, португальские пушки были значительно совершеннее и наносили более тяжелый урон, чем китайские.

Более того, в результате монополизации производства и сбыта страны Востока утратили даже те преимущества, которые вытекали из чисто природного фактора: более высокого плодородия почв, теплого климата и т.п. В XVI в. бразильский сахар вытеснил с европейских рынков сахар из Сирии и Египта, “балтийская” пшеница - зерно из арабских стран. К концу XVII в. арабский лен, хлопок и рис утратили свое значение как экспортные культуры и даже на внутреннем рынке были потеснены импортом. Кофе и чай европейских плантаторов подорвали монополию Южной Аравии и Китая. В XVIII в. сахар, кофе и рис из Вест-Индии почти полностью заменили на Ближнем Востоке продукцию местного производства.

Постепенное нарастание этих тенденций, действовавших по крайней мере с эпохи Крестовых походов, имело необратимые последствия. В конечном счете оно привело к коренному изменению в характере и структуре европейско-азиатской торговли. К концу XV> немалой степени содействовали сами восточные правители. В погоне за монопольно высокими прибылями, за европейским золотом и серебром они растеряли преимущества, созданные историей и природой, утратили положение ведущих производителей и в конце концов уступили свои позиции на мировом рынке альтернативным поставщикам. Другими словами, Восток проиграл в экономическом соревновании, как он потерпел поражение в открытом военно-политическом противостоянии Западу.

В настоящее время большинство историков придерживаются концепции “опережающего развития” Европы. С этой точки зрения отставание Востока было относительным. Его можно представить себе лишь на фоне европейской жизни, по контрасту с Западом. К концу XVIII в. Европа как бы оставила позади страны Востока, в развитии которых не произошло и не происходило никаких принципиальных изменений. Никаких катаклизмов не было. И лишь в сравнении с Западом Восток действительно стал восприниматься как резерват отсталости и застоя.

Феномен отставания Востока требует дальнейшего изучения. Но уже сейчас ясно, что, за исключением отдельных стран, в целом на Востоке не было абсолютного хозяйственного регресса. Даже темпы экономического развития принципиально не отличались от того, что было в Европе. Если обратиться к динамике демографического роста как суммарному отражению экономического развития, то перед нами предстанет следующая картина (оценки Мак-Эйведи и Джонса):
Год Европа Азия

Численность населения, млн. человек Прирост за предшествующий период, % Численность населения, млн. человек Прирост за предшествующий период, %
1500 81 - 280 -
1600 100 25 375 35
1650 105 5 370 -1
1700 120 14 415 12
1800 180 50 625 50

После Вестфальского мира население Европы выросло за полтора века (к 1800г.) на 71%, в Китае - на 146, в Индии - на 27%. В начале XVIII в. Китай, а затем и Европа догнали в экономическом отношении Индию, где после беспрецедентного подъема 1526-1605гг. наблюдалось постепенное замедление темпов хозяйственного развития. Такой же характер имела динамика экономического и демографического роста в XVII-XVIII вв. в Японии, которая тем не менее не застыла на мертвой точке. И лишь в ареале арабо-мусульманской цивилизации по-прежнему отмечался упадок производства, сопровождавшийся сокращением численности населения. Эта тенденция, прерванная было в 1500-1580 гг., в XVII в. набрала новую силу и предопределила дальнейший хозяйственный регресс мусульманских стран, несколько смягченный в середине XVIII в.

В сфере духовной жизни Востока также не произошло никаких принципиальных изменений. Если не считать элитарных форм, то нигде, даже в мусульманском мире, не было упадка культуры. Она продолжала развиваться в русле традиционных ценностей. Сравнительно высоким был уровень элементарной грамотности, школьного образования и традиционных знаний. По-прежнему интенсивной была религиозная жизнь. Повсюду в периоды мира и социальной стабильности наблюдался достаточно высокий уровень морали и нормативного поведения. Единственное, что в исторической ретроспективе может быть отнесено к элементам культурного застоя или даже отставанию, - это сохранение традиционного характера культуры и ее самобытности; другими словами - отсутствие инноваций, сопоставимых с интеллектуальными и культурными достижениями Европы, продемонстрировавшей в тот период безусловное превосходство своих традиционных ценностей и социально-политических институтов.

В настоящее время большинство историков склонны считать, что ключ к процветанию Европы, к знаменитому “европейскому чуду” XVI- XVII вв., находился в самой Европе. Очень многие из них, особенно приверженцы “европоцентристских” концепций однолинейного прогрессивного (“линеарного”) развития, в частности ученые-марксисты, связывают этот подъем Европы с возникновением и утверждением капитализма, а представители сталинской школы - даже с совершением “буржуазных революций”, которые якобы сметали все препоны на пути капитализма, упраздняли силой старые порядки в области производственных отношений, тем самым “отменяли” крепостничество и утверждали новый буржуазный строй, открывавший простор для дальнейшего развития производительных сил.

Действительно, в XVI-XVIII вв. на Востоке не было ни “буржуазных революций”, ни “вызревания” капиталистических отношений в недрах “крепостничества”. Возникает вопрос: почему? Ведь Восток в то время не был отсталым регионом, а в средние века значительно превосходил Европу в технико-экономическом отношении. Почему же Запад, а не Восток стал колыбелью более “прогрессивного” способа производства? Ведь по логике исторического материализма, требующего для перехода к более высокой “формации” наиболее полного развития производительных сил в недрах старого общества, именно Восток был наиболее подходящим регионом для возникновения буржуазно-капиталистических отношений. Именно Восток, прежде всего Индия и Китай, имели до середины XVIII в. более высокий уровень экономического развития, более развитую систему товарно-денежных отношений и более глубокие традиции торговли и ростовщичества. Наконец, там были огромные массы обезземеленных, пролетаризированных трудящихся, а также крупные денежные накопления, аккумулированные в виде несметных сокровищ.

Исходя из подобного рода показателей, особенно связанных с ростом торгово-ростовщического капитала, некоторые советские историки-востоковеды действительно находили на Востоке “предбуржуазные” или “раннебуржуазные” отношения, рассматривая их как эмбрион самозарождающегося вселенского капитализма. Индийские историки-марксисты И.Хабиб и Х.Алави, отмечая довольно быстрое развитие в Индии, начиная с XIII в., товарно-денежных отношений, проникновение торгового капитала в сферу ремесленного производства, применение наемного труда, ориентацию ремесла на внешний рынок и удовлетворение потребностей городского населения, имели отнюдь не меньше оснований рассматривать эти явления как предпосылки “автономного капиталистического развития” и даже как начальную ступень “капиталистической трансформации” общества.

Решающее значение марксизм отводит развитию производительных сил, прежде всего орудий и средств производства. Исторический материализм рассматривает их как основное условие, подготавливающее помимо воли людей переворот во всей системе производственных отношений. В соответствии с этим почти все историки-марксисты уделяют самое пристальное внимание научно-техническим инновациям Европы, в первую очередь открытиям и изобретениям эпохи Возрождения. Но ведь Европа не была здесь исключением. Она отнюдь не имела монополии на естественнонаучные знания и технический прогресс.

Историки не без иронии отмечают, что “порох, компас, книгопечатание - три великих изобретения, предваряющих буржуазное общество” (К.Маркс), были сделаны в Китае. Сотни других новинок, включая механические часы и ряд металлургических технологий, в частности изготовление вольфрамовой стали (освоенной в Европе только в XIX в.), обязаны своим рождением тому же Китаю, в немалой степени они стимулировали рост европейского экономического шпионажа. В первой половине XV в. эскадры Чжэн Хэ и Генриха Мореплавателя практически одновременно двинулись осваивать африканские берега. Да и научно-технические инновации самой Европы не были чем-то неведомым Востоку. В 1485 г. султан Баязид III уже запретил книгопечатание (по европейской технологии) на арабском, турецком и персидском языках. В 1513г. Пири Рейс составил “Карту семи морей”. Помимо арабских источников он использовал карту Колумба 1498 г. и португальские лоции Индийского океана, пометив при этом контуры Южнополярного материка, который тогда был неизвестен европейцам. В 1580 г. янычары разрушили обсерваторию в Галате (район Стамбула), оснащенную примерно такими же инструментами, какие были в обсерватории Тихо Браге, считавшейся лучшей в Европе. В 1685 г. в Дамаске появилось сочинение, содержащее перевод или подробное изложение гелиоцентрической системы Коперника.

Но все эти знания и технические новинки не оказали никакого влияния на социально-экономическое развитие Востока. Более того, они отторгались восточным обществом. К концу XVI в., например, прекратили существование мануфактуры, которые были построены в Сирии и Палестине с использованием в качестве двигателя водяного колеса (технология, завезенная из Северной Испании). Такая же судьба постигла фарфоровые мануфактуры Египта, копировавшие китайские образцы. Никакого капитализма не возникло также в результате развития торговли и мануфактурно-ремесленного производства. Ни в могольской Индии, ни в Китае бурный рост товарно-денежных отношений, торгового капитала и ростовщичества, не говоря уже об усовершенствовании различных форм частного присвоения (и даже владения), не порождал “ничего, - как остроумно заметил К. Маркс, - кроме экономического упадка и политической коррупции”.

Да и в самой Европе не капитализм с его культом денег, не господство буржуазии, тем более не “буржуазные революции” были причиной “европейского чуда” XVI-XVII вв. Не купцы и не ростовщики-банкиры изменили лицо Запада, раскрыли его интеллектуальный и художественный потенциал. Не они произвели революцию в сознании, которая преобразила Запад в эпоху Возрождения и привела к созданию индивидуализированного общества, рационально перестроенного на принципах свободы. Сам капитализм как система свободной рыночной экономики был следствием тех перемен, которые произошли в Европе на рубеже Нового времени. Еще в 1973 г. Д.Норт в своем “Подъеме западного мира” отмечал, что научно-технические инновации, рыночные структуры, просвещение, накопление капитала и т.п. были не причиной подъема, а самим подъемом, его проявлением в различных сферах экономической и социальной жизни. Одним словом, капитализм был одним из результатов прогресса Запада, раскрытием в области экономики тех потенций, которые заключались в его социальных и духовных ценностях. Это был чисто западный способ производства. Он вытекал из самого характера социальных структур, присущих Европе с глубокой древности.

В эпоху средневековья, особенно в XI-XIV вв., под влиянием католической церкви и рыцарства эти ценности получили дальнейшее развитие, приведя к возникновению новой этики и морали. В сфере хозяйственной жизни особое значение имело введение обязательной исповеди, а также претворение на практике принципов “трудолюбия” (“industria” богословских трактатов), воспринимавшегося как своего рода религиозная аскеза. Труд стал самоцелью. Из проклятия, удела слуг и рабов он стал высшим религиозно-нравственным идеалом. Концепция труда как долга перед собой и перед богом, сама идея “соработничества”, рационализация всякой деятельности в сочетании с развитием правового сознания, самоконтроля и личной ответственности создали на Западе ту социально-нравственную атмосферу, которую М.Вебер не совсем удачно определил как “дух капитализма”.

Религиозно-нравственные идеалы Востока имели прямо противоположный характер. Аскеза связывалась прежде всего с уходом от мира. В миру же господствовали коллективистские начала, которые лежали в основе всех цивилизаций Востока. Более того, большинству из них была присуща установка на равенство и социальную справедливость. Соответственно, в системе приоритетов преобладало распределительное начало, ориентация на уравнительное и гарантированное удовлетворение материальных потребностей, связанное не с индивидуальными, а с коллективными усилиями. Отсюда вытекало отношение к труду. При всех различиях в его культуре и религиозно-нравственной основе он нигде на Востоке не являлся самоцелью, не имел того глубоко личного и в идеале нестяжательного характера, который он приобрел в странах Запада. Во всех цивилизациях Востока труд представал прежде всего как источник благосостояния и имел общественное значение. Труд одного был трудом для всех, и в идеале все трудились как один. На практике это порождало стремление “не переработать за другого”, в лучшем случае быть наравне с другими. Нигде на Востоке человек не отвечал за результаты своего труда перед собой, всегда - перед обществом, кастой или кланом. Соответственно, нигде не сложилось той социально-нравственной атмосферы, той культуры духа, в лоне которой происходило экономическое развитие Запада, непротиворечиво совмещавшееся с рациональным расчетом и даже меркантильностью.

Следует также учитывать, что экономические структуры, сложившиеся в различных цивилизациях Востока, были абсолютно несовместимы с развитием свободной рыночной экономики. Отсутствие таких фундаментальных институтов, как гарантия собственности и свобода, отрицание самоценности индивида и его стремлений, зависимость человека и его деятельности от коллектива - все это не давало иных альтернатив, кроме нерыночных форм организации труда. С развитием капитализма были несовместимы также экономические взгляды восточных правителей и правительств, исходивших, по определению А.Смита, из “земледельческих систем политической экономии”. Все они считали физический труд, прежде всего в сельском хозяйстве, единственным источником вновь производимого продукта, а крестьян - единственными кормильцами общества. Наконец, возникновению свободных рыночных отношений препятствовала государственная политика. При всех различиях идеологического порядка везде считались необходимыми вмешательство государства в хозяйственную деятельность людей и концентрация богатства в руках казны. Основной заботой госаппарата была проблема учета, распределения и перераспределения, одним словом - механизм редистрибуции, помимо прочего открывавший перед правящими классами поистине неограниченные возможности для собственного обогащения, к тому же не отягощенного ни личной ответственностью, ни императивами морального порядка. Невероятно, но факт по утверждению О.И.Сенковского (1800-1858) со ссылкой на “знатоков дела“, в цинском Китае начальники и их подчиненные расхищали не менее 60-70% казенных денег, в Османской империи и того больше - 75%.

Восток шел своим путем. Он не повторял и не собирался повторять путь развития Запада. На протяжении всего рассматриваемого периода он отстаивал свои идеалы, противопоставляя их социальным и духовным ценностям Европы. В его общественном сознании, по крайней мере на официальном уровне, Запад неизменно представал как царство зла, как очаг тьмы и рабства. Люди Запада - все эти “папежники” и “заморские дьяволы” - олицетворяли самые мрачные потусторонние силы, являлись носителями грубых материалистических инстинктов, были бездуховны, морально распущенны и нечистоплотны. Ненависть к Западу пронизывала всю полемическую литературу Востока. Власти и официальная пропаганда на корню пресекали всякий интерес к Западу. Заимствование европейского опыта изображалось как смертельная опасность, как “путь, - если верить „Отеческому наставлению" одного из иерархов восточной церкви, - ведущий к обнищанию, убийствам, хищениям, всякому несчастию”. Населению внушалось, что само общение с людьми Запада опасно. Есть с ними из одного блюда не следует, утверждали поборники традиционных устоев, ибо одно это грозило заразою и скверной.

Правители Востока всячески препятствовали проникновению западных идей. Они отчетливо сознавали, что их распространение грозило опрокинуть все здание традиционного общества. Наиболее опасными, по их мнению даже более опасными, чем купцы и завоеватели, были миссионеры (по большей части католические), сознательно занимавшиеся “экспортом” западноевропейской цивилизации. Повсюду на Востоке деятельность миссионеров вызывала негативную реакцию, а в случае ее успеха - просто запрещалась, как это произошло в Японии (1587 г.) и некоторых других странах Дальнего Востока. В цинском Китае ко всем религиям относились терпимо, кроме христианства. В Османской империи ни одна конфессия не подвергалась гонениям, за исключением римско-католической церкви. В XVII в. Япония, Китай, Сиам были закрыты для иностранцев, в других странах контакты с ними строго контролировались. До 1793 г. азиатские государства не имели постоянных посольств в Европе, ни один житель Востока не выезжал на Запад в частное путешествие.

Лишь очевидное неравенство сил вынудило Восток изменить позицию. От противостояния и изоляции он перешел к постепенному открытию цивилизационных границ. Более того, осознание “отсталости” породило стремление “догнать” Европу, прежде всего в тех областях, где западное превосходство было очевидно, осязаемо. В XVIII в. такой областью являлось военное дело. И не случайно все правители Востока начинали “догонять” Европу с реорганизации своих вооруженных сил. При этом они проявляли интерес исключительно к материальным достижениям западноевропейской цивилизации, в первую очередь к технике и естественнонаучным знаниям. Но даже такой односторонний интерес пробил первую брешь в культурно-историческом сознании Востока и заложил основы процесса европеизации и реформ. Начавшись в России и Турции, он постепенно стал распространяться на другие страны, прежде всего на их лимитрофные и приморские районы, находившиеся в более близком контакте с Европой и ее колониальными анклавами. Это был переломный момент, означавший вольное или невольное признание странами Востока превосходства западноевропейской цивилизации и в целом роли Запада как гегемона новой моноцентрической системы мира.

Интерес на Западе к Востоку возник благодаря свидетельствам христианских миссионеров XVI -- XVII вв. , которые первыми обратили внимание на существенные различия между регионами в политическом устройстве и ценностных ориентациях людей. Эти свидетельства положили начало двум направлениям с оценке Востока: панегирическому и критическому. В рамках первого Восток, и прежде всего Китай -- страна всеобщего благоденствия, учености и просвещенности, -- ставился в пример европейским монархам как образец мудрости и управлении. В рамках второго внимание акцентировалось на духе застоя и рабства, царившем в восточных деспотиях. При непосредственном столкновении двух типов цивилизационного развития, восточного и западного, в условиях, когда сила государства определялась технико-экономическими и военно-политическими преимуществами, обнаружилось явное превосходство европейской цивилизации. Это породило в умах европейских интеллектуалов иллюзию “неполноценности” восточного мира, на волне которых возникли концепции “модернизации” как способа приобщения “косного”Востока к цивилизации.

С другой стороны, на Востоке об отношении европейцев практически до концаXIX в. господствовало представление о подавляющем морально-этическом превосходстве восточной цивилизации, о том, что у “западных варваров” заимствовать нечего, кроме машинной технологии. Современный цивилизационный подход, основываясь на идеях “культурного плюрализма”, на признании неустранимости культурных различий и необходимости отказа от всякой иерархии культур и, следовательно, отрицания европоцентризма, вносит целый уточнений в концепцию о принципиальном различии путей исторического развития Востока и Запада. Все более утверждается мысль о том, что “отставание”Востока носит исторический характер: до определенного времени Восток развивался достаточно устойчиво, в том“своем ритме”, который был вполне сопоставим с ритмом развития Запада. Более того, ряд исследователей считает, что исторически Восток вообще не является альтернативой Западу, а выступает исходным пунктом всемирно-исторического процесса. В частности, Л. Васильев рассматривает “азиатское общество” как первую цивилизационную форму постпервобытной эволюции общины, сохранившую господствующую в ней авторитарно-административную систему и лежащий в ее основе принцип редистрибуции.

Для возникших на Востоке деспотических государств характерным было отсутствие частной собственности и экономических классов. В этих обществах господство аппарата администрации и принципа централизованной редистрибуции (дань, налоги, повинности) сочеталось с автономией общин и иных социальных корпораций при решении всех внутренних проблем. Произвол власти при соприкосновении индивида с государством порождал синдром “сервильного комплекса”, рабской зависимости и угодливости. Общество с таким социальным генотипом обладало прочностью, которая проявлялась, помимо прочего, в неискоренимой потенции регенерации: на базе рухнувшего по той или иной причине государства с легкостью, почти автоматически, возникало новое с теми же параметрами, даже если это новое государство создавалось иным этносом.

По мере эволюции этого общества появились товарные отношения и частная собственность. Однако с момента своего возникновения они сразу же ставились под контроль власти, и потому оказывались полностью от неё зависимыми. Многие восточные государства древности и средневековья имели процветающее хозяйство, большие города, развитую торговлю. Но все эти зримые атрибуты частнособственнической рыночной экономики были лишены того главного, что могло бы обеспечить их саморазвитие: все агенты рынка были заложниками власти и любое неудовольствие чиновника оборачивалось разорением, если не гибелью и конфискацией имущества в пользу казны.

В “азиатских” обществах господствовал принцип “власти -- собственности”, т. е. такой порядок, при котором власть рождала собственность. Социальную значимость в государствах Востока имели лишь причастные к власти, тогда как богатство и собственность без власти мало что значили. Утратившие власть становились бесправными. На рубеже VII -- VI вв. до н. э. в Южной Европе в рамках общества такого типа произошла социальная мутация. В результате реформ Солона и связанных с ними процессов с полисах Древней Греции возник феномен античности, основу которого составляли гражданское общество и правовое государство; наличие специально выработанных юридических норм, правил, привилегий и гарантий для защиты интересов граждан и собственников.

Основные элементы античной структуры не только выжили, но и в синтезе с христианством способствовали формированию в средневековых городах-коммунах, торговых республиках Европы, имевших автономию и самоуправление (Венеция, Ганза, Генуя), основ частнособственнического рыночного хозяйства. В эпоху Возрождения, а затем Просвещения античный генотип Европейской цивилизации проявился в полной мере, приняв форму капитализма.

Несмотря на альтернативность социального генотипа античности по сравнению с эволюционным типом развития на Востоке, примерно до XIV -- XVIIвв. между Западом и Востоком было много общего. Культурные достижения на Востоке в это время были вполне сопоставимы по своему значению с успехами европейского Возрождения (система Коперника, книгопечатание, великие географические открытия). Восток -- это крупнейшие в мире гидротехнические и оборонительные сооружения; многопалубные корабли, в том числе и для океанского мореплавания; разборные металлические и керамические шрифты; компас; фарфор; бумага; шелк.

Более того, Европа, выступая наследницей античной цивилизации, приобщалась к ней через мусульманских посредников, впервые познакомившись со многими древнегреческими трактатами в переводе с арабского.

Многие европейские писатели-гуманисты эпохи Возрождения широко пользовались художественными средствами, разработанными в иранской и арабской поэзии, а само понятие “гуманизм” (“человечность”) впервые прозвучало на фарси и было осмыслено в творчестве Саади. Однако между Востоком и Западом в рамках их традиционного в целом развития были и существенные различия, прежде всего в плане духовного освоения аналогичных достижений. Так, в Европе, несмотря на господство латыни как элитарного языка эпохи Возрождения, книгопечатание развивалось на местных языках, что расширяло возможности “демократизации”литературы и науки. На Востоке сама мысль о том, что, например, корейский или японский язык может быть“ученым”языком конфуцианства, в то время вообще не возникала. Это затрудняло доступ к высокому знанию простых людей. Поэтому книгопечатание па Западе сопровождалось усилением авторитета книги, а на Востоке -- Учителя, ученого-книжника”, “последователя” и “правильного толкователя” какого-либо учения. Различными были также судьбы науки на 3ападе и Востоке. Для гуманистов Запада и гуманитариев Востока общими были синкретизм знания и морали, постоянная обращённость к посюсторонним проблемам человеческого бытия. Однако научная мысль Запада всегда была обращена вперед, и это проявилось в ее повышенном внимании к естествознанию, фундаментальным исследованиям, а это требовало соответствующего уровня теоретического мышления. Научной добродетелью Востока являлось углубление в древние этико-философские трактаты в поисках скрытых в них предвосхищений. “Ученые”конфуцианцы, демонстрируя свою идейную привязанность к классическим авторитетам, постоянно вращались в кругу лишь“правильных” к ним комментариев, даже не помышляя о том, чтобы изменить не только дух, но и букву канона. Поэтому на Востоке “наука” до приобщения её к “западному” научно-рациональному типу оставалась в рамках рецептурной, практико-технологической деятельности. Восток не знал такого логического феномена, как доказательство, там существовали лишь предписания, “что делать” и “как делать”, и знания об этом в незыблемом виде передавались из поколения в поколение. В связи с этим на Востоке так и не возник вопрос об осмыслении в рамках методологической рефлексии всего того “научного” богатства, которое было накоплено тысячелетней в ходе рецептурно-утилитарной ученой деятельности. На Востоке наука была не столько теоретической, сколько практической, неотделимой от индивидуально-чувственного опыта ученого. Соответственно, в восточной науке было иное понимание истины, господствовал не логический, а интуитивный метод познания, что предполагало ненужность строгого понятийного языка и всякого формального знания. Естественно, что различные конфуцианские, буддистские, даоссийские, синтоистские системы знаний, воспринимались европейцами как“вненаучные”, “донаучные” или “антинаучные”. Характеризуя феномен “восточной науки”, некоторые исследователи обращают внимание на два момента. Во-первых, полагают они, мы упускаем из виду возрастную разницу цивилизаций Востока и Запада: “Может быть то, с чего начинали греки, для китайцев было пройденным этапом? ”. Во-вторых, “наука на Востоке носила синкретический характер” не потому, что не успела выделиться в самостоятельный вид деятельности, а потому, что научное знание было не высшей целью духовного опыта, а лишь его средством (Т. Григорьева). Из этих предположении можно заключить следующее: на Востоке уже в то время или знали, что есть подлинная “вселенская” наука, и поэтому вполне сознательно миновали дедуктивно-теоретический этап её развития, или предвосхитили современные методологические искания в русле постмодернизма.

Однако более предпочтительным выглядит представление о том, что на Востоке доминировали иные, не дискурсивные стили мышления и познания, где идеи выражались не столько в понятийной, сколько художественно-образной форме, опорой которых служат интуитивные решения, непосредственные эмоции и переживания. Это придавало большую значимость интерпретации, а не трансляции накопленного мыслительного материала и социального опыта. В XIV -- XVII вв. , когда наметился существенный перелом в альтернативном развитии цивилизаций Запада и Востока, с проблемой самоидентификации в западно-восточном культурном ареале столкнулась и Россия, заявившая теорией“Москва -- Третий Рим” о своей православно-культурной и мессианской исключительности. Вопрос об отношении России к цивилизациям Запада и Востока стал предметом теоретической рефлексии в XIX в. Г. Гегель, не видя будущности в культурно-историческом развитии России, вычеркнул ее из списка“исторических народов”. П. Чаадаев, признавая своеобразие цивилизационного развития России, видел его в том, что“мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку и не имеем традиций ни того, ни другого, “мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах”. В полемике западников и славянофилов сформировались две противоположные версии цивилизационной принадлежности России. Одна версия связывала будущее России с ее самоидентификацией в русле европейской социо- культурной традиции, другая - с развитием самобытно - культурной ее самодостаточности. К. Леонтьев разработал концепцию, восточно-христианской (византийской) культурной “прописки”России. Н. Данилевский, наиболее перспективным считал противостоящий западной культуре“славянский тип” цивилизации, полнее всего выраженный в русском народе. А. Тойнби рассматривал Российскую цивилизацию в качестве “дочерней”зоны православной Византии.

Существует также евразийская концепция цивилизационного развития России, представители которой, отрицая как восточный, такuзападный характер российской культуры, вместе с тем ее специфику усматривали во взаимном влиянии на неё западных и восточных элементов, полагая, что именно в России сошлись и Запад, и Восток. Евразийцы (Н. Трубецкой, П. Савицкий, Г. Флоровский, Г. Вернадский, Н. Алексеев, Л. Карсавин) отделяли Россию не только от Запада, но и от славянского мира, настаивая на исключительности её цивилизации, обусловленной спецификой “месторазвития”русского народа. Вo-первых, своеобразие русского (российского) национального самосознания они усматривали в том, что громадные пространства России, расположившиеся в двух частях света, накладывали отпечаток на своеобразие ее культурного мира. Во-вторых, евразийцы подчёркивали особое влияние на него“туранского” (тюрско-татарского) фактора.

Важное место в евразийской концепции цивилизационного развития России отводилось идеократическому государству как верховному хозяину, обладающему исключительной властью и сохраняющему тесную связь с народными массами. Своеобразие Российской цивилизации виделось и в том, что национальным субстратом ее государственности выступала единая многонациональная евразийская нация. В настоящее время также существуют различные цивилизационные типологизации исторического процесса конвергентного и дивергентного характера. Так, некоторые отечественные исследователи отстаивают тезис о существовании двух типов цивилизаций -- западной и восточной, в ходе взаимодействия которых происходит “вестернизация”Востока на основе модернизации.

К определяющим чертам восточных обществ они относят“неразделённость собственности и административной власти”; “экономическое и политическое господство -- часто деспотическое -- бюрократии”; “подчинение общества государству”, отсутствие “гарантий частной собственности и прав граждан”. Для западной цивилизации, наоборот, характерны гарантии частной собственности и гражданских прав” как стимул к инновациям и творческой активности; гармония общества и государства; дифференциация власти и собственности (Е. Гайдар). В такой цивилизационной трактовке Россия выглядит обществом восточного типа.

А. Ахиезер также различает два типа цивилизаций -- традиционную и либеральную. “Традиционной цивилизации присуще господство статичного типа воспроизводства, который нацелён на поддержание общества, всей системы социальных отношений, личности в соответствии с некоторым идеализирующим прошлое представлением”. В либеральной цивилизации “господствующее положение занимает интенсивное воспроизводство, которое характеризуется стремлением воспроизводить общество, культуру, постоянно углубляя её содержание, повышая социальную эффективность, жизнедеятельность”. Россия, считает Ахиезер, в своем историческом развитии вышла за рамки традиционной цивилизации, встала на путь массового, хотя и примитивного утилитаризма. Но тем не менее не сумела преодолеть границу либеральной цивилизации. Это означает, что Россия занимает промежуточное положение между двумя цивилизациями, что позволяет говорить о существовании особой промежуточной цивилизации, сочетающей элементы социальных отношений и культуры обеих цивилизаций.

Основными категориями социокультурной динамики России как промежуточной цивилизации являются инверсия и медиация, для инверсии характерна напряженная направленность деятельности на воспроизводство определенного типа общества. Господство инверсии в каждый момент времени не требует того, чтобы долго и мучительно вырабатывать принципиально новые решения, но открывает путь быстрым, логически мгновенным переходам от настоящей ситуации к идеальной, которая, возможно, в новых одеждах воспроизводит некоторый элемент уже накопленного культурного богатства. Медиация, наоборот, обусловливает конструктивную напряжённость человеческой деятельности на основе отказа от абсолютизации полярностей и максимизации внимания к их взаимопроникновению, к их сосуществованию друг через друга. Другой особенностью России как промежуточной цивилизации, но мнению Ахиезера, является раскол культур и социальных отношений. При этом раскол рассматривается как патологическое состояние общества, характеризующееся застойным противоречием между культурой и социальными отношениями, между субкультурами одной культуры. Для раскола характерен“заколдованный круг”: активизация позитивных ценностей в одной из частей расколотого общества приводит в действие силы другой части общества, отрицающей эти ценности.

Опасность раскола состоит в том, что он, нарушая нравственное единство общества, подрывает саму основу для воспроизводства этого единства, открывая путь социальной дезорганизации. Л. Семенникова выделяет три типа: “непрогрессивная форма существования”, “циклическое” и “прогрессивное развитие”. К непрогрессивному типу она отнесла “народы, живущие в рамках природного годового цикла, в единстве и гармонии с природой”. К циклическому типу развития -- восточные цивилизации. Прогрессивным тип представлен Западной цивилизацией, начиная с античности до наших дней.

Оценивая место России в кругу этих цивилизации, Л. Семенникова отмечает, что она не вписывается полностью ни в западный, ни в восточный тип развития. Россия, не являясь самостоятельной цивилизацией, представляет собой цивилизационно неоднородное общество. Это особый, исторически сложившийся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с великорусским ядром. Россия, геополитически расположенная между двумя мощными центрами цивилизационного влияния --Востоком и Западом, включает в свой состав народы, развивающиеся как по западному, так и восточному варианту. Поэтому Семенникова вслед за В. Ключевским, Н. Бердяевым, Г. Федотовым подчеркивает, в российском обществе неизбежно сказывается как западное, так и восточное влияние. Россия представляет собой как бы постоянно “дрейфующее общество” в океане современных цивилизационных миров.

Наряду с такими концепциями Российской цивилизации в настоящее время существуют и ярко выраженные её дивергентные варианты. Так, О. Платонов считает, что русская цивилизация принадлежит к числу древнейших цивилизаций. Её базовые ценности сложились задолго до принятия христианства, в Iтыс. до н. э. Опираясь на эти ценности, русский народ сумел создать величайшее в мировой истории государство, гармонично объединившее многие другие народы. Такие главные черты русской цивилизации, как преобладание духовно-нравственных основ над материальными, культ добротолюбия и правдолюбия, нестяжательство, развитие самобытных коллективистских форм демократии, воплотившихся в общине и артели, способствовали складыванию в России также самобытного хозяйственного механизма, функционирующего по своим внутренним, только ему присущим законам, самодостаточного для обеспечения населения страны всем необходимым и почти полностью независимого от других стран. Поскольку вопрос о специфике цивилизационного развития Востока, Запада и России рассматривается неоднозначно, то предварительно надо установить и основные направления сравнительного изучения этой проблемы. П. Сорокин обратил внимание на то, что цивилизации различаются между собой “доминантными формами интеграции”, или “цивилизационными матрицами”. Такое понимание цивилизации отличается и от представления о ней как о “конгломерате разнообразных явлений” и не сводят цивилизацию к специфике культуры, ибо в качестве “доминантной формы интеграции” могут выступать разные основания. С позиций такого подхода можно описывать различные поликультурные цивилизации, например, российскую, характерной чертой которой является интенсивное взаимодействие многих уникальных культур и почти всех мировых религий. Кроме того, каждой цивилизации присущ определённый генотип социального развития, а также специфические культурные архетипы.

Следует также выбрать не только ракурс цивилизационного сравнения, но и точку отсчета компаративного, сравнительно-исторического анализа. Поскольку наиболее заметные расхождения в развитии между Востоком и Западом стали наблюдаться с эпохи Возрождения, и в это же время начался процесс культурно-религиозной самоидентификации России по отношению прежде всего к Западу, то в качестве такой точки отсчета можно выбрать XIV -- XVIIвв. Тем более, что большинство зарубежных исследователей указывают на эпоху Возрождения и Реформации как на время смены матрицы европейской цивилизации, а отдельные отечественные ученые говорят применительно к этому периоду о зарождении особой Российской (евразийской) цивилизации.

В начале XIV в. Европа вступила в полосу кризиса “христианского мира”, который обернулся кардинальной перестройкой социально-экономических и духовных его структур. Нормативно-ценностный порядок европейской цивилизации, задававшийся католицизмом, вXIV - XVII вв. постепенно утратил жесткую религиозную обусловленность. На смену традиционному, аграрному, социоцентристскому обществу шло общество инновационное, торгово-промышленное, городское, антропоцентристское, в рамках которого человек постепенно, с одной стороны, приобретал экономическую, мировоззренческую, а затем и политическую свободу, а с другой, -- превращался по мере наращивания технологического потенциала в орудие эффективной экономической деятельности. Трансформация нормативно-ценностного порядка в Европе произошла в ходе “национализации” церкви государством и религиозной реформации (протестантско-католического противоборства), которые привели к тому, что в результате социального компромисса “единой и единственной матрицей европейской цивилизации” стал либерализм, который создал новое нормативно-ценностное пространство, универсальное для всей Европы и автономное но отношению к возникшим национальным государствам и к европейскому культурному разнообразию. В фокусе либерального мироощущения находится человек, его неповторимая и уникальная судьба, частная “земная” жизнь. Идеалом либерализма выступает человек-личность, гражданин, который не только осознает, но и жить не может без гражданских прав и свобод, прежде всего права собственности и права индивидуального выбора. Ядром исторической эволюции либерализма явились идеи свободы и толерантности.

Свободы -- как возможности и необходимости ответственного выбора и признания права на свободу за другими. Толерантности -- как уважения не только своих, но и чужих ценностей, как осмысления и использования иного духовного опыта в его самобытности.

Цивилизационный сдвиг в Западной Европе в это время был связан также с переходом с эволюционного пути развития на инновационный. Этот путь характеризуется сознательным вмешательством людей в общественные процессы, культивированием в них таких интенсивных факторов развития, как наука и техника. Активизация этих факторов в условиях; господства частной собственности, формирования гражданского общества привела к мощному технико-технологическому рывку западноевропейской цивилизации и возникновению в разных странах такой формы политического режима как либеральная демократия.

Для того чтобы перейти на инновационный путь развития, необходимо было особое духовное состояние, становление трудовой этики, превращающей труд из бытовой нормы в одну из главных духовных ценностей культуры. Такая этика стала складываться в Западной Европе ещё во время первичной распашки её земель, но окончательно утвердилась в эпоху Реформации в форме прежде всего протестантской трудовой этики. Протестантский идеал “молись и работай”, заложивший основы “духа капитализма”, означал, что человек, через работу обретая спасение души, не делегирует свои права наверх, а сам решает вес возникшие перед ним проблемы, “здесь и теперь”, не откладывая на завтра. Протестантская трудовая этика создала благоприятные условия для развития капитализма, оказала влияние на процесс первоначального накопления капитала. Огромную роль в этом процессе сыграли Великие географические открытия, которые, с одной стороны, привели к невиданному росту работорговли, а с другой стороны, резко ускорили темпы и масштабы накопления капитала в Европе за счёт эксплуатации природных ресурсов и населения“заморских территорий”. Деньги, полученные в результате торговли, всё больше начинают вкладываться в производство.

Оформляются контуры европейского, а затем и мирового рынка, центром которого становятся голландские порты. Возникновение рыночной экономики стало мощным фактором достижений западноевропейской цивилизации. Важные перемены происходят в это время и в политической жизни Европы. Меняется отношение к государству: человек-личность все более ощущает себя не подданным, а гражданином, рассматривая государство как результат общественного договора.

Российская цивилизация с момента своего возникновения вобрала в себя огромное религиозное и культурное многообразие народов, нормативно-ценностное пространство бытия которых не способно было к самопроизвольному сращиванию, к синтезу в универсальном для евразийского ареала единстве. Православие было духовной основой русской культуры, оно оказалось одним из факторов становления российской цивилизации, но не её нормативно-ценностным основанием.

Таким основанием, “доминантной формой социальной интеграции” стала государственность. Примерно в XV в. происходит превращение российского государства в универсальное, под которым Тойнби подразумевал государство, стремящееся “поглотить” всю породившую его цивилизацию. Глобальность подобной цели порождает претензии государства на то, чтобы быть не просто политическим институтом, по и иметь некое духовное значение, генерируя единое национальное самосознание. Поэтому в Российской цивилизации не было того универсального нормативно-ценностного порядка, как на Западе, который оказался бы автономным по отношению к государству и культурному многообразию.

Более того, государство в России постоянно стремилось к трансформации национально-исторического сознания, этнокультурных архетипов, пытаясь создать соответствующие структуры, “оправдывающие” деятельность центральной власти. Такими легитимационными структурами были прежде всего этатизм и патернализм, то есть представления о государстве как высшей инстанции общественного развития, оказывающей постоянное покровительство своим подданным. Со временем этатизм и патернализм стали доминирующими и в известной степени универсальными структурами в массовом сознании евразийского суперэтноса. Легитимность государственной власти в России поэтому опиралась не столько на идеологию (например, идею“Москва -- Третий Рим”), сколько обусловливалась этатистическим представлением о необходимости сохранения политического единства и социального порядка в качестве антитезы локализму и хаосу. И этот этатистско-патериалистский порядок был реальным основанием соединения разнородных национальных традиций и культур.

Поэтому дуализм общественного бытия в России имел иную природу, чем на Западе. Он выражался, прежде всего, в таких конфликтных тенденциях, где одной из сторон всегда выступало государство. Это --конфликт между государственностью как универсализмом и регионализмом как локализмом, между государственностью и национальными культурными традициями, между государственностью и социальными общностями.

Существенно отличались и способы разрешения конфликтов в России, где их участники не просто отрицают друг друга, а стремятся стать единственной социальной целостностью. Это приводит к глубокому социальному расколу в обществе, который нельзя, “снять” путем компромисса, его можно только подавить, уничтожая одну из противостоящих сторон.

Отсюда и своеобразная трактовка понятия свободы в российской ментальности, как признания только собственного права на выбор и отказ другим в таком праве. Свобода по-российски -- это воля, как свобода для себя и подавление других. Кроме того, следует учитывать и своеобразие сложившегося в эпоху Московского царства “вотчинного государства”. Московские князья, а затем русские цари, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены, что земля принадлежит им, что страна является их собственностью, ибо строилась она и создавалась по их повелению. Такое мнение предполагало также, что все живущие в России -- подданные государства, слуги, находящиеся в прямой и безусловной зависимости от государя, и поэтому не имеющие права претендовать ни на собственность, ни на какие-либо неотъемлемые личные права.

Говоря об особенностях образования Московского государства, надо отметить, что с самого начала оно формировалось как “военно-национальное”, доминантной и основной движущей силой развития которого была перманентная потребность в обороне и безопасности, сопровождавшаяся усилением политики внутренней централизации и внешней экспансии.

Российское государство в условиях социально-экологического кризиса XV столетия присвоило себе неограниченные права по отношению к обществу. Это в значительной степени предопределило выбор пути социального развития, связанного с переводом общества в мобилизационное состояние, основу которого составили внеэкономические формы государственного хозяйствования, экстенсивное использование природных ресурсов, ставка на принудительный труд, внешнеполитическая экспансия и колонизация, ставшая, по выражению В. О. Ключевского, стержнем всей российской истории. Поэтому для российской цивилизации был присущ иной, чем в Западной Европе, генотип социального развития. Если западноевропейская цивилизация перешла с эволюционного пути на инновационный, то Россия пошла по мобилизационному пути, который осуществлялся за счёт сознательного и “насильственного” вмешательства государства в механизмы функционирования общества. Такой тип развития является или средством выхода из застойного состояния, или инструментом ускорения эволюционных процессов, т. е. таких процессов, когда его стимулы формировались исключительно в качестве реакции на внешние покушения, поэтому мобилизационный тип развития представляет собой один из способов адаптации социально-экономической системы к реальностям изменяющегося мира и заключается в систематическом обращении в условиях стагнации или кризиса к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представляющих собой выраженные в крайних формах условия выживания общества и его институтов. Характерной чертой социального генотипа России стала тотальная регламентация поведения всех подсистем общества с помощью властно-принудительных методов.

В результате включались такие механизмы социально-экономической и политической организации и ориентации общества, которые перманентно превращали страну в некое подобие военизированного лагеря с централизованным управлением, жесткой социальной иерархией, строгой дисциплиной поведения, усилением контроля за различными аспектами деятельности с сопутствующими всему этому бюрократизацией, “государственным единомыслием” как основными атрибутами мобилизации общества на борьбу за достижение чрезвычайных целей.

Причем военизирование российского общества не было следствием широкомасштабной кампании или политической истерии, хотя они постоянно имели место с истории России. Это было результатом постоянного воспроизводства даже в обычных условиях “мирного”времени тех её институциональных структур, которые были созданы потребностями мобилизационного развития.

Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было доминирование политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство, ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на себя, систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля и прочих регламентации.

Другая особенность состояла в том, что особая роль внешних факторов вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций её развития, то государство, действуя в рамках старых общественно-экономических укладов, для достижения“прогрессивных” результатов, прибегала в институциональной сфере к политике “насаждения сверху” и к методам форсированного развития экономического и военного потенциала. В России, на Западе и Востоке сформировались также разные типы людей со специфически присущими им стилями мышления, ценностными ориентациями, манерой поведения. В России сложился православный (“Иоанновский”), мессианский тип русского человека. В православии сильнее всего выражена эсхатологическая сторона христианства, поэтому русский человек в значительной степени апокалиптик или нигилист (Н. Бердяев). “Иоанновский” человек в связи с этим обладает чутким различением добра и зла, он зорко подмечает несовершенство всех поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра.

Признавая святость высшей ценностью, “Иоанновский” человек стремится к абсолютному добру, и поэтому земные ценности рассматривает как относительные и не возводит их в ранг “священных” принципов. Если “Иоанновский” человек, который хочет действовать всегда во имя чего-то абсолютного, усомнится в идеале, то он может дойти до крайнего охлократизма или равнодушия ко всему, и поэтому способен быстро пройти путь от невероятной терпимости и покорности до самого необузданного и безграничного бунта.

Стремясь к бесконечному Абсолюту, “Иоанновский” человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он ощущает в себе. “Иоанновский” человек -- это мессианский тип человека. Его одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения. Он не разделяет, чтобы властвовать, а ищет разобщенное, чтобы его воссоединить. Он видит в мире грубую материю, которую нужно осветить и освятить.

Западный, “Прометеевский” тип человека, напротив, видит мир в своей реальности, хаос, который он должен оформить своей организующей силой. “Прометеевский” человек --героический тип, он полон жажды власти, он все дальше удаляется от духа и все глубже уходит в мир вещей. Секуляризация -- его судьба, героизм -- его жизненное чувство, трагика -- его конец. От “Иоанновского” и “Прометеевского” типов отличается восточный человек.

Мессианству и одухотворенности русского человека, героизму и экспрессивности западного он противопоставляет“универсальность” (“безвкусность”). В восточной культуре “безвкусность” -- пример мироощущения, ориентированного на сохранение гармонии мира, обладающего внутренним динамизмом развития, и поэтому не требующего произвола человеческого вмешательства. В морально-религиозном плане “безвкусность” -- это признак совершенного вкуса, его универсальности, это -- высшая добродетель, ибо “вкус” есть предпочтение, а любая актуализация -- ограничение. В культурной традиции Востока “безвкусность” является положительным качеством. Это -- ценность, которая в жизни реализуется в практике неосознанного социального оппортунизма, что означает принятие или устранение от дел с максимальной гибкостью и ориентацией исключительно на требование момента. Поэтому если добродетелями западного человека являются энергичность и интенсивность, мода и сенсация, восточного человека --точная середина и посредственность, бесшумность и увядание, то добродетелями русского человека - пассивность и терпеливость, консерватизм и гармонии. “Иоанновский” человек отличается от “Прометеевского”стилем мышления. Для западного человека характерен целерациональный стиль, ориентированный на конкретный результат деятельность и эффективность социальных технологий. Русскому человеку присущ ценностно-рациональный стиль мышления, предполагающий высокую ценность человеческих отношений, и как способ проявления этой ценности большую значимость работы на общее дело. Поэтому такой стиль мышления ориентирован не на результат и социальные технологии, а на стоящие за ними ценности. Такая ориентация и ценность делает человека способным отказываться от одних ценностей в пользу других, от индивидуальных планов в пользу общественных.

Восточному человеку более свойственен предметно-образный стиль мышления. Для него истиной является не то, что подвластно уму и воле человека, а само бытие. Поэтому истина не зависит ни от ума, ни от воли человека. Если западный человек нуждается в истинах, которые служат ему, то восточный человек --в истинах, которым можно служить всю жизнь. Поэтому процесс познания у восточного человека --это не столько анализ свойств объекта, сколько его духовное постижение на уровне, недоступном рациональному исследователю. Западный человек, поставленный рациональным мышлением в центр мироздания, игнорирует какую-либо трансцендентную волю. Восточный человек, предполагая в основе мироздания некую трансцендентную волю, стремится распознать ее, “войти” в неё и творить её как свою собственную, преодолевая тем самым конечность своего бытия. Гуманистическая матрица нацеливает западного человека на изменение мира и человека в соответствии с человеческими представлениями и проектами, а гуманитарная матрица восточного человека ориентирует его на изменение самого человека как части мира в соответствии с изначальным (не человеку принадлежащим) замыслом. Поэтому если“Иоанновский” человек ориентируется на прошлое, западный -- на будущее, то восточный -- на вечность. Если европейский и российский миры в цивилизационном отношении представляют собой относительное единство, то Восток в этом смысле единым никогда не был.

На Востоке существует несколько религиозно-культурных цивилизационных регионов, не только весьма своеобразных, но и в различной степени открытых вовне. Это -- исламская, индо-буддистская и конфуцианская цивилизация. Исламская цивилизация наименее открытая для внешних воздействий, что обусловлено прежде всего особенностями религии, охватывающей все стороны жизни, включая экономику и политику. Мусульманский образ жизни не только традиционен, но и самоценен.

Для исламской ментальности за пределами мусульманского мира нет ничего достойного для внимания и подражания. Вместе с тем это -- традиционалистски активная цивилизация. Индо-буддистская цивилизация -- нейтральная по отношению к внешним воздействиям, что вызвано явным религиозным уклоном в сторону посюсторонних проблем (поиски Абсолюта, забота об улучшении кармы и т. п.). Процветание потусторонней жизни не является сколь-нибудь значительной ценностью в рамках данной цивилизации, которая в связи с этим является традиционалистски пассивной цивилизацией. Конфуцианская (дальневосточная) цивилизация -- более открытая но отношению к внешним воздействиям и внутренним трансформациям, что обусловлено конфуцианским культом этики и самоусовершенствования, установкой на посюсторонние поиски гармонии в обществе (культ знаний, повышенное чувство долга и ответственности, крепкие патерналистские связи в семье и обществе, постоянная забота о повышении культуры и дисциплины труда). Это активно - инновационная цивилизация.

Европейская цивилизация при соприкосновении с иными цивилизациями обнаруживает тенденцию к социокультурной экспансии, нетерпимость к иным культурам как низшим и неразвитым (синдром социокультурного универсализма и ригоризма). Восточный тип цивилизации, особенно мусульманский и конфуцианский, при контактах с другими цивилизациями обнаруживает имперские политические тенденции при толерантности к социокультурным различиям (синдром авторитарно- властного господства и подчинения). Российская цивилизация в процессе цивилизационного взаимодействия обнаруживает мессианские тенденции с ориентацией на высшие ценностно-нормативные ориентации (старом авторитетно-властной, патерналистской многонациональной государственности).

Еще раз о том, что ведущими в европейском развитии были факторы неэкономические, "культурные" - иное, чем на Востоке, устройство права, социальных институтов и т.п. Большая часть текста - опровержение других теорий (колониального разграбления востока и т.п.), я цитирую только заключительную часть, где автор наконец говорит, как он сам думает об этом деле

-----------
"Да и в самой Европе не капитализм с его культом денег, не господство буржуазии, тем более не “буржуазные революции” были причиной “европейского чуда” XVI—XVII вв. Не купцы и не ростовщики-банкиры изменили лицо Запада, раскрыли его интеллектуальный и художественный потенциал. Не они произвели революцию в сознании, которая преобразила Запад в эпоху Возрождения и привела к созданию индивидуализированного общества, рационально перестроенного на принципах свободы. Сам капитализм как система свободной рыночной экономики был следствием тех перемен, которые произошли в Европе на рубеже Нового времени. Еще в 1973 г. Д.Норт в своем “Подъеме западного мира” отмечал, что научно-технические инновации, рыночные структуры, просвещение, накопление капитала и т.п. были не причиной подъема, а самим подъемом, его проявлением в различных сферах экономической и социальной жизни. Одним словом, капитализм был одним из результатов прогресса Запада, раскрытием в области экономики тех потенций, которые заключались в его социальных и духовных ценностях. Это был чисто западный способ производства. Он вытекал из самого характера социальных структур, присущих Европе с глубокой древности.

В эпоху средневековья, особенно в XI—XIV вв., под влиянием католической церкви и рыцарства эти ценности получили дальнейшее развитие, приведя к возникновению новой этики и морали. В сфере хозяйственной жизни особое значение имело введение обязательной исповеди, а также претворение на практике принципов “трудолюбия” (“industria” богословских трактатов), воспринимавшегося как своего рода религиозная аскеза. Труд стал самоцелью. Из проклятия, удела слуг и рабов он стал высшим религиозно-нравственным идеалом. Концепция труда как долга перед собой и перед богом, сама идея “соработничества”, рационализация всякой деятельности в сочетании с развитием правового сознания, самоконтроля и личной ответственности создали на Западе ту социально-нравственную атмосферу, которую М.Вебер не совсем удачно определил как “дух капитализма”.

Религиозно-нравственные идеалы Востока имели прямо противоположный характер. Аскеза связывалась прежде всего с уходом от мира. В миру же господствовали коллективистские начала, которые лежали в основе всех цивилизаций Востока. Более того, большинству из них была присуща установка на равенство и социальную справедливость. Соответственно, в системе приоритетов преобладало распределительное начало, ориентация на уравнительное и гарантированное удовлетворение материальных потребностей, связанное не с индивидуальными, а с коллективными усилиями. Отсюда вытекало отношение к труду. При всех различиях в его культуре и религиозно-нравственной основе он нигде на Востоке не являлся самоцелью, не имел того глубоко личного и в идеале нестяжательного характера, который он приобрел в странах Запада. Во всех цивилизациях Востока труд представал прежде всего как источник благосостояния и имел общественное значение. Труд одного был трудом для всех, и в идеале все трудились как один. На практике это порождало стремление “не переработать за другого”, в лучшем случае быть наравне с другими. Нигде на Востоке человек не отвечал за результаты своего труда перед собой, всегда — перед обществом, кастой или кланом. Соответственно, нигде не сложилось той социально-нравственной атмосферы, той культуры духа, в лоне которой происходило экономическое развитие Запада, непротиворечиво совмещавшееся с рациональным расчетом и даже меркантильностью.

Следует также учитывать, что экономические структуры, сложившиеся в различных цивилизациях Востока, были абсолютно несовместимы с развитием свободной рыночной экономики. Отсутствие таких фундаментальных институтов, как гарантия собственности и свобода, отрицание самоценности индивида и его стремлений, зависимость человека и его деятельности от коллектива — все это не давало иных альтернатив, кроме нерыночных форм организации труда. С развитием капитализма были несовместимы также экономические взгляды восточных правителей и правительств, исходивших, по определению А.Смита, из “земледельческих систем политической экономии”. Все они считали физический труд, прежде всего в сельском хозяйстве, единственным источником вновь производимого продукта, а крестьян — единственными кормильцами общества. Наконец, возникновению свободных рыночных отношений препятствовала государственная политика. При всех различиях идеологического порядка везде считались необходимыми вмешательство государства в хозяйственную деятельность людей и концентрация богатства в руках казны. Основной заботой госаппарата была проблема учета, распределения и перераспределения, одним словом — механизм редистрибуции, помимо прочего открывавший перед правящими классами поистине неограниченные возможности для собственного обогащения, к тому же не отягощенного ни личной ответственностью, ни императивами морального порядка. Невероятно, но факт по утверждению О.И.Сенковского (1800—1858) со ссылкой на “знатоков дела“, в цинском Китае начальники и их подчиненные расхищали не менее 60—70% казенных денег, в Османской империи и того больше — 75%.

Восток шел своим путем. Он не повторял и не собирался повторять путь развития Запада. На протяжении всего рассматриваемого периода он отстаивал свои идеалы, противопоставляя их социальным и духовным ценностям Европы. В его общественном сознании, по крайней мере на официальном уровне, Запад неизменно представал как царство зла, как очаг тьмы и рабства. Люди Запада — все эти “папежники” и “заморские дьяволы” — олицетворяли самые мрачные потусторонние силы, являлись носителями грубых материалистических инстинктов, были бездуховны, морально распущенны и нечистоплотны. Ненависть к Западу пронизывала всю полемическую литературу Востока. Власти и официальная пропаганда на корню пресекали всякий интерес к Западу. Заимствование европейского опыта изображалось как смертельная опасность, как “путь, — если верить „Отеческому наставлению" одного из иерархов восточной церкви, — ведущий к обнищанию, убийствам, хищениям, всякому несчастию”. Населению внушалось, что само общение с людьми Запада опасно. Есть с ними из одного блюда не следует, утверждали поборники традиционных устоев, ибо одно это грозило заразою и скверной.

Правители Востока всячески препятствовали проникновению западных идей. Они отчетливо сознавали, что их распространение грозило опрокинуть все здание традиционного общества. Наиболее опасными, по их мнению даже более опасными, чем купцы и завоеватели, были миссионеры (по большей части католические), сознательно занимавшиеся “экспортом” западноевропейской цивилизации. Повсюду на Востоке деятельность миссионеров вызывала негативную реакцию, а в случае ее успеха — просто запрещалась, как это произошло в Японии (1587 г.) и некоторых других странах Дальнего Востока. В цинском Китае ко всем религиям относились терпимо, кроме христианства. В Османской империи ни одна конфессия не подвергалась гонениям, за исключением римско-католической церкви. В XVII в. Япония, Китай, Сиам были закрыты для иностранцев, в других странах контакты с ними строго контролировались. До 1793 г. азиатские государства не имели постоянных посольств в Европе, ни один житель Востока не выезжал на Запад в частное путешествие.

Лишь очевидное неравенство сил вынудило Восток изменить позицию. От противостояния и изоляции он перешел к постепенному открытию цивилизационных границ. Более того, осознание “отсталости” породило стремление “догнать” Европу, прежде всего в тех областях, где западное превосходство было очевидно, осязаемо. В XVIII в. такой областью являлось военное дело. И не случайно все правители Востока начинали “догонять” Европу с реорганизации своих вооруженных сил. При этом они проявляли интерес исключительно к материальным достижениям западноевропейской цивилизации, в первую очередь к технике и естественнонаучным знаниям. Но даже такой односторонний интерес пробил первую брешь в культурно-историческом сознании Востока и заложил основы процесса европеизации и реформ. Начавшись в России и Турции, он постепенно стал распространяться на другие страны, прежде всего на их лимитрофные и приморские районы, находившиеся в более близком контакте с Европой и ее колониальными анклавами. Это был переломный момент, означавший вольное или невольное признание странами Востока превосходства западноевропейской цивилизации и в целом роли Запада как гегемона новой моноцентрической системы мира."

Главное при обгоне других - не отстать от самого себя!

Л. С. Сухоруков,
(советский и украинский писатель)

К середине XVII в. социально-экономические и технологические показатели Запада и Востока приблизительно выровнялись. Запад переживал начавшуюся в XVI в. духовную и экономическую трансформацию и смог к этому времени сравнять образовавшийся в период раннего средневековья огромный свой разрыв с Востоком (который был в пользу последнего), в том числе и на уровне среднего подушевого дохода.

В европейских государствах утвердился монархический абсолютизм, который, в отличие от феодальной государственности с господством религиозного мировоззрения и неподвижности социального порядка, исходил в большей степени из допущения более рациональных мировоззренческих взглядов, возможности социальных изменений, общенациональных интересов и объективно способствовал набирающим темп модернизационным процессам в обществе, а именно в развитии буржуазных отношений. По сути, это было начало длительного по времени модернизационного изменения традиционного западного феодального общества.

Это придало динамике развитию Европы по сравнению со стагнирующим и традиционно непоколебимым Востоком, в котором сохранялась господствующая вотчинно-государственная система и политическая надстройка в виде азиатского деспотизма. Несмотря на Новое время и появление новых технологий (как на Западе, так и на Востоке), ничто не указывало здесь на возможность вызревания каких-то изменений в виде буржуазных отношений. Сама система власти и традиционное мировоззрение населения восточных стран отторгало эти чужеродные новации.

Можно даже сказать, что если бы Запад не пришел на Восток в виде колониального капитализма и не привел Восток в движение, здесь ничего бы не изменилось. Восток бы продолжал находиться на своей вотчинно-государственной орбите и сохранять тот уровень технологий, который у него был, и лет за пятьсот до Нового времени. Гигантские материальные и людские ресурсы Востока при раннем историческом «старте» по сравнению с Западом позволяли Востоку, используя экстенсивный путь развития, долгое время опережать Запад. Однако именно в Новое время более отсталая по сравнению с Востоком со времен падения Римской империи Европа, делая переход к качественно иной капиталистической формации, берет исторический реванш у Востока и начинает его обходить.

Сложнее обстояло с Россией. Ордынское иго значительно отбросило Россию от Запада, как в географическом плане, так и от возможности следовать путем развития, сближающим ее с Западом. Оно окончательно оформило в стране восточную вотчинно-государственную структуру, правда, без ее политической надстройки в виде деспотизма власти. Страна, испытывая сильное геополитическое давление и с Запада, и с Востока находилось в состоянии сильного напряжения, которое заставляло власть идти по мобилизационному пути развития, все больше «закрепощая» общество государством.

Поэтому едва выживая в XV – XVI вв. из-за враждебного геополитического окружения и испытывая острый дефицит людей и средств, Россия все больше замедляла темпы своего развития. В тоже время, находясь географически ближе, чем Восток, к более продвинутому в военно-технологическом отношении Западу и будучи христианской страной, Россия старалась больше взаимодействовать с западным соседом, осторожно перенимая у него, военные и технологические новинки. Российская власть, в отличие от правителей Востока, первыми осознала порочность политики экономической и культурной изоляции от динамичного Запада и своего традиционализма.

Поэтому российские власти, в отличие от азиатских владык, издавна и более внимательно присматривались за модернизационными процессами на Западе и, начиная с Ивана IV, крайне осторожно и мелкими «порциями» приоткрывали Запад для себя. В XVII веке, испытывая еще более сильное геополитическое давление Европы и понимая свою отсталость от последней, самодержавно-идеократический политический режим России все более осознавал необходимость сближения с Западом в заимствовании западных технологий и инноваций.

Осознание своей отсталости от Европы и сильное желание ее преодолеть привело Россию на рубеже XVII – XVIII вв. к первой масштабной модернизации в виде петровских реформ. Однако масштаб петровских преобразований имел весьма ограниченные социальные последствия, которые не шли ни в какое сравнение с преобразованиями Александра II.

Тем не менее энергичные реформы Петра I и затем продолжение этих реформ при Екатерине II значительно сократили разрыв в социально-экономическом отношении отставания России от Запада. Но они не могли полностью его преодолеть, поскольку были половинчатыми (реформировалось государство, а не общество), без поддержки общества и не устранили господствующую в стране и тормозящую вотчинно-государственную структуру.

В то же время в какой- то степени эти реформы Россию осовременили (в плане ее рационализации), избавили ее от пут патриархального традиционализма и придали ей еще большую устойчивость. К тому же эти преобразования усилили экстенсивный путь развития страны за счет привлечения все большего количества средств и ресурсов, которых в стране всегда было с избытком.

Однако, несмотря на непреодоленное отставание, у России выработалась убежденность в правильности курса сближения с Западом и культурного дистанцирования от Востока, а также избавления от собственной «азиатчины». Убежденность эта со временем изменяла и собственное восприятие себя не как полуазиатской страны, а как крупнейшей европейской державы, раскинувшейся на огромных просторах Азии. Это в свою очередь позволило сформироваться во властных кругах России европеизированного колонизаторского взгляда в целом на Восток.

Идентифицируя себя с Европой в глазах своих восточных подданных и сопредельных азиатских стран, русские императоры пересмотрели свою восточную внешнюю политику, сложившуюся в XVI – XVII вв. Во второй половине XVIII в. Россия рассматривала свою миссию на Востоке как европейски цивилизаторскую. Это в какой-то мере позволяло снять проблему собственной культурной неполноценности и «остаточной азиатчины» по отношению к Европе, учеником которой Россия выступала. Заодно в ресурсах Востока (поскольку продолжалась колонизационная политика на восточных окраинах империи) российские самодержцы видели средства, как материальные, так и людские, которые они могли использовать, чтобы, с одной стороны, догнать Запад, а с другой – чтобы противостоять ему.

Какие факторы способствовали отставанию Востока и России от Запада и историческому обгону Востока и России последним?

1) Формационная отсталость Востока и России от Запада. Взаимная встреча Запада, Востока и России произошла на разных формационных основаниях и стадиях государств-обществ. Так, если к моменту встречи Запада, Востока и России на Западе шел переход от феодализма к капитализму (это был вариант недостроенного капитализма, но уже с капиталистической по сути мир-системой), то на Востоке только развивались процессы феодализации, а в России они достигли своего расцвета в XVIII в., но при этом в очень специфичной форме государственного феодализма.

При этом и в России, и на Востоке господствовал традиционализм (в то время как на Западе его уже почти не было), но в XVIII в. уже в разных пропорциях: на Востоке больше, в послепетровской России меньше. Это и предопределило взаимоотношения трех ведущих мировых субъектов: Запад как центр мирового хозяйства стал навязывать свои выгодные ему правила игры и обмена с Россией, ставшей полупериферийной зоной, зависимой от Запада и Востока, превращенного впоследствии Западом в отсталую периферию, целиком его обслуживающую.

2) Религиозно-нравственные идеалы Востока и России с ее православным мировоззрением были прямо противоположны западным идеалам протестантской этики с ее культом предприимчивости, труда, самоконтроля и личной ответственности перед собой и перед Богом в самоосуществлении своих жизненных планов. Новые религиозно-этические идеалы европейцев, порожденные развитием рыночных отношений, являли собой пример новой традиции инновационного типа – традиции постоянного движения, обновления и реформирования институтов и жизненных форм.

Эта традиция прогресса воспитывала у европейцев чрезвычайную активность и стремление к творчеству во всех сферах жизни, которые они использовали, чтобы максимально удовлетворить все более возрастающие потребности. Человек Запада все более освобождался от сковывающих пут старых традиций, уверенно смотрел в свое будущее. Впервые в мировой истории западное общество именно в будущем, а не в прошлом искало свой идеал золотого века, идеального общества.

Именно для этого периода характерно новое отношение к историческому времени у европейцев, которое можно обозначить как «Время – вперед!» В то время как на Востоке золотой век был в далеком прошлом («Время – назад!»), а настоящее и будущее рассматривались как все большее удаление от идеала. Россия искала свой идеал в неисторическом и неземном духовном пространстве – царстве Правды, граде Китеже и т.д. Все религиозно-нравственные идеалы Востока и России были связаны с уходом от земного мира с его несовершенством – монашеский идеал или образ странника, человека не от мира сего. В миру же господствовали коллективистские начала с установкой на равенство (исключение составляет Индия с ее подчеркнутым антиэгалитаризмом) и социальную справедливость.

В системе приоритетов и на Востоке, и в России преобладало распределительное начало, ориентация на уравнительное удовлетворение материальных потребностей, связанное не с индивидуальными, а с коллективными началами. Культура труда и на Востоке, и в России имела подчеркнуто нестяжательный характер. И главное, нигде на Востоке и в России человек не отвечал за результаты своего труда перед собой, но всегда – перед кастой, общиной, обществом. (Непомнин О.Е., Иванов Н.А.)

В отличие от людей Востока и России, европеец не просто начинает жить своим неопределенным будущим, но и как ответственный (тогда еще перед Богом) и рациональный человек тщательно планирует свою жизнь, беря на себя всю ответственность. Таким образом, подвижность и деловая рентабельность новых традиций и философско-религиозных мировоззрений Запада по сравнению с патриархальными и неделовыми традициями Востока и России обеспечили Западу ускорение по сравнению со своими главными «оппонентами» и последующий затем «отрыв» от них.

3) Ни Восток, ни Россия, не прошли через духовную секулярную модернизацию подобную той, что испытали европейские народы в эпоху Возрождения и Реформации, а затем и в эпоху Просвещения. Освобожденная от диктата церкви и сковывающей традиции духовная культура Запада, воспроизвела науку и светское образование (пусть вначале только для элиты), что послужило огромным толчком к развитию производительных сил и технологий. Книга, светское образование и наука стали фактором могущества Запада над миром, в то время как научно-технические инновации оставались чуждыми и Востоку, и России в Новое время. Причина все та же – отсутствие секуляризма и рационализма.

4) Запад, в отличие от Востока и России, сохранявшей свою культурную обособленность, открылся миру и сам открыл для себя мир, выйдя из своей географической и культурной изоляции в период средневековья. Эпоха Великих географических открытий с процессом колонизации новых земель, установлением интенсивных экономических и культурных связей с новыми странами и землями способствовали притоку в Европу огромного количества материальных ресурсов, что еще более ускорило экономическое развитие Запада.

С этого времени он шаг за шагом превращал весь мир в объект своей экспансии и удовлетворения собственных потребностей. Страны Востока в силу ряда причин отказались последовать примеру европейцев и перед лицом европейской торговой и колониальной экспансии некоторые страны Востока (Китай, Япония) пытались «закрыться». Как показала практика, такая политика оказалось неудачной и только лишь усугубила их отставание от Запада. Россия же в силу своей географической близости с более слабыми и малонаселенными народами Сибири и Центральной Азии активно проводила свою имперскую экспансию, которая, впрочем, не давала экономических выгод стране и не могла сравниться с европейской трансконтинентальной экспансией.

5) Отсутствие разделения власти и собственности на Востоке и в России, в отличие от Запада. Как мы неоднократно указывали, государство на Востоке и по большей части в России было главным собственником и распорядителем всех общественных благ, даже человеческой жизни. В этом и состояла сущность восточного деспотизма с его непризнанием права на автономию личности, общества и частной собственности от государства (вотчинно-государственная система). Неразделенность власти и собственности оказывала тормозящее воздействие на развитие новых буржуазных отношений и развитие общественной инициативы людей. Разделение власти и собственности на Западе, в отличие от Востока и России, где сохранялась их неразделенность, стало главной отличительной чертой Запада и причиной его цивилизационного успеха.

6) Отсутствие полноценного развития частной собственности на Востоке и в России, в отличие от Запада. На Востоке и в России либо вовсе отсутствовала частная собственность на землю и преобладала обшинная (общественная) собственность, либо частная была под полным контролем со стороны государства. И уж тем более государство своих предпринимателей никогда не поддерживало. Здесь государство, что в России, так и на всем Востоке, являясь главным собственником земли, распоряжалось ею далеко не эффективно. А в свою очередь именно более или менее свободное развитие частнособственнических отношений на Западе и всемерная поддержка отечественного бизнеса (особенно в протестантских странах Европы) позволили ему резко вырваться вперед.

7) Важнейшим преимуществом Запада перед своими главными историческими оппонентами в начале Нового времени стало становление здесь государства нового типа, а именно государства, которое методично и последовательно (через протекционистские налоги, заказы, субсидии и т.д.) превращает буржуазный хозяйственный уклад в господствующую экономическую систему. И это происходило во всех странах Европы – Запада, как в католических, так и протестантских. Везде в этих странах власти, причем абсолютные монархи, всячески содействовали (а где надо, и защищали) развитию национальной промышленности, частного предпринимательства (например, создание монопольных торговых компаний) и рыночных отношений.

То есть европейские абсолютистские режимы сыграли важнейшую роль в формировании капитализма как господствующей социально-экономической системы. На Востоке такого государства в Новое время так и не появилось, лишь в России с начала XVIII века формирующееся «регулярное государство» стало оказывать некоторое внимание отечественному капиталу и еще большее внимание – государственной промышленности. Но государственное внимание к своим «капиталистам» оказывалось «по остаточному принципу» (во-первых, дворяне-крепостники, только затем – частники) и не могло идти в сравнение с западными странами.

8) В отличие от Запада, где города были центрами деловой и общественной жизни, на Востоке и в России города были административно-политическими центрами, где заправляли всем не богатые горожане и частные собственники, а не создававшие прибавочного продукта государственные чиновники и аристократическая знать. Города лишь обслуживали интересы деспотичного государства, а, «…бюрократия в городах преобладала и доминировала над купечеством». (Федотова В.Г., Колпаков В.А., Федотова Н.Н.) К тому же города Востока и России, в отличие от европейских городов, не обладали самоуправлением, и здесь не было развитого городского буржуазного класса.

9) Большая автономия западного общества от государства и других властных структур и отсутствие независимости общества от власти (все были рабами государственной власти) на Востоке и в России. Автономия общества от государства и возможности для самореализации как можно большого количества людей придавали ускорение и динамизм Западу. Такое общество, лишенное жесткой опеки со стороны государства, впоследствии будет названо открытым (К. Поппер).

В то время на Востоке и в России общество порой отождествлялось с государством или служило слабым придатком к нему. Контроль над обществом здесь был огромным; он сдерживал инициативу личности и общества. Такой факт, как свободный выезд за границу подданных, был немыслим для Востока и России. По словам востоковеда Н. Иванова, до 1793 г. азиатские государства не имели постоянных посольств в Европе, «ни один житель Востока не выезжал на Запад в частное путешествие». Поэтому такое общество впоследствии Карл Поппер назовет обществом закрытого типа.

10) Общества Востока и России, в отличие от Запада, отличались своей многоукладностью, сложным этническим и религиозным составом и имели огромные территории. Это тормозило образование здесь однородных обществ со сплоченной общегосударственной культурой. Поэтому неслучайно на Востоке процесс нациостроительства отставал от аналогичного процесса на Западе на 150–200 лет. В то время как в Европе консолидация различных по своему правовому статусу королевских подданных в единые национальные общности активно началась в период абсолютных монархий XVII века. Это было очень важным преимуществом Запада, поскольку образование единых по культуре общностей – наций со светской идеологией национализма – в свою очередь ускоряет проведение модернизации и новаций, максимально рационализирует общественные отношения.

11) Военное превосходство Запада над Востоком и Россией. Все вышеперечисленные факторы отставания сразу дали о себе знать в военной области. В военном отношении Запад продемонстрировал свое превосходство над Востоком еще во второй половине XVI в. одержав ряд побед на суше и на море над самым сильным восточным государством того времени – Османской империей (например, разгром турецкого флота у Лепанто в 1571 г. испанцами и венецианцами).

В Ливонской войне 1558–1583 гг. многочисленные русские армии потерпели поражение от немногочисленных, но хорошо обученных и дисциплинированных армий шведов и поляков. В конце XVII в. европейские армии австрийцев и поляков одерживали победы над значительно превосходящими в численном отношении армиями турок-османов. Неоднократно терпела поражения и русская армия в XVII в., от более малочисленных, но лучше вооруженных и обученных армий Швеции и Польши.

Передовой военный флот европейцев стал настоящей грозой для всех неевропейских владык. Именно с помощью хорошо вооруженных парусников португальцы, голландцы, англичане, французы навязывали свои правила дипломатии и торговли могущественным на суше, но уязвимым и не раз униженным на море правителям Азии. Военный флот стал главным орудием борьбы за господство на морях и расширение колониальной экспансии, а также утверждение своей гегемонии у так называемых морских держав – Португалии, Голландии, Англии. Американский исследователь Тилли объясняет это просто: «Все эти государства воспользовались своим новым (коммерческим- В.Б.) богатством для создания военной мощи, а свою военную силу использовали для преумножения богатства».

Военная область на Западе являлась важнейшим индикатором передовых и революционных по сути буржуазных общественных трансформаций. При этом сама военная мощь Европы – Запада росла ускоренными темпами. Французский историк Пьер Шоню утверждает, что «между 1600 и 1760 годами армии классической Европы численно увеличиваются пятикратно, во сто раз умножают огневую мощь и особенно радикально меняют приемы и методы. В целом стоимость войска почти удесятеряется между началом XVII и 2-й пол. XVIII века».

Модернизация армии тесно связана с модернизацией экономики. И передовые европейские армии создаются для решения, в том числе и экономических задач и потребностей обществ. С помощью передовых для своего времени армий и военной техники Запад беспардонно навязывал свою господствующую волю другим регионам мира, что обеспечивало его последующее процветание, в то время как его незападные оппоненты безнадежно и все больше отставали в военном деле.

Ярким свидетельством превосходства европейского оружия и тактики над армиями Востока стала победа в битве при Плесси в 1757 г. британского отряда Роберта Клайва в 800 английских солдат, 2200 сипаев и 8 орудий над армией бенгальского правителя в 68000 тысяч с 50 пушками. Собственно, даже превосходство в количестве артиллерии ничего не давало восточным владыкам, как показала сама битва при Плесси. Гораздо важнее оказались передовая тактика, дисциплина и современная организация управления войсками в сражении. А этого у традиционных государств Востока быть не могло.

Именно превосходство в вооружениях и военной тактике европейских армий подтолкнуло Петра I встать на путь радикальных реформ, в результате чего Россия, создав по европейским стандартам обученные и вооруженные армию и флот, смогла одержать победы в XVIII в. над лучшими европейскими армиями Швеции и Пруссии, имея при этом лишь незначительное превосходство в живой силе. А в сражениях с турками русские полководцы Румянцев и Суворов побеждали, несмотря на численное превосходство противника в живой силе приблизительно в 1/4 и даже 1/5 в пользу турок.

Другой разновидностью всемирно-исторической интер­претации понятия “цивилизация” является своеобразная историческая концепция Д. Уилкинса. Он считает, что существует единая “Центральная цивилизация”, зародившая­ся при слиянии египетской и месопотамской цивилизации и пережившая все другие 14 цивилизаций. Современный мир – это, следовательно, лишь стадия исторически непрерыв­ной “Центральной цивилизации”.

Интерес в этом плане представляет предложенная Л. Ва­сильевым цивилизационная концепция всемирно-исторического процесса. В истории человечества оп выделяет три этапа.

1. С древнейших времен до VII – VI вв. до н.э. – время существования локальных обществ “азиатского” типа, традиционных, социоцентристских с авторитарно–деспотической административной системой. Основу такой системы составляли принципы “власти собственности” и “централизованной редистрибуции”: власть рождала собственность, перераспределе­ние которой было прерогативой государства. Для этих обще­ств было характерно медленное циклическое воспроизводство общественных структур со сменяющими друг друга в разных регионах периодами существования мощных централизованных государств и периодами феодального типа децентрализа­ции (при минимальных изменениях в традиционной социоцентристской структуре общества и его хозяйстве).

2.VII – VI вв. до н.э. – XIV – XVII вв. – время зарож­дения и становления общества европейского типа и социаль­ной дихотомии, параллельного сосуществования “европейско­го” и “азиатского” миров. В результате социальной мутации в Древней Греции появился феномен “античности” как генотип европейской цивилизации, инновационной, персоноцентристской, частнособственнической, гражданской.

3. С XVII в. – время общечеловеческой интеграции и воз­никновения всемирной истории на путях модернизации и гло­бальной трансформации. В XVIII – ХIХ вв. в результате за­падной экспансии на Востоке происходил симбиоз традицион­ных и европейских структур, в XX столетии начался переход от симбиоза к синтезу, большое влияние на процесс которого оказало цивилизационное разнообразие Востока.

При столкновении двух типов развития (“традиционного” и “инновационного”) в условиях, когда сила государст­ва определялась технико-экономическими и военно-политическими преимуществами, явное превосходство оказалось на стороне европейской цивилизации. Однако конец XX в. обнаружил, с одной стороны, негативные последствия тех­нологической экспансии европейской цивилизации, привед­шей человечество к глобальному кризису, а с другой, – вы­явил духовные преимущества неевропейского варианта раз­вития.

ЗАПАД-ВОСТОК-РОССИЯ: ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ТИПЫ

Запад есть запад, восток

есть восток, не встретиться

им никогда. Лишь у подножья

Престола Божья в день

страшного суда.

Эти строки, принадлежащие великому английскому писателю Редьярду Киплингу, и по сей день привлекают внимание. Одни соглашаются с Киплингом, говоря, что Востоку и Западу действительно не понять друг друга. Другие, наоборот, протестуют, указывая на то, что Восток европеизируется, а Запад проявляет все больший интерес к традициям востока (философии, искусствам, медицине).

Интерес на Западе к Востоку возник благодаря свиде­тельствам христианских миссионеров XVI - XVII вв., ко­торые первыми обратили внимание на существенные разли­чия между регионами в политическом устройстве и ценностных ориентациях людей. Эти свидетельства положили начало двум направлениям с оценке Востока: панегириче­скому и критическому. В рамках первого Восток, и прежде всего Китай - страна всеобщего благоденствия, учености и просвещенности,- ставился в пример европейским монар­хам как образец мудрости и управлении. В рамках второго внимание акцентировалось на духе застоя и рабства, царив­шем в восточных деспотиях.

При непосредственном столкновении двух типов цивилизационного развития, восточного и западного, в условиях, когда сила государства определялась технико-экономиче­скими и военно-политическими преимуществами, обнару­жилось явное превосходство европейской цивилизации.

Это породило в умах европейских интеллектуалов иллю­зию “неполноценности” восточного мира, на волне которых возникли концепции “модернизации” как способа приобще­ния “косного” Востока к цивилизации. С другой стороны, на Востоке об отношении европейцев практически до конца XIX в. господствовало представление о подавляющем мо­рально-этическом превосходстве восточной цивилизации, о том, что у “западных варваров” заимствовать нечего, кроме машинной технологии.

Современный цивилизационный подход, основываясь на идеях “культурного плюрализма”, на признании неустранимости культурных различий и необходимости отказа от всякой иерархии культур и, следовательно, отрицания европоцентризма, вносит целый уточнений в концепцию о принципиальном различии путей исторического развития Востока и Запада.

Все более утверждается мысль о том, что “отставание” Востока носит исторический характер: до определенного времени Восток развивался достаточно устойчиво, в том “своем ритме”, который был вполне сопоставим с ритмом развития Запада. Более того, ряд исследователей считает, что исторически Восток вообще не является альтернативой Западу, а выступает исходным пунктом всемирно-исторического процесса.

В частности, Л. Васильев рассматривает “азиатское об­щество”как первую цивилизационную форму постперво­бытной эволюции общины, сохранившую господствующую в ней авторитарно-административную систему и лежащий в ее основе принцип редистрибуции.

Для возникших на Востоке деспотических государств характерным было отсутствие частной собственности и эко­номических классов. В этих обществах господство аппарата администрации и принципа централизованной редистрибуции (дань, налоги, повинности) сочеталось с автономией об­щин и иных социальных корпораций при решении всех внутренних проблем. Произвол власти при соприкоснове­нии индивида с государством порождал синдром “сервиль­ного комплекса”, рабской зависимости и угодливости.

Общество с таким социальным генотипом обладало прочностью, которая проявлялась, помимо прочего, в не­искоренимой потенции регенерации: на базе рухнувшего по той или иной причине государства с легкостью, почти авто­матически, возникало новое с теми же параметрами, даже если это новое государство создавалось иным этносом.

По мере эволюции этого общества появились товарные отношения и частная собственность. Однако с момента сво­его возникновения они сразу же ставились под контроль власти, и потому оказывались полностью от неё зависимы­ми. Многие восточные государства древности и средневе­ковья имели процветающее хозяйство, большие города, раз­витую торговлю. Но все эти зримые атрибуты частнособст­веннической рыночной экономики были лишены того главного, что могло бы обеспечить их саморазвитие: все агенты рынка были заложниками власти и любое неудо­вольствие чиновника оборачивалось разорением, если не гибелью и конфискацией имущества в пользу казны.

В “азиатских” обществах господствовал принцип “власти - собственности”, т.е. такой порядок, при котором власть рождала собственность. Социальную значимость в государствах Востока имели лишь причастные к власти, тогда как бо­гатство и собственность без власти мало что значили. Утра­тившие власть становились бесправными.

На рубеже VII - VI вв. до н.э. вЮжной Европе в рам­ках общества такого типа произошла социальная мутация. В результате реформ Солона и связанных с ними процессов с полисах Древней Греции возник феномен античности, ос­нову которого составляли гражданское общество и правовое государство; наличие специально выработанных юридиче­ских норм, правил, привилегий и гарантий для защиты интересов граждан и собственников.

Основные элементы античной структуры не только вы­жили, но и в синтезе с христианством способствовали фор­мированию в средневековых городах-коммунах, торговых республиках Европы, имевших автономию и самоуправле­ние (Венеция, Ганза, Генуя), основ частнособственническо­го рыночного хозяйства. В эпоху Возрождения, а затем Просвещения античный генотип Европейской цивилизации проявился в полной мере, приняв форму капитализма.

Несмотря на альтернативность социального генотипа ан­тичности по сравнению с эволюционным типом развития на Востоке, примерно до XIV - XVII вв. между Западом и Востоком было много общего. Культурные достижения на Востоке в это время были вполне сопоставимы по своему значению с успехами европейского Возрождения (система Коперника, книгопечатание, великие географические открытия). Восток - это крупнейшие в мире гидротехниче­ские и оборонительные сооружения; многопалубные кораб­ли, в том числе и для океанского мореплавания; разборные металлические и керамические шрифты; компас; фарфор; бумага; шелк.

Более того, Европа, выступая наследницей античной ци­вилизации, приобщалась к ней через мусульманских по­средников, впервые познакомившись со многими древнегреческими трактатами в переводе с арабского. Многие евро­пейские писатели-гуманисты эпохи Возрождения широко пользовались художественными средствами, разработанны­ми в иранской и арабской поэзии, а само понятие “гума­низм” (“человечность”) впервые прозвучало на фарси и было осмыслено в творчестве Саади.