Всемирная история – прогресс. Сначала восточные цивилизации, где свободен был только один человек, потом – античные, где свободны были лишь некоторые, и верх развития – германский мир, где свободны все. Различал свободу и произвол: свобода – когда спонтанность человеческого решения совпадает с условиями окружающего мира и возможностью реализовать эту спонтанность, произвол – когда спонтанность решения не совпадает с возможностью и соответственно бесполезна.

21. «Мировой дух» и основные этапы его саморазвития (Г. Гегель)

По Гегелю существует некая мировая идея, мировой дух, или объективная идея, которая обладает способностью к развитию. Развиваясь, этот мировой дух порождает на каждом этапе своего развития природу, общество, человека. Гегель разрабатывает диалектику как мировой дух. Этот мировой дух развивается, изменяется, а остальной мир меняется за духом. свободу как условие нравственного закона, который мы осознаем.

Сознание каждого человека - частица Мирового духа. Именно в человеке абстрактный и безличный мировой дух приобретает волю, личность, характер, индивидуальность. Таким образом, человек есть "конечный дух" Мирового духа . Через человека Мировой дух: проявляет себя в виде слов, речи, языка, жестов; целенаправленно и закономерно движется - действия, поступки человека, ход истории; познает себя через познавательную деятельность человека; творит - в виде результатов материальной и духовной культуры, созданной человеком.

В своем саморазвитии, т.е. на пути к полному познанию собственного содержания, абсолютная идея проходит три основных этапа, которые можно обозначить как логический, природный и духовный: 1) идеи сами по себе; 2) идеи в природе; 3) идеи в духе.

22. Философский иррационализм А. Шопенгауэра

философские концепции и учения, ограничивающие или отрицающие, в противоположность рационализму, роль разума в постижении мира. Иррационализм предполагает существование областей миропонимания, недоступных разуму, и достижимых только через такие качества, как интуиция, чувство, инстинкт, откровения, вера и т. п. Таким образом, иррационализм утверждает иррациональный характер действительности.

«мир … есть нечто существующее независимо от нашего интеллекта, но имеет свои основные предпосылки в функциях нашего мозга, за счет которых только и возможен такой объективный порядок вещей, поскольку время, пространство и причинность, на которых основаны все реальные объективные процессы, сами есть не что иное, как функции мозга»».

Поэтому есть мир, как он есть на самом деле, и есть мир, как он нам видится.

Кроме внешнего опыта и основанного на нем рационального познания существует внутренний опыт, причем интуитивное познание возникло раньше логического, поэтому разум должен быть дополнен интуицией. Интуиция наряду со всеми законами природы и общественной жизни, за ними, мы воспринимаем мир, прежде всего, как некое единство, обладающее особенностью: как мир в целом, так и любой его фрагмент, процесс частица, каким бы законам они ни подчинялись, - всем им присущее вечное и постоянное движение и изменение, то есть вечная вибрация (постоянное движение), которую Шопенгауэр называет «мировой волей».

Мировая воля есть некая сила, некое движение, творящее все вещи и процессы. Иногда, эти процессы приобретают направленный, последовательный характер. Так происходит тогда, когда воля предстаёт перед оком познания. Так, в зависимости от степени сознательности, мы фиксируем четыре основных ступени проявления «мировой воли»: силы природы, растительный мир, животное царство и, собственно, человек.

«Основное свойство мировой воли состоит в том, что она ни к чему не направлена… нет никакой конечной цели, то есть, нет никакого смысла».

Закон объективации: «Чем более совершенный и сознательный уровень обнаружения мировой воли достигается, тем более трагический характер он приобретает». Шопенгауэр: «Чем умнее и глубже человек, тем труднее и трагичней его жизнь». В противоречие входят две силы: стихия «мировой воли» и человеческий разум. В поисках смысла человек и создает различные религии и философии, чтобы сделать жизнь выносимой. Шопенгауэр полагает, что человечество уже изобрело средство спасения от отсутствия смысла - иллюзии, придумывание занятий. Человек - это существо, в котором «мировая воля» борется сама с собой.

23. Основные понятия и положения философии Ф. Ницше

Философия жизни С точки зрения философа, жизнь дается познающему субъекту в виде единственной реальности, которая существует для определенного человека. Если выделить основную идею, краткая философия Ницше отрицает отождествление разума и жизни. Всем известное утверждение "мыслю, следовательно существую" подвергается жесткой критике. Жизнь понимается в первую очередь как постоянная борьба противостоящих сил. Здесь на первый план выходит понятие воли, а именно воли к ней. Воля к власти философия жизни ницше краткоПо сути, к описанию этого явления сводится вся зрелая философия Ницше. Краткое содержание этой идеи можно изложить в следующем. Воля к власти представляет собой не банальное стремление к господству, к командованию. Это сущность жизни. Это творческая, активная, деятельная природа составляющих существование сил. Ницше утверждал волю как основу мира. Поскольку все мироздание представляет собой хаос, череду случайностей и беспорядок, именно она (а не разум) является причиной всего. В связи с идеями о воле к власти, в трудах Ницше появляется "сверхчеловек". Сверхчеловек Он предстает как некий идеал, отправная точка, вокруг которой центрируется краткая философия Ницше. Поскольку все нормы, идеалы и правила - это не более чем фикция, созданная христианством (насаждающим рабскую мораль и идеализацию слабости и страдания), сверхчеловек сокрушает их на своем пути. С этой точки зрения, отвергается идея бога как порождения трусливых и слабых. Вообще, краткая философия Ницше рассматривает идею христианства как насаждение рабского мировоззрения с целью сделать сильных слабыми, а слабых возвести в идеал. Сверхчеловек, олицетворяющий волю к власти, призван уничтожить всю эту ложь и болезненность мира. Христианские идеи рассматриваются как враждебные жизни, как отрицающие ее.

Истинное бытие Фридрих Ницше яростно критиковал противопоставление некоего "истинного" эмпирическому. Якобы должен существовать некий лучший мир, противоположный тому, в котором живет человек. Согласно Ницше, отрицание правильности реальности приводит к отрицанию жизни, к декадансу. Сюда же следует отнести понятие абсолютного бытия. Его нет, есть лишь вечный круговорот жизни, бесчисленное повторение всего того, что уже имело место быть.

24. Концепция материалистического понимания истории К.Маркса. Матери-альное производство как основа развития общества

Материалистическое понимание истории: люди должны производить материальные блага, которые необходимы для поддержания и воспроизведения жизни. Следовательно, материальное производство составляет основу жизни и развития общества.

Отношения между людьми, складывающиеся в процессе производства являются первичными. Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их бытие, общественное бытие определяет их сознание и это сознание всегда есть общественное сознание.

Естественно-исторический процесс – это направленный, необходимый, объективный процесс, как любой естественный природный процесс, результат деятельности людей.

Способ производства – производственныхе отношения + производительные силы. Совокупность предметов и средств труда – средства производства. Общественные производительные силы – это созданные обществом средства производства, и прежде всего орудия труда и люди, которые приводят их в действие. В процессе производства люди вступают в производственные отношения. В данном случае процесс производства рассматривается не как технологический процесс, а как процесс социальный.

Производственные отношения сменяются под воздействием прогресса производительных сил Основным источником влияния на развитие производительных сил являются потребности общества, человека.

Среди законов общественного развития имеются такие, которые действуют на всех ступенях общественного развития: закон определяющей роли общественного бытия относительно общественного сознания, закон определяющей роли способа производства относительно структуры общества, закон определяющей роли базиса относительно надстройки

Но имеются и такие, которые присущи лишь некоторым периодам общественного развития -

закон разделения общества на классы и закон классовой борьбы.

25. Основные принципы диалектического материализма

Основными системообразующими принципами диалектического материализма являются:

принцип материальности мира, утверждающий, что материя первична по отношению к сознанию, отражается в нём и определяет его содержание (см. Основной вопрос философии);

принцип познаваемости мира, исходящий из того, что окружающий нас мир познаваем и что мерой его познанности, определяющей степень соответствия наших знаний объективной реальности, является общественно-производственная практика;

принцип развития, обобщающий исторический опыт человечества, достижения естественных, общественных и технических наук и на этой основе утверждающий, что все явления в мире и мир в целом находятся в непрерывном, постоянном, диалектическом развитии, источник которого - возникновение и разрешение внутренних противоречий, ведущие к отрицанию одних состояний другими и образованию принципиально новых качественных явлений и процессов (см. Диалектика);

принцип революционного преобразования мира, согласно которому историческая цель развития общества состоит в достижении свободы, обеспечивающей всестороннее гармоническое развитие каждой личности, в раскрытии всех её творческих способностей на основе коренного преобразования общества, достижения социальной справедливости и равноправия членов общества в рамках единой коммунистической формации;

принцип партийности, открыто провозглашающий социальную, классовую природу марксистско-ленинской философии и её непримиримость со всеми формами субъективного и объективного идеализма, агностицизма и антидиалектики (см. Метафизика).

Коренное отличие диалектического материализма от всех предшествующих философских систем состоит в том, что он выступает с момента своего возникновения как философия самого передового класса современности - рабочего класса, историческая миссия которого состоит в уничтожении всех форм эксплуатации человека и создании бесклассового общества.

26. Основные характеристики и идеи русской религиозно-идеалистической философии

Реальная, насущная проблема, которую видели перед собой русские философы – это проблема спасения человека как духовного, нравственного начала и восстановление его в его правах. Человек не есть только эмпирически-природное или социальное существо, полагали они, но он всегда есть нечто большее и сущность его заключена именно в духовном начале. Их глубоким убеждением было то, что человека нравственного, духовного невозможно вывести лишь из взаимодействия человека и социальной среды, а тем более из взаимодействия человека и природы, ибо как бы ни было велико их влияние на человека не они создают его. Если идти путем рационализма, то познание Бога возможно через познание мира. Но здесь человека подстерегает одна из серьезнейших опасностей. Чем глубже в познании мира на пути рационализма будет уходить человек, тем большая пропасть может открываться между Богом и человеком, и тем дальше человек будет уходить от Бога, а тем самым и от себя, либо низводя себя до уровня животного, либо превознося себя до уровня человекобога, причем, не снимая напряженность и трагизм сознания, а увеличивая их. Отсюда и неприязнь к рационалистической гносеологии. Выход виделся только в мистике, в мистическом слиянии с Богом. Бога нельзя доказать, но Бога нельзя и опровергнуть, однако, его можно открыть в себе и обрести тем самым истину в полном объеме, причем вечную и неизменную. Всякая рационалистическая аргументация в данном случае оказывается несостоятельной и просто излишней. Где кончается мышление, там начинается вера.

Данное направление философии в России выступило против дегуманизации человека, против превращения его в функцию, в фактор, средство для чего бы то ни было и для каких бы то ни было структур.

27. Русская идея (Вл. Соловьев, Н. Бердяев)

В процессе постепенного достижения человечеством всеединства и превращения его в богочеловечество Вл. Соловьев отводил приоритетную роль России.

Следует сразу же отметить, что в решении одной из основных философско-исторических проблем, а именно - проблемы единства и многообразия исторического процесса, Вл. Соловьев придерживался понимания исторического развития человеческого общества как единого в своей основе процесса. Все многообразие исторической реальности едино по своей сущности и имеет свое основание в Абсолюте (Боге). В этом заключается одна из основных содержательных характеристик исторического процесса в трактовке Вл. Соловьева.

человечество в своем развитии проходит три этапа: положительный, отрицательный и этап, синтезирующий первые два, или тезис, антитезис и синтез.

Человечество, следуя логике историософической триады, должно пройти в своем развитии три состояния: родовое (древнейший период), национально-государственное (современный период) и вселенское (будущее человечества). Соответственно, этими формами человеческой жизни «от начала истории три коренных силы управляли человеческим развитием»

Первая сила утверждает приоритет целого, то есть стремится подчинить человечество во всех сферах его жизни одному верховному началу

Вторая - стремится утвердить частные формы жизни

По закону развития - «неизбежно царство третьей силы», которая должна дать «человеческому развитию его безусловное содержание» через откровение «высшего божественного мира».

В основу русского национального типа, по Бердяеву, легли два противоположных начала: 1) природная, языческая стихия; 2) аскетически ориентированное православие.

Огромность русских пространств не способствовала выработке в русском человеке самодисциплины и самодеятельности. Только творчество может выступать мерой богоподобия человека.

28. Проблема подлинного и неподлинного существования в экзистенци-ализме

В связи с этим единственным адекватным и самым глубоким знанием человека они объявили осознание каждым своей смертности и несовершенства, причем таким знанием обладает каждый, даже самый непросвещенный человек, пребывающий в своем обыденном, повседневном опыте. Ясперс характеризует сознание и знание такого человека, как “единственное небожественное откровение”, а Хайдеггер определяет человеческое бытие как “бытие к смерти”. Большинство представителей экзистенциализма не предлагают человеку никакой потусторонней перспективы и полагают, что человек и не должен убегать от осознания своей смертности. Возникающий в человеке страх смерти, страх перед ничто, как бы раскрывает человеку неподлинность его повседневной жизни, но одновременно раскрывает и суть его подлинной жизни, которая как раз и заключается в “бытии к смерти”.

Анализируя страх смерти, Хайдеггер выделяет два вида страха, которые испытывает человек. Житейский страх, т.е. боязнь потерять жизнь или некоторые жизненные блага и страх онтологический, т.е. страх –бессмысленного существования. Рано или поздно, так или иначе, человек сталкивается с ничто, встает перед ничто и ничто влечет его как пучина. В этой своей устремленности к ничто человек, по Хайдеггеру, разрушает, отбрасывает или “выносит за скобки” все относительное, все относительные достоверности, стремясь обрести нечто безусловное. Безусловное, которое ищет человек, как полагает Хайдеггер, открывается ему не в исторических “судьбоносных” целеуказаниях и решениях, не в религиозных мифах и не каких-то метафизических конструкциях, а в его собственных безотчетных действиях, которым Хайдеггер дает общее название “экзистирование”. Экзистировать – это, значит, выходить за пределы своего упорядоченного сознания, эмпирического повседневного кругозора и социально организованного опыта. Если человеку удается ощутить, “высветить” то единое, что проявляется в его потоке настроений и переживаний, то он придет к осознанию своей фундаментальной настроенности. Это и есть человек как он есть, а не то, что он думает о себе или думают о нем другие, чем он кажется себе и другим. Это и есть экзистенция. Настроения и безотчетно-безусловные действия даны человеку как ее знамения. Именно в них возвещается человеку его подлинное предназначение, которому он и должен посвятить себя. Быть собой, быть верным себе, выбрать самому себя самого – это основное экзистенциальное требование. Экзистенция – это судьба-призвание, которой человек должен следовать.

Человек, утверждают экзистенциалисты – это всегда возможность. Человек всегда может стать иным, нежели чем является в настоящее время. Из всех этих положений ясно только одно – неясность собственной самости, тайна же того, что есть человек, так и остается тайной. Человек – это проект. Человеку свойственно постоянно вопрошать о своем собственном бытии и человеческое бытие есть всегда нечто большее, чем оно есть в данный момент, ибо человеческое бытие – это бытие, проектирующее само себя. Именно этим человек и отличается от всех видов сущего и от животного в частности, ибо животное всегда есть то, что оно есть и пребывает в ощущении постоянного совпадения с собой.

29. Проблема свободы и ответственности личности в экзистенциализме
(Ж.-П. Сартр)

В экзистенциализме в большинстве случаев свобода - это условие и способ самореализации индивида. Можно сказать, что свобода в экзистенциалистской философии представляет два непременных условия: возможность выбора человеком самой цели, или свобода его воли; возможность достичь человеком поставленной цели, или свобода его действия. Свобода в экзистенциализме предстает как тяжелое бремя, которое должен нести человек, поскольку он личность и обречен быть свободным - быть самим собой.

Сартр: Сартр: свобода как нечто абсолютное, раз и навсегда данное. Через акт сознания и выбора «Я» придает миру значение и ценность.

Именно человеческая деятельность придает смысл окружающему миру. Предметы - это знаки индивидуальных человеческих значений. Вне этого они - просто данность.

“Другой” лишает меня моей самости, конституируя меня в “другого” и я перестаю быть “для-себя”. Даже в любви, утверждает Сартр, невозможно подлинное сближение между людьми, ибо “другой” стремится превратить меня лишь в средство удовлетворения своих желаний, в вещь. Именно отсюда и вытекает, что все межличностные отношения – это конфликт и как результат – одиночество. Мы одиноки. Нет мира, который был бы общим для всех людей. Есть только человек, замкнутый в своем собственном внутреннем мире и постоянно испытывающий, переживающий страх, тревогу, заботу, одиночество, скуку.

Вторым существенным моментом учения экзистенциалистов о человеке, его сущности является учение о свободе. Свобода утверждается ими как исходный принцип человеческого существования и основополагающая ценность. Человек – это свобода и нет никакой разницы между бытием человека и его свободным бытием, ибо человек не должен раньше быть, а уж потом стать свободным. “Человек осужден быть свободным, - пишет Сартр. – Осужден потому, что не сам себя создал; и все-таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает”. Человек “брошенный” в мир ничем не детерминирован, он всецело предоставлен себе, он свободен. Именно в процессе самосозидания, в становлении, в проекте человек и свободен. Как только он чего-то достигает и останавливается, он перестает быть свободным, застывая в неподвижном бытии вещей. Чтобы быть свободным, человек должен постоянно превосходить себя, стремиться "вперед", тем самым, сохраняя свою свободу. Человек свободен, ибо он подвижное, неопределенное бытие. Мы уже отмечали, что экзистенциализм свел существование к самосознанию (сознанию) индивида, а отсюда и соблазн рассмотреть свободу лишь как свойство сознания. Однако свобода отнюдь не свойство сознания в ряду других его свойств, но и не есть нечто отличное или изолированное от сознания. Само сознание и есть свобода. Но суть сознания в противоречии, в отрицании, таким образом, свобода – это всегда не то, что есть, а то, что должно быть. Отсюда для Сартра свобода – это свобода проекта, замысла.

30. Проблема отчуждения в экзистенциализме (Ж.-П. Сартр, А. Камю)

Экзистенциали́зм - направление в философии XX века, акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека, провозглашающее его иррациональным. Человек воспринимается всегда в процессе становления, в потенциальном переживании кризиса, который свойственен Западной культуре, в которой он переживает тревогу, отчаяние, отчуждение от самого себя и конфликты.

Человек сначала существует (появляется и занимает место в неосмысленном, грубо вещественном мире), а только потом он определяется - входит в область подлинных сущностей и смыслов. С точки зрения экзистенциалистов, человек потому и не поддается научному определению, что он первоначально ничего собой не представляет, он изначально лишен какой-либо природы, определяющей его индивидуальное, личностное бытие. Человек станет человеком лишь позже.

Человек есть лишь то, что он сам из себя делает. Человек сам делает себя и свою жизнь. Именно он сам стал трусом, лжецом, подлецом.

Второй принцип сартровского экзистенциализма: человек ответственен не только за себя, он отвечает и за всех людей.

Сартр: Современного индивида Сартр понимает как отчуждённое существо: его индивидуальность стандартизована (как стандартизован официант с профессиональной улыбкой и точно рассчитанными движениями); подчинена различным социальным институтам, которые как бы «стоят» над человеком, а не происходят от него (например, государство, которое представляет отчуждённый феномен - отчуждение у индивида способности принимать участие в совместном управлении делами), а, следовательно, лишена самого важного - способности творить свою историю. Отчуждённый от себя человек имеет проблемы с материальными предметами - они давят на него своим навязчивым существованием, своим вязким и солидно-неподвижным присутствием, вызывая «тошноту». В противовес этому Сартр утверждает особые, непосредственные, цельные человеческие отношения.

Реакция на статью господина В. «Речь идет об общей теории мирового развития – теории мирового прогресса», – пишет автор. Начну с того, что теорию прогресса Н.А. Бердяев находит совершенно ложной (ее сторонниками он считает Конта и Гегеля, Спенсера и Маркса). «В истории нет по прямой линии совершающегося прогресса, прогресса совершенства, в силу которого грядущее поколение стоит выше поколения предшествующего; в истории нет и прогресса счастья человеческого – есть лишь трагическое, все большее и большее раскрытие внутренних начал бытия… ни в коем случае нельзя утверждать постоянное нарастание положительного за счет отрицательного… происходит лишь усложнение начал», - пишет он в работе «Смысл истории». И я понимаю Бердяева, ибо мера добра у каждой эпохи своя, мера красоты своя, мера счастья своя. Углубилось наше счастье? Но и несчастье углубилось. Войны, катастрофы, болезни преследуют современного человека не менее, чем человека первобытного.

У Гегеля всемирная история – прогресс в сознании свободы. Я соглашусь с тем, что познание – прогресс, что же касается материальных сфер общественной жизни, то для них более подходит понятие «развития».

Растения и животные эволюционируют, то есть приспосабливаются к окружающей среде. И развиваются, и усложняются. Развитие предполагает наличие зародыша и плода, движение вверх по ступеням, смену качеств и возвращение к началу, предполагает замыкание круга, спирали. Ушли от простого и через сложное вернулись к простому и начали новый цикл. И так без конца. Дурная бесконечность. Растение и животный организм поднимаются лишь до рода, но не поднимаются до истинно всеобщего, до понятия, и потому их развитие осуществляется через смерть каждого отдельного индивида.

Человеческий коллектив – особый организм: он состоит из разумных существ. Он эволюционирует, то есть приспосабливается к окружающей среде, он развивается – поднимается, усовершенствуется, меняет качество, проходит через различные эпохи. В начале эпохи – свое «зерно», в конце эпохи эпохи – свой «плод». Гегель разделил историю по степени овладения свободой: Древний Восток: свободен один – деспот; Античный мир: свободны некоторые; Христианский мир – свободны все. Здесь начальная ступень, «зерно», «клеточка» – минимум свободы, то есть рабство, конечная ступень – всеобщее освобождение, пока в сознании. Маркс шел по следам Гегеля, и у него общественно-экономические формации различаются по степени освобождения труда: рабство, крепостничество, юридически свободный труд при капитализме. В теории и социализм у него означал возвышение труда, но практика опровергла теорию: произошло не освобождение труда, а освобождение от труда и, как следствие, – новое закабаление работника, политическое закабаление.

Маркс – экономический материалист, для него история развития общества – это история развития способа производства материальных благ. Как люди работают, так и живут, таков и их образ жизни. Экономический фактор определяет собой и способ политического устройства, и идеологию. Экономические отношения в обществе доминируют. Из этого исходит и господин В., для него идеализм, как и для прочих марксистов, – страшнейший зверь. И для него развитие общества – это развитие экономики. В действительности экономические импульсы, при всей их важности, являются всего лишь основой всех прочих индивидуальных и общественных импульсов (потребностей, стремлений, волений, целей), влияющих на способ жизни людей. Стол – основа, на которой мы приготовили трапезу, сцена – основа, на которой актеры играют спектакль, фундамент – основа, на которой будет построен дом. И т.д. Экономика – основа, на которой гомо сапиенс устраивает свою жизнь: создает семью, строит государство, создает идеи, пишет книги и музыку, ставит фильмы… Пусть влияние экономики будет существенным, сверхсущественным, но она – не «родитель», не «педагог», не причина того «ребенка», которого мы назвали «образ жизни». А живут люди настолько хорошо или настолько плохо, насколько хорошо или плохо они воспитаны, умны и образованы. Идеи – нравственные и научные, идеология, прочерчивающие в истории свою линию, – определяют образ жизни людей. Большевики в России сделали все, чтобы даже при слове «идеализм» русский интеллигент от страха прятался под стол. Труд создал человека – с этим трудно не согласиться. Однако какой труд? Труд дворника или человека, который придумал машину для подметания? Труд экскаваторщика или инженера, который придумал экскаватор? Сколько стоят усилия организатора производства, изобретателя, ученого? Очевидно, что интеллект, организация, риск и все, что не относится к физическому труду, должно стоять на первом месте, играть главную роль, определять.

Интересна мысль автора о равноправии форм собственности – частной и общественной. Но отсюда, полагаю я, следует и равноправие классов – класса свободных наемных работников (рабочих, пролетариев) и класса частных собственников (буржуа, капиталистов, работодателей). И необходимость сотрудничества (соперничества) труда и капитала. И перемена взгляда на эксплуатацию. Там, где работник свободно продает часть своей энергии работодателю, – эксплуатации не может быть. Эксплуатация возможна лишь там, где есть принуждение, где есть обман, где нет свободы выбора, где у работника нет прав бороться за свое благополучие. Общественная (государственная) и частная собственность – две «сестры», они родились в «одной семье», в человеческом коллективе, «живут» и «работают» вместе в человеческом коллективе. Сотрудничают и соперничают. Ведут борьбу, ведут войну. Заключают перемирие, заключают долгий мир, кружатся в вальсе. Такова их судьба.

Я не могу согласиться с автором, что переход от общественной собственности к частной антиисторичен. История порой делает скачки в сторону, назад, долго стоит на месте, быстро прорывается вперед. Однако в общем и целом у нее черепаший ход. Образно выражаясь, большевики сломали Росси ноги и прирастили их пятками наперед. Революция в России в 90-х годах прошлого века все поставила на свое место. Это была болезненная операция по выправлению искусственного уродства. Автора смущает долгий разгул криминала. Но криминал долго гуляет после всякого переворота. Большевики боролись с криминалом с 17 года до войны, во время войны и десятилетия после войны.

Маркс создал учение о строительстве тоталитарного государства. После гибели первого государства, построенного по его проекту, у нас осталось много учеников великого автора. И это не педикулез, от которого в наше время легко избавиться. Дело в том, что марксизм у нас внедряли с детских лет, уже в детском саду было приказано развесить по стенам портреты Маркса, Энгельса, Ленина; бородатые и лысые дяди, как гипнотизеры, завораживали, заколдовывали детское сознание. Школа загоняла азы тоталитаризма дальше в душу, а в институте по марксизму надо было уже сдавать экзамен. И сегодня еще иные советские профессора философии в институтах (их не вывезли на пароходе в Турцию) «поют все песнь одну и ту же». Глубокая зараженность марксизмом не обошла и автора статьи, которая вызвала мою реакцию, он доказывает необходимость «коммунизации капитализма». четверг, 17 февраля 2011 г.

Продолжение1 Уважаемый Виктор! Бердяев – религиозный философ, но не мракобес. К маракобесам я, скорее, отнес бы большевиков, заливших страну кровью ради бредовой идеи. Далее. О счастье. Да, это субъективное понятие. Но такими же субъективными понятиями являются и употребляемые вами «инстинкт», «стремление», «интерес». Сложим все субъективное и получим то, что образует реальную жизнь.

Прогресс. Прогресс предполагает не только увеличение, усовершенствование, но и улучшение. Вот усовершенствовали мы атомную бомбу. Лучше нам стало от этого? Вот увеличили мы добычу нефти и газа. Назовем это прогрессом? Вот разрослись города, превратившись в скопище пороков. Это прогресс? Потому Бердяев и полагает, что для характеристики процессов в материальной сфере более подходит понятие «развития».

О разгуле криминала. Вы еще не знаете, как разгуливал криминал после большевистского переворота, во время гражданской войны, НЭПа, раскулачивания, во время Великой отечественной войны и после! Не знаете и думаете, что криминал только что родился. Криминал сегодня не господствует, ему «прижали хвост». И прижмут еще больше. В конечном счете все наладится и мы заживем, как в Финляндии или в Швеции.

«Маркс такого учения не писал», - прочитал я у Вас. И Вам захотелось очистить марксизм от скверны. Напрасно стараетесь. Перечитайте «Марифест…» и «Критику Готской программы». И Вы поймете, что Маркс такой же большевик, как и Ленин. Энгельс, правда, был чуть помягче. Марксову «революционную диктатуру пролетариата» наши большевики проверили на костях русского народа. И главный классик был бы в восторге. Но добавил бы: «Действуйте решительно! И чтобы никакой перестройки!». Пятница, 18 февраля 2011 г.

Продолжение2 Уважаемый Виктор! Любая общественная наука, включая марксизм, и есть идеология, ибо она создает идеи, систему идей, объясняющих общественное развитие, направляющих общественное развитие. И не надо искать различия между марксизмом и идеологией. Более того, марксизм претендует на плановое строительство общественной жизни. Он претендует на то, что бы стать руководством, инструкцией по производству новых отношений. Вспомните один из тезисов Маркса о Фейербахе: «Прежняя философия лишь объясняла мир, а задача состоит в том, чтобы изменить его». И большевики изменяли мир именно по Марксу. Нет, Ленин не врал, как Вы пишете, не прикрывался Марксом.

О классовости государства. Да, государство руководствуется интересам ведущих групп и классов, главных сил (буржуазия, творческая интеллигенция, политическая элита и пр.), оно, однако, не может не руководствоваться и общенациональными интересами, не может не учитывать интересы и широких трудящихся масс. Иначе ему не выжить, потому что армия и полиция набирается из низов, из демоса, из простого народа, из тех, кто не на виду, кто в повседневной политической жизни не играет существенной роли. Мубарак и Каддафи как раз этого и не учли.

Общественная собственность, если не мудрить, - это собственность малого коллектива, но главным образом – государства. И здесь важен статус каждого его члена. В семье – в отношении к семейной собственности все равны, но «равнее других» отец (или мать). Реальная власть здесь иерархична. В тоталитарном государстве в отношении к тотально обобществленной собственности (Марксов коммунизм) все равны, но «равнее других» главари партии, захватившей власть. Здесь господствует строгая политическая иерархия. Пикнешь против – сядешь на тюремный паек.

Общественная собственность сильно эволюционировала, она шла по прямой и по спирали. В демократических государствах (развитой капитализм) она функционирует ныне в рамках конституции, в рамках законов, исполнение которых контролируется парламентом, общественными организациями, свободной прессой. В тоталитарных государствах марксистского и не марксистского типа, чтобы создать иллюзию запланированного счастья, она используется для развития образования, медицины, науки, тоталитарной идеологии, пропаганды, народной культуры, и, разумеется, для создания органов безопасности и могучей армии

Частная собственность. Ее эволюция весьма значительна. В демократических государствах она приобрела сегодня статус неприкосновенности. Охраняется не просто силой или силой политической власти, но законом, исполнение которого контролируется парламентом и обществом. В тоталитарных государствах, там, где она допущена, частная собственность находится под тяжелой пятой власти. Как в современном Китае. В демократических государствах частная собственность является залогом свободы – политической, научной, духовной, здесь особенно важна ее материальная поддержка очагов духовной свободы – телевидения, печатных изданий, театра, музеев и т.д. В России частная собственность рождалась в муках – за одно десятилетия мы получили «плод», который Европа «рожала» и «шлифовала» столетия. Но что сделано – то сделано, переделывать не будем. Государственная и частная собственность на орудия и средства производства в любом государстве работают вместе – соперничают, сотрудничают, создают материальный и духовный продукт общества, обеспечивают благополучие граждан.

Интересна Ваша мысль о власти фараонов. Да, советские вожди – были фараонами. Однако с существенной поправкой, которую внесла история трех тысячелетий. Поправкой значительного культурного прогресса: наши политзэки в ГУЛАГе уже не были безоговорочно собственниками вождей, как рабы – собственниками фараонов, их достоинство было прикрыто неким подобием законов, ходили они уже не в кандалах, а колонной и под конвоем. И их не убивали без дальнейших церемоний по капризу охранника, а лишь в случае побега. Но и убежать не удавалось – от собак не убежишь.

Прибавление. О Бердяеве Вы сказали с большим пренебрежением. Это несправедливо. О криминале. В эпоху большевизма свирепствовал криминал бытовой, экономический, политический. Более всего – политический. Большевики убивали граждан и без суда, и по суду опричнины. вторник, 22 февраля 2011 г.

Проблема настоящего исследования – возможность значительно укоротить человеческую историю сравнительно с распространенными представлениями. Если бы это позволило правильнее видеть историю в целом, то тем самым увеличило бы коэффициент прогнозируемости. Ведь историческая наука, вольно или невольно, ищет путей стать наукой о будущем. Вместе с тем, история стала бы более историчной. Автор привержен правилу: "Если ты хочешь понять что-либо, узнай, как оно возникло". Но как поймешь историю человечества, если начало ее теряется в глубине, неведомой в точности ни палеоархеологии, ни палеоантропологии, уходит в черноту геологического прошлого. При этом условии невозможно изобразить историю как траекторию, ибо каждую точку на траектории ведь надо бы откладывать от начала. Каждый факт на траектории мировой истории надо бы характеризовать его удаленностью от этого нуля, и тогда факт нес бы в своем описании и объяснении, как хвост кометы, этот отрезок, это "узнай, как оно возникло".

Эмпирически наш современник знает, как быстро происходит обновление исторической среды, в которой мы живем. Если ему сейчас 75 лет и если разделить его жизнь на три двадцатипятилетия, то они отчетливо покажут, что каждый отрезок много богаче новациями, чем предыдущий. Но при жизни его предка на аналогичные отрезки приходилось заметно меньше исторической динамики, и так далее в глубь времен. А в средние века, в античности, тем более на Древнем Востоке индивидуальная жизнь человека вообще не была подходящей мерой для течения истории: его мерили династиями – целыми цепями жизней. Напротив, человек, который начинает сейчас свою жизнь, на протяжении будущих 75 лет, несомненно, испытает значительно больше изменений исторической среды, чем испытал наш семидесятипятилетний современник. Все позволяет предполагать, что предстоящие технические, научные и социальные изменения будут все уплотняться и ускоряться на протяжении его жизни.

Фундаментальным тезисом, который ляжет в основу дальнейшего изложения, является идея, что человеческая история представляет собой прогрессивно ускоряющийся процесс и вне этого понята быть не может. Мы не будем здесь касаться обширной проблемы, не надлежит ли вписать динамику человеческой истории в более пространный ряд: в возможный закон ускорения истории Вселенной, ускорения истории Земли, ускорения истории жизни на Земле? Это значило бы уплотнение времени новшествами (кумулятивными и необратимыми) и в этом смысле его убыстрение. Это касалось бы предельно общей проблемы ускорения мирового времени, иначе говоря, его все большей наполненности новациями. Человеческая история выглядела бы как отрезок этой кривой, характеризующийся наибольшей быстротой, точнее, наибольшим ускорением. Хотя в третичном и четвертичном геологических периодах развитие биосферы достигает максимальной ускоренности, мы все же можем человеческую социальную историю начинать как бы с нуля: ускорение продолжается, но оно возможно лишь благодаря тому, что в мире появляется эта новая, более высокая форма движения материи, при которой прежняя форма, биологические трансформации, уже может быть приравнена неподвижности. Да и в самом деле, Homo sapiens во время истории телесно уже не меняется.

Разные исторические процессы историки делят на периоды. Периодизация – основной прием упорядочения всякого, будь то короткого, будь то долгого, общественного процесса в истории культуры, политического развития какой-либо страны, в истории партии, войны, в биографии исторического персонажа, в смене цивилизаций. И вот я пересмотрел десятки частных периодизаций разных конечных исторических отрезков. Вывод: всякая периодизация любого исторического процесса, пусть относительно недолгого, если она мало-мальски объективна, т.е. ухватывает собственный ритм процесса, оказывается акселерацией – ускорением. Это значит, что периоды, на которые его разделили историки, не равновелики, напротив, как правило, один за другим все короче во времени. Исключением являются лишь такие ряды дат, которые служат не периодизацией, но простой хронологией событий, например царствований и т.п.

В долгих эпохах, на которые делят мировую историю, акселерация всегда выражена наглядно. Каменный век длиннее века металла, который в свою очередь длиннее века машин. В каменном веке верхний палеолит длиннее мезолита, мезолит длиннее неолита. Бронзовый век длиннее железного. Древняя история длиннее средневековой, средневековая – длиннее новой, новая – длиннее новейшей. Принятая периодизация внутри любой из них рисует в свою очередь акселерацию.

Конечно, каждая схема периодизации может отражать субъективный интерес к более близкому. Можно также возразить, что просто мы всегда лучше знаем то, что хронологически ближе к нам, и поэтому объем информации заставляет выделить такие неравномерные отрезки.

Однако периодизация мотивируется не поисками равномерного распределения учебного или научно-исследовательского материала в пусть неравные хронологические ящики, а качественными переломами в ходе того или иного развития. Да и невозможно отнести приведенные возражения к далеким эпохам, изучаемым археологией, где не может заметно сказываться преимущественная близость той или иной культуры к нашему времени.

Словом, мы замечаем, что река истории ускоряет свой бег даже изучая отдельные ее струи. Те или иные процессы иссякают, кончают свой цикл предельного ускорения, ибо он – сходящийся ряд, но тем временем другие уже набирают более высокие скорости. Но есть ли вообще мировая история как единый процесс? Первым, кто предложил утвердительный ответ, был Гегель. Правда, до него уже существовали теории прогресса человечества, например схема Кондорсе. То была прямолинейная эволюция, "постепенный" рост цивилизации. Гегелевская схема всемирной истории впервые представила ее как динамическое эшелонированное целое с качественными переломами и взаимным отрицанием эпох, с перемещениями центра всемирной истории из одних стран в другие, но с единым вектором совокупного движения. Суть мирового развития, по Гегелю, – прогресс в сознании свободы. Вначале, у доисторических племен, царят всеобщая несвобода и несправедливость. С возникновением государства прогресс воплощается в смене государственно-правовых основ общества: в древней деспотии – свобода одного при рабстве всех остальных, позже – свобода меньшинства, затем – свобода всех, но лишь в христианском принципе, а не на деле. Наконец, с французской революции начинается эра подлинной свободы. Пять великих исторических эпох, отрицающих одна другую и в то же время образующих целое.

Маркс и Энгельс, сохранив гегелевскую идею развития, перевернули ее с головы на ноги. В основу содержания формации они положили экономические отношения: основой общественной формации является определенный способ производства; его сокровенной сутью – отношение трудящегося человека к средству труда, способ их соединения, ибо мы видим их в прошлой истории всегда разъединенными.

Напрасно некоторые авторы приписывают Марксу и Энгельсу какой-то обратный взгляд на первобытное общество. Среди их разнообразных высказываний доминирующим мотивом проходит как раз идея об абсолютной несвободе индивида в доисторических племенах и общинах. Они подчеркивали, что там у человека отсутствовала возможность принять какое бы то ни было решение, ибо всякое решение наперед было предрешено родовым и племенным обычаем. Маркс писал об этом в "Капитале": "... отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью". Возвращаясь к этой мысли, Энгельс писал: "Племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности". "Идиллические", иронизировал Маркс, сельские общины "ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы".

На противоположном, полюсе прогресса, при коммунизме, - торжество разума и свободы.

Между этими крайними состояниями совершается переход в собственную противоположность, т.е. от абсолютной несвободы к абсолютной свободе через три прогрессивные эпохи, но эпохи в первую очередь не самосознания, а экономического формирования общества, т.е. через развитие форм собственности. Все три, по Марксу, зиждутся на антагонизме и борьбе. Рабство начинается с того, что исконная, примитивная, первобытная покорность человека несвободе сменяется пусть глухим и беспомощным, но сопротивлением; не только рабы боятся господ, но и господа – рабов. История производства вместе с историей антагонизма идет по восходящей линии при феодализме и капитализме.

Вглядываясь в пять последовательных общественно-экономических формаций Маркса, мы без труда обнаруживаем, что, если разложить всемирную историю на эти пять отрезков, они дают возможность обнаружить и исчислить ускорение совокупного исторического процесса.

Две темы – возрастание роли народных масс в истории и ускорение темпа истории – оказались двумя сторонами общей темы о единстве всемирно-исторического прогресса и в то же время о закономерной смене общественно-экономических формаций. Каждый последующий способ производства представляет собой шаг вперед в раскрепощении человека. Все способы производства до коммунизма сохраняют зависимость человека – его рабство в широком смысле слова. Но как глубоко менялся характер этой зависимости! В глубине абсолютная принадлежность индивида своему улью, или рою; позже человек или люди – основное средство производства, на которое налагается собственность; дальше она становится полусобственностью, которую уже подпирает монопольная собственность на землю; наконец, следы собственности на человека внешне стираются, зато гигантски раздувается монопольная собственность на все другие средства производства, без доступа к которым трудовой человек все равно должен бы умереть с голоду (рыночная или "экономическая" зависимость).

Вдумавшись, всякий поймет, что эти три суммарно очерченные эпохи раскрепощения, эти три сменивших друг друга способа общественного производства именно в той мере, в какой они были этапами раскрепощения человека, были и завоеваниями этого человека, достигнутыми в борьбе. Все три антагонистические формации насквозь полны борьбой – пусть бесформенной и спонтанной по началу и по глубинным слоям – против рабства во всех этих его модернизирующихся формах.

Отсюда ясно, среди прочего, что переход от каждой из трех антагонистических формаций к следующей не мог быть ничем иным, как революционным взрывом тех классовых противоречий, которые накапливались и проявлялись в течение всего ее предшествующего исторического разбега. Они были очень разными, эти социальные революции. Шторм, на несколько последних веков закрывший небеса античности, не все даже согласны называть революцией, но он был все-таки действительной социальной революцией в той адекватной форме, в какой она только и могла тогда извергнуться, – в форме перемежающихся народных движений, вторжений, великих переселений и глубоких размывов. Вторая великая эпоха социальных революций – классический перевал от феодализма к капитализму. Третий – пролетарский штурм капитализма, открывший выход в социалистическую эру.

Если разметить передний край всемирной истории по этим грандиозным вехам – от возникновения древнейших рабовладельческих государств и через три финальные для каждой формации революции, то обнаруживается та самая ускоряющаяся прогрессия, о которой шла речь. Ряд авторов полагает, что длительность или протяженность каждой формации короче, чем предыдущей, примерно в три или четыре раза. Получается геометрическая прогрессия, или экспоненциальная кривая (см. схему 1).

Хотя бы в самом первом приближении ее можно вычислить и вычертить. А следовательно, есть и возможность из этой весьма обобщенной логики истории обратным путем по такой кривой хотя бы приблизительно определить время начала и первичный темп движения человеческой истории: исторический нуль. Но прежде чем совершить такую редукцию, надо рассмотреть еще одну сторону этой общей теории исторического процесса.

Со времени рабовладельческого способа производства мы видим на карте мира народы и страны передовые и отсталые, стоящие на уровне самого нового для своего времени способа производства и как бы опаздывающие, стоящие на предшествующих уровнях. Сейчас на карте мира представлены все пять способов производства. Может прийти мысль, что, стартовав все вместе, народы затем двигались с разной скоростью.

Но если так, нельзя было бы и говорить о выяснении какого-то закономерного темпа истории вообще. Однако на самом деле перед нами вовсе не независимые друг от друга переменные. Отставание некоторых народов есть прямая функция выдвижения вперед некоторых других. Так вопрос стоит на протяжении истории всех трех классово антагонистических формаций. Чем больше мы анализируем само понятие общества, основанного на антагонизме, тем более выясняется, что политическая экономия вычленяет при этом "чистый" способ производства, стоящий на "переднем крае" экономического движения человеческого общества. Но в сферу политической экономии не входит рассмотрение того, как же вообще антагонизм может существовать, как он не пожирает себя едва родившись, как не взрывает сразу общество, основывающее на этом вулкане свое бытие? Ответ на этот вопрос дает только более общая социологическая теория.

Социально-экономические системы, наблюдаемые нами на "переднем крае" человечества, существуют и развиваются лишь благодаря всасыванию дополнительных богатств и плодов труда из всего остального мира и некоторой амортизации таким способом внутреннего антагонизма.

Этот всемирный процесс перекачки в эпохи рабства, феодализма и капитализма лишь иногда (при первой и третьей) выступал в виде прямого обескровливания метрополиями и империями окрестных "варваров" или далеких "туземцев" в колониях. Чаще и глубже – перекачка через многие промежуточные народы и страны как через каскад ступеней, вверху которого высокоразвитые, но и высокоантагонистичные общества переднего края. Ниже – разные менее развитые, отсталые, смешанные структуры. А глубоко внизу, хотя бы и взаимосвязанные с внешним миром, в том числе с соседями, самыми скудными сделками, но вычерпанные до бесконечности и бесчисленные в своем множестве народности пяти континентов почти неведомое подножие, выделяющее капельки росы или меда, чтобы великие цивилизации удерживались. Насос, который непрерывно перекачивает результаты труда со всей планеты вверх по шлюзам, – это различия в уровне производительности труда и в средствах экономических сношений.

Таков в немногих словах ответ на вопрос, двигалось ли своей цельной массой человечество в ходе всемирной истории, в ходе ускоряющихся прогрессивных преобразований, совершавшихся в классово антагонистические эпохи на его переднем крае. Да, при изложенном взгляде история предстает, безусловно, как цельный процесс.

Вернемся же к его свойству – ускорению. В истории освобождения человека мы ясно видим, пожалуй, только ускорение. Мы не можем описать, каким же станет человек в будущем. Между тем при достигнутых скоростях и мощностях пора видеть далеко вперед. И вот, оказывается, у нас нет для этого иного средства, как всерьез посмотреть назад. Как оказался человек в той несвободе, из которой выходил путем труда, борьбы и мысли? Иными словами, если есть закон ускорения мировой истории, он повелительно ставит задачу новых исследований начала этого процесса. Что закон есть, это можно еще раз наглядно проиллюстрировать прилагаемыми схемами (см. схемы 2, 3).

В этих схемах дано представление об относительном времени (абсолютное время измеряется в геологических масштабах). Читатель может мысленно преобразовать эти схемы таким образом, чтобы каждое деление на транспортире, скажем, каждый градус поставить в соответствие неравным величинам времени. Допустим, приняв последний градус за единицу (все равно 200 это лет или 33 года), предпоследний градус будем считать за две единицы, или за четыре, или в какой-либо иной прогрессии, можно брать и по другим математическим законам. В такой Преобразованной схеме выделенные эпохи расползутся равномерно, т.е. они не будут сгущаться к концу, зато идея ускорения мировой истории получит новое выражение, более близкое математическому мышлению.

Однако для первой схемы навряд ли возможно подобрать такую прогрессию хронологических значений градусов, при которой основные эпохи расположились бы равномерно. Здесь "доисторическое время" совершенно задавило "историческое время". Последнее заняло такую ничтожную долю процесса, что зрительно как бы оправдывается ошибка Тойнби: все, что уложилось в "историческое время", можно считать "философски одновременным" по сравнению с протяженностью "доистории". Во второй схеме для такой аберрации уже нет места. Нам как раз и предстоит в дальнейшем выбор между ними.

Пока что мы ограничимся немногими заключениями из сказанного. Если бы не было ускорения, можно было бы мысленно вообразить некую логику истории, вполне абстрагируясь от какой бы то ни было длительности, т.е. протяженности во времени каждого интервала между социальными революциями, разделяющими формации: можно было бы пренебречь эмпирическим фактом, что на жизнь любого способа производства ушло некоторое время; ведь оно при изменениях конкретных обстоятельств могло бы оказаться и покороче, причем неизвестно насколько. Но нет, даже в самой полной абстракции невозможно отвлечься от времени, ибо останется время в виде ускорения, иными словами, длительность заявит о себе в форме неравенства длительности. Точно так же каждая антагонистическая формация проходила в свою очередь через ускоряющиеся подразделы – становление, зрелость, упадок. Если же охватить всю эту проблему ускорения человеческой истории в целом, последует вывод: в истории действовал фактор динамики, т.е. История была прогрессом, но действовал и обратный фактор – торможение, причем последний становился относительно все слабее в соперничестве с фактором динамики, что и выражается законом ускорения истории. Однако лишь при коммунизме динамика неизменно имеет перевес над торможением.

Начальный отрезок истории был наиболее медленно текущим, следовательно, на нем торможение имело перевес над динамикой. Но этот начальный отрезок – необходимый член траектории, которая, как мы уже знаем, будет характеризоваться ускорением по типу экспоненты.

Наконец, мы констатируем еще раз, что вся наша кривая, а тем самым и начальный отрезок истории, – это не сумма некоторого числа кривых, иными словами, не история племен и народностей, а история человечества как одного объекта.

О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии) [изд. 1974, сокр.] Поршнев Борис Фёдорович

I. Ускорение исторического прогресса

Проблема настоящего исследования - возможность значительно укоротить человеческую историю сравнительно с распространенными представлениями. Если бы это позволило правильнее видеть историю в целом, то тем самым увеличило бы коэффициент прогнозируемости. Ведь историческая наука, вольно или невольно, ищет путей стать наукой о будущем. Вместе с тем, история стала бы более историчной. Автор привержен правилу: «Если ты хочешь понять что-либо, узнай, как оно возникло». Но как поймешь историю человечества, если начало ее теряется в глубине, неведомой в точности ни палеоархеологии, ни палеоантропологии, уходит в черноту геологического прошлого. При этом условии невозможно изобразить историю как траекторию, ибо каждую точку на траектории ведь надо бы откладывать от начала. Каждый факт на траектории мировой истории надо бы характеризовать его удаленностью от этого нуля, и тогда факт нес бы в своем описании и объяснении, как хвост кометы, этот отрезок, это «узнай, как оно возникло».

Эмпирически наш современник знает, как быстро происходит обновление исторической среды, в которой мы живем. Если ему сейчас 75 лет и если разделить его жизнь на три двадцатипятилетия, то они отчетливо покажут, что каждый отрезок много богаче новациями, чем предыдущий. Но при жизни его предка на аналогичные отрезки приходилось заметно меньше исторической динамики, и так далее в глубь времен. А в средние века, в античности, тем более на Древнем Востоке индивидуальная жизнь человека вообще не была подходящей мерой для течения истории: его мерили династиями - целыми цепями жизней. Напротив, человек, который начинает сейчас свою жизнь, на протяжении будущих 75 лет, несомненно, испытает значительно больше изменений исторической среды, чем испытал наш семидесятипятилетний современник. Все позволяет предполагать, что предстоящие технические, научные и социальные изменения будут все уплотняться и ускоряться на протяжении его жизни.

Фундаментальным тезисом, который ляжет в основу дальнейшего изложения, является идея, что человеческая история представляет собой прогрессивно ускоряющийся процесс и вне этого понята быть не может. Мы не будем здесь касаться обширной проблемы, не надлежит ли вписать динамику человеческой истории в более пространный ряд: в возможный закон ускорения истории Вселенной, ускорения истории Земли, ускорения истории жизни на Земле? Это значило бы уплотнение времени новшествами (кумулятивными и необратимыми) и в этом смысле его убыстрение. Это касалось бы предельно общей проблемы ускорения мирового времени, иначе говоря, его все большей наполненности новациями. Человеческая история выглядела бы как отрезок этой кривой, характеризующийся наибольшей быстротой, точнее, наибольшим ускорением. Хотя в третичном и четвертичном геологических периодах развитие биосферы достигает максимальной ускоренности, мы все же можем человеческую социальную историю начинать как бы с нуля: ускорение продолжается, но оно возможно лишь благодаря тому, что в мире появляется эта новая, более высокая форма движения материи, при которой прежняя форма, биологические трансформации, уже может быть приравнена неподвижности. Да и в самом деле, Homo sapiens во время истории телесно уже не меняется.

Разные исторические процессы историки делят на периоды. Периодизация - основной прием упорядочения всякого, будь то короткого, будь то долгого, общественного процесса в истории культуры, политического развития какой-либо страны, в истории партии, войны, в биографии исторического персонажа, в смене цивилизаций. И вот я пересмотрел десятки частных периодизаций разных конечных исторических отрезков. Вывод: всякая периодизация любого исторического процесса, пусть относительно недолгого, если она мало-мальски объективна, т.е. ухватывает собственный ритм процесса, оказывается акселерацией - ускорением. Это значит, что периоды, на которые его разделили историки, не равновелики, напротив, как правило, один за другим все короче во времени. Исключением являются лишь такие ряды дат, которые служат не периодизацией, но простой хронологией событий, например царствований и т.п.

В долгих эпохах, на которые делят мировую историю, акселерация всегда выражена наглядно. Каменный век длиннее века металла, который в свою очередь длиннее века машин. В каменном веке верхний палеолит длиннее мезолита, мезолит длиннее неолита. Бронзовый век длиннее железного. Древняя история длиннее средневековой, средневековая - длиннее новой, новая - длиннее новейшей. Принятая периодизация внутри любой из них рисует в свою очередь акселерацию.

Конечно, каждая схема периодизации может отражать субъективный интерес к более близкому. Можно также возразить, что просто мы всегда лучше знаем то, что хронологически ближе к нам, и поэтому объем информации заставляет выделить такие неравномерные отрезки.

Однако периодизация мотивируется не поисками равномерного распределения учебного или научно-исследовательского материала в пусть неравные хронологические ящики, а качественными переломами в ходе того или иного развития. Да и невозможно отнести приведенные возражения к далеким эпохам, изучаемым археологией, где не может заметно сказываться преимущественная близость той или иной культуры к нашему времени.

Словом, мы замечаем, что река истории ускоряет свой бег даже изучая отдельные ее струи. Те или иные процессы иссякают, кончают свой цикл предельного ускорения, ибо он - сходящийся ряд, но тем временем другие уже набирают более высокие скорости. Но есть ли вообще мировая история как единый процесс? Первым, кто предложил утвердительный ответ, был Гегель. Правда, до него уже существовали теории прогресса человечества, например схема Кондорсе. То была прямолинейная эволюция, «постепенный» рост цивилизации. Гегелевская схема всемирной истории впервые представила ее как динамическое эшелонированное целое с качественными переломами и взаимным отрицанием эпох, с перемещениями центра всемирной истории из одних стран в другие, но с единым вектором совокупного движения. Суть мирового развития, по Гегелю, - прогресс в сознании свободы. Вначале, у доисторических племен, царят всеобщая несвобода и несправедливость. С возникновением государства прогресс воплощается в смене государственно-правовых основ общества: в древней деспотии - свобода одного при рабстве всех остальных, позже - свобода меньшинства, затем - свобода всех, но лишь в христианском принципе, а не на деле. Наконец, с французской революции начинается эра подлинной свободы. Пять великих исторических эпох, отрицающих одна другую и в то же время образующих целое.

Маркс и Энгельс, сохранив гегелевскую идею развития, перевернули ее с головы на ноги. В основу содержания формации они положили экономические отношения: основой общественной формации является определенный способ производства; его сокровенной сутью - отношение трудящегося человека к средству труда, способ их соединения, ибо мы видим их в прошлой истории всегда разъединенными.

Напрасно некоторые авторы приписывают Марксу и Энгельсу какой-то обратный взгляд на первобытное общество. Среди их разнообразных высказываний доминирующим мотивом проходит как раз идея об абсолютной несвободе индивида в доисторических племенах и общинах. Они подчеркивали, что там у человека отсутствовала возможность принять какое бы то ни было решение, ибо всякое решение наперед было предрешено родовым и племенным обычаем. Маркс писал об этом в «Капитале»: «... отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине, как отдельная пчела к пчелиному улью». Возвращаясь к этой мысли, Энгельс писал: «Племя, род и их учреждения были священны и неприкосновенны, были той данной от природы высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчиненной в своих чувствах, мыслях и поступках. Как ни импозантно выглядят в наших глазах люди этой эпохи, они неотличимы друг от друга, они не оторвались еще, по выражению Маркса, от пуповины первобытной общности». «Идиллические», иронизировал Маркс, сельские общины «ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы».

На противоположном, полюсе прогресса, при коммунизме, - торжество разума и свободы.

Между этими крайними состояниями совершается переход в собственную противоположность, т.е. от абсолютной несвободы к абсолютной свободе через три прогрессивные эпохи, но эпохи в первую очередь не самосознания, а экономического формирования общества, т.е. через развитие форм собственности. Все три, по Марксу, зиждутся на антагонизме и борьбе. Рабство начинается с того, что исконная, примитивная, первобытная покорность человека несвободе сменяется пусть глухим и беспомощным, но сопротивлением; не только рабы боятся господ, но и господа - рабов. История производства вместе с историей антагонизма идет по восходящей линии при феодализме и капитализме.

Вглядываясь в пять последовательных общественно-экономических формаций Маркса, мы без труда обнаруживаем, что, если разложить всемирную историю на эти пять отрезков, они дают возможность обнаружить и исчислить ускорение совокупного исторического процесса.

Две темы - возрастание роли народных масс в истории и ускорение темпа истории - оказались двумя сторонами общей темы о единстве всемирно-исторического прогресса и в то же время о закономерной смене общественно-экономических формаций. Каждый последующий способ производства представляет собой шаг вперед в раскрепощении человека. Все способы производства до коммунизма сохраняют зависимость человека - его рабство в широком смысле слова. Но как глубоко менялся характер этой зависимости! В глубине абсолютная принадлежность индивида своему улью, или рою; позже человек или люди - основное средство производства, на которое налагается собственность; дальше она становится полусобственностью, которую уже подпирает монопольная собственность на землю; наконец, следы собственности на человека внешне стираются, зато гигантски раздувается монопольная собственность на все другие средства производства, без доступа к которым трудовой человек все равно должен бы умереть с голоду (рыночная или «экономическая» зависимость).

Вдумавшись, всякий поймет, что эти три суммарно очерченные эпохи раскрепощения, эти три сменивших друг друга способа общественного производства именно в той мере, в какой они были этапами раскрепощения человека, были и завоеваниями этого человека, достигнутыми в борьбе. Все три антагонистические формации насквозь полны борьбой - пусть бесформенной и спонтанной по началу и по глубинным слоям - против рабства во всех этих его модернизирующихся формах.

Отсюда ясно, среди прочего, что переход от каждой из трех антагонистических формаций к следующей не мог быть ничем иным, как революционным взрывом тех классовых противоречий, которые накапливались и проявлялись в течение всего ее предшествующего исторического разбега. Они были очень разными, эти социальные революции. Шторм, на несколько последних веков закрывший небеса античности, не все даже согласны называть революцией, но он был все-таки действительной социальной революцией в той адекватной форме, в какой она только и могла тогда извергнуться, - в форме перемежающихся народных движений, вторжений, великих переселений и глубоких размывов. Вторая великая эпоха социальных революций - классический перевал от феодализма к капитализму. Третий - пролетарский штурм капитализма, открывший выход в социалистическую эру.

Если разметить передний край всемирной истории по этим грандиозным вехам - от возникновения древнейших рабовладельческих государств и через три финальные для каждой формации революции, то обнаруживается та самая ускоряющаяся прогрессия, о которой шла речь. Ряд авторов полагает, что длительность или протяженность каждой формации короче, чем предыдущей, примерно в три или четыре раза. Получается геометрическая прогрессия, или экспоненциальная кривая (см. схему 1).

Хотя бы в самом первом приближении ее можно вычислить и вычертить. А следовательно, есть и возможность из этой весьма обобщенной логики истории обратным путем по такой кривой хотя бы приблизительно определить время начала и первичный темп движения человеческой истории: исторический нуль. Но прежде чем совершить такую редукцию, надо рассмотреть еще одну сторону этой общей теории исторического процесса.

Со времени рабовладельческого способа производства мы видим на карте мира народы и страны передовые и отсталые, стоящие на уровне самого нового для своего времени способа производства и как бы опаздывающие, стоящие на предшествующих уровнях. Сейчас на карте мира представлены все пять способов производства. Может прийти мысль, что, стартовав все вместе, народы затем двигались с разной скоростью.

Но если так, нельзя было бы и говорить о выяснении какого-то закономерного темпа истории вообще. Однако на самом деле перед нами вовсе не независимые друг от друга переменные. Отставание некоторых народов есть прямая функция выдвижения вперед некоторых других. Так вопрос стоит на протяжении истории всех трех классово антагонистических формаций. Чем больше мы анализируем само понятие общества, основанного на антагонизме, тем более выясняется, что политическая экономия вычленяет при этом «чистый» способ производства, стоящий на «переднем крае» экономического движения человеческого общества. Но в сферу политической экономии не входит рассмотрение того, как же вообще антагонизм может существовать, как он не пожирает себя едва родившись, как не взрывает сразу общество, основывающее на этом вулкане свое бытие? Ответ на этот вопрос дает только более общая социологическая теория.

Социально-экономические системы, наблюдаемые нами на «переднем крае» человечества, существуют и развиваются лишь благодаря всасыванию дополнительных богатств и плодов труда из всего остального мира и некоторой амортизации таким способом внутреннего антагонизма.

Этот всемирный процесс перекачки в эпохи рабства, феодализма и капитализма лишь иногда (при первой и третьей) выступал в виде прямого обескровливания метрополиями и империями окрестных «варваров» или далеких «туземцев» в колониях. Чаще и глубже - перекачка через многие промежуточные народы и страны как через каскад ступеней, вверху которого высокоразвитые, но и высокоантагонистичные общества переднего края. Ниже - разные менее развитые, отсталые, смешанные структуры. А глубоко внизу, хотя бы и взаимосвязанные с внешним миром, в том числе с соседями, самыми скудными сделками, но вычерпанные до бесконечности и бесчисленные в своем множестве народности пяти континентов почти неведомое подножие, выделяющее капельки росы или меда, чтобы великие цивилизации удерживались. Насос, который непрерывно перекачивает результаты труда со всей планеты вверх по шлюзам, - это различия в уровне производительности труда и в средствах экономических сношений.

Таков в немногих словах ответ на вопрос, двигалось ли своей цельной массой человечество в ходе всемирной истории, в ходе ускоряющихся прогрессивных преобразований, совершавшихся в классово антагонистические эпохи на его переднем крае. Да, при изложенном взгляде история предстает, безусловно, как цельный процесс.

Вернемся же к его свойству - ускорению. В истории освобождения человека мы ясно видим, пожалуй, только ускорение. Мы не можем описать, каким же станет человек в будущем. Между тем при достигнутых скоростях и мощностях пора видеть далеко вперед. И вот, оказывается, у нас нет для этого иного средства, как всерьез посмотреть назад. Как оказался человек в той несвободе, из которой выходил путем труда, борьбы и мысли? Иными словами, если есть закон ускорения мировой истории, он повелительно ставит задачу новых исследований начала этого процесса. Что закон есть, это можно еще раз наглядно проиллюстрировать прилагаемыми схемами (см. схемы 2, 3).

В этих схемах дано представление об относительном времени (абсолютное время измеряется в геологических масштабах). Читатель может мысленно преобразовать эти схемы таким образом, чтобы каждое деление на транспортире, скажем, каждый градус поставить в соответствие неравным величинам времени. Допустим, приняв последний градус за единицу (все равно 200 это лет или 33 года), предпоследний градус будем считать за две единицы, или за четыре, или в какой-либо иной прогрессии, можно брать и по другим математическим законам. В такой Преобразованной схеме выделенные эпохи расползутся равномерно, т.е. они не будут сгущаться к концу, зато идея ускорения мировой истории получит новое выражение, более близкое математическому мышлению.

Однако для первой схемы навряд ли возможно подобрать такую прогрессию хронологических значений градусов, при которой основные эпохи расположились бы равномерно. Здесь «доисторическое время» совершенно задавило «историческое время». Последнее заняло такую ничтожную долю процесса, что зрительно как бы оправдывается ошибка Тойнби: все, что уложилось в «историческое время», можно считать «философски одновременным» по сравнению с протяженностью «доистории». Во второй схеме для такой аберрации уже нет места. Нам как раз и предстоит в дальнейшем выбор между ними.

Пока что мы ограничимся немногими заключениями из сказанного. Если бы не было ускорения, можно было бы мысленно вообразить некую логику истории, вполне абстрагируясь от какой бы то ни было длительности, т.е. протяженности во времени каждого интервала между социальными революциями, разделяющими формации: можно было бы пренебречь эмпирическим фактом, что на жизнь любого способа производства ушло некоторое время; ведь оно при изменениях конкретных обстоятельств могло бы оказаться и покороче, причем неизвестно насколько. Но нет, даже в самой полной абстракции невозможно отвлечься от времени, ибо останется время в виде ускорения, иными словами, длительность заявит о себе в форме неравенства длительности. Точно так же каждая антагонистическая формация проходила в свою очередь через ускоряющиеся подразделы - становление, зрелость, упадок. Если же охватить всю эту проблему ускорения человеческой истории в целом, последует вывод: в истории действовал фактор динамики, т.е. История была прогрессом, но действовал и обратный фактор - торможение, причем последний становился относительно все слабее в соперничестве с фактором динамики, что и выражается законом ускорения истории. Однако лишь при коммунизме динамика неизменно имеет перевес над торможением.

Начальный отрезок истории был наиболее медленно текущим, следовательно, на нем торможение имело перевес над динамикой. Но этот начальный отрезок - необходимый член траектории, которая, как мы уже знаем, будет характеризоваться ускорением по типу экспоненты.

Наконец, мы констатируем еще раз, что вся наша кривая, а тем самым и начальный отрезок истории, - это не сумма некоторого числа кривых, иными словами, не история племен и народностей, а история человечества как одного объекта.

Из книги Древняя Русь и Великая степь автора Гумилев Лев Николаевич

101. Шаг по пути прогресса Владимир Мономах и Мстислав Великий умело координировали политику подручных княжеств, руководствуясь исключительно интересами своей страны. Но с 1132 г. стали заметны признаки грядущего упадка: вокняжение Всеволода Ольговича в Киеве,

Из книги Лунная афера США [с иллюстрациями] автора Мухин Юрий Игнатьевич

Ускорение свободного падения Теперь вернёмся к эксперименту с падением молотка и «пёрышка». Американцам в этом фокусе было важно, чтобы молоток и «пёрышко» упали одновременно, но до них не дошло, что важно ещё и время, за которое они упадут. Сбрасывал их астронавт с высоты

Из книги «Русские идут!» [Почему боятся России?] автора Вершинин Лев Рэмович

Ускорение А потом пришла беда откуда не ждали. «Неверные» с далекого севера начали наводить порядок на торговых трассах, оттесняя батыров удачи все дальше на юг и лишая их свободы воли, самовыражения и передвижений. Батыры, конечно, брыкались. Но безуспешно. Когда же к

Из книги Другая история науки. От Аристотеля до Ньютона автора Калюжный Дмитрий Витальевич

Ускорение прогресса Торговая революция и производство товаров Появление новых средств передвижения, надежной навигации, производство товара в массовом количестве привели к началу так называемой торговой революции, наступившей в последние столетия Средних веков.

Из книги Тайный преемник Сталина автора Добров Владимир

«Всемерное ускорение научно-технического прогресса» Об ускорении научно-технического прогресса, об инновациях в сегодняшней России не говорит только ленивый. «Правильные» речи и наставления руководителей страны на эту тему звучат почти каждый день. Проводятся

Из книги Запросы плоти. Еда и секс в жизни людей автора Резников Кирилл Юрьевич

Глава 21. Век прогресса 21.1. Эпоха романтизма Девятнадцатый век – один из самых сложных в духовной истории человечества. XIX в. сумел вызвать всеобщие надежды в светлое будущее; итогом его была невиданная в истории кровавая бойня. Но начинал он прекрасно. Победившая в

Из книги Россия: критика исторического опыта. Том1 автора Ахиезер Александр Самойлович

Из книги Петр Столыпин. Революция сверху автора Щербаков Алексей Юрьевич

Даешь ускорение! «Исключительно “сильные” люди, как Бисмарк, умели уступать, когда это было полезно, забывая о своем самолюбии. Столыпин же любил идти напролом… У него было пристрастие к тем “эффектам”, которые обывателей с толку сбивают (он называл их действие

Из книги Краткая история аргентинцев автора Луна Феликс

Цена прогресса В тот период процветание во многом зависело от производства, существовавшего в так называемой влажной пампе, то есть от зерновых и масличных культур, но особенно от производства мяса. Вследствие этого привилегированным регионом оказалась зона,

Из книги Рыцари Нового Света [с иллюстрациями] автора Кофман Андрей Федорович

Агенты исторического прогресса? «Розовая» легенда укоренилась прежде всего в Испании - что вполне объяснимо. Как говорилось, конкистадоры не были изгоями, за чьи поступки никто не в ответе, - они действовали во имя государства и от лица государства; поэтому оценка

автора Семенов Юрий Иванович

2. ИСТОРИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС: ЕГО ПОНИМАНИЕ И ИСТОЛКОВАНИЕ (унитарно-стадиальный и плюрально-циклический подходы к истории, линейно-стадиальное и глобально-стадиальное понимания исторического прогресса) 2.1. ДВА ОСНОВНЫХ ПОДХОДА К ИСТОРИИ: УНИТАРНО-СТАДИАЛЬНЫЙ И

Из книги Философия истории автора Семенов Юрий Иванович

2.2.7. Идеи исторического прогресса в античную эпоху Это не значит, что идея исторического прогресса была совершенно чужда античности. Она существовала в эту эпоху, равно как и идея исторического регресса. Причем последняя зародилась раньше. Она присутствует уже в поэме

автора

§ 2. Теория исторического знания и методы исторического изучения На основании соображений, изложенных выше, легко придти к заключению, что методология науки преследует две задачи - основную и производную; основная состоит в том, чтобы установить те основания, в силу

Из книги Методология истории автора Лаппо-Данилевский Александр Сергеевич

Часть I Теория исторического знания Главнейшие направления в теории исторического знания С теоретико-познавательной точки зрения научное знание характеризуется его систематическим единством. Подобно нашему сознанию, отличающемуся единством, и наука должна быть

Из книги История Украинской ССР в десяти томах. Том девятый автора Коллектив авторов

1. КУРС НА УСКОРЕНИЕ ТЕХНИЧЕСКОГО ПРОГРЕССА Особенности нового этапа экономического развития страны. Развитие социалистической экономики в СССР в 50–е - начале 60–х годов проходило под все возрастающим влиянием научно - технической революции, «которая несет с собой

Из книги Кровавый век автора Попович Мирослав Владимирович

От редакции: Выступление философа Владимира Кантора на конференции «Понятие прогресса в разнообразии мировых культур» (Нью-Йорк, 31 мая - 2 июня 2015 года).

Хочу начать свой доклад с вопроса, на первый взгляд, парадоксального, но чрезвычайно важного, как увидим, имеющего отношение не только к России, но и к Европе последних ста лет. Вопрос этот должен актуализировать тему моего доклада, перевести его из регистра академического в регистр сегодняшнего дискурса. Вопрос звучит так. Почему последние сто лет идея прогресса из идеи благотворной стала идеей опасной, чреватой войнами и почти непрекращающимся насилием? Я попытаюсь ответить на этот вопрос, опираясь на анализ идеи прогресса в русской мысли и русской истории.

Что такое прогресс? Надо вспомнить, что это понятие явилось как секуляризация христианской идеи. Отец Сергий Булгаков в начале прошлого века довольно точно фиксировал: «Теория прогресса для современного человечества есть нечто гораздо большее, нежели всякая рядовая научная теория, сколь бы важную роль эта последняя ни играла в науке. Значение теории прогресса состоит в том, что она призвана заменить для современного человека утерянную метафизику и религию, точнее, она является для него и тем и другим» . Она и заменила. Но вместе с тем ушло и стремление к высшему началу, которое в Европе давало только христианство. В России это противостояние между прогрессом, понимаемом как стремление к сытости и счастью, и христианством, предлагавшим движение к высшим духовным ценностям, составило целую эпоху. Христианство полагало целью исторического движения усилие для развития человека и его свободы. Наиболее внятно эту идею высказал протестант Гегель: «Внедрение и проникновение принципа свободы в мирские отношения является длительным процессом, который составляет самую историю. <…> Всемирная история есть прогресс в сознании свободы - прогресс, который мы должны познать в его необходимости» .

В России многие русские мыслители подхватили именно это прочтение прогресса. Задачу прогресса в России удачно, на мой взгляд, сформулировал Чернышевский, заявивший, что прогресс - это стремление к возведению человека в человеческий сан. А без свободы человек не может быть человеком. Говорил в России подобное не он один. Достоевский писал о необходимости найти человека в человеке. Человек - это не то, что дано, а то, что всегда находится в становлении. Именно в контексте христианской парадигмы мышление принимало свободу человека как основу прогресса, ибо только в христианстве каждый верующий получал шанс на признание своего Я, своего места, где его автономность не ставилась бы под сомнение. Христос ведь говорил: «В доме Отца Моего обителей много» (Ин, 14-2). В России при полной сервильности духовенства проповедь христианства должна была преодолевать и эту сервильность, выходя напрямую к людям со своим словом. Неслучайно со второй половины XIX века начинается страстная проповедь христианства русскими мыслителями и писателями. Эта проповедь предполагала и обращение к идеалам Просвещения, где выбор своей позиции необходимо означал независимость разума. Пушкин, одним из первых связавший христианство с прогрессом, писал императору Николаю I: «Одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия» . Существенно отметить, что эта переписка состоялась после восстания декабристов 1825 года. Ответ императора характерен: «Принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительно основанием совершенства, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание (выделено мной. - В.К. )» . Это, в сущности, и осталось требованием русских властей навсегда.

Но явное отставание России от Запада (экономическое и техническое), явное преобладание Запада, которое друг Пушкина Чаадаев понимал как результат христианского развития Европы, заставляло все же искать путь к преодолению этого отставания. Каков же шанс у России? Пожалуй, именно верующий мыслитель Чаадаев выговорил идею, которая странным образом далее повела неверующих русских мыслителей к принятию прогресса как отказа от христианского наследия и попытке практически на пустом пространстве строить сытое и счастливое общество. Правда, Чаадаев всего-навсего написал: «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия» . Это была, по сути дела, мечта, возможность которой доказал глубоко веровавший Петр Великий, вернувший Россию в европейское пространство. Но революционер Герцен эту идею резко переиначил, придав ей другой смысл. У нас, полагал он, нет наследства культуры, которое сдерживает решительный шаг по пути прогресса: «Из всех богатств Запада, из всех его наследий нам ничего не досталось. <…> И по этой причине никакое сожаление, никакое почитание, никакая реликвия не в состоянии остановить нас» . Именно эту идею подхватили рвавшиеся к власти русские нигилисты, «бесы», как назвал их Достоевский. А бесы - это возврат дохристианских основ России. Причем описанная Достоевским бесовщина была не реальным возрождением славянского язычества, а простым отрицанием христианского наследия русской культуры, то есть наследия, которое хоть в редуцированном виде, но несло представление о важности человеческой личности, о вечных ценностях европейского человечества. Напомню великого немецкого романтика Новалиса: «Были прекрасные, блестящие времена, когда Европа была христианской землей, когда единый христианский мир заселял эту человечески устроенную часть света; большие нераздельные общественные интересы связывали самые отдаленные провинции этой обширной духовной империи» . Отказ от этих ценностей - прямой ход к идее, что «все позволено», что возможен прогресс, не видящий человека, что Россия - белый лист бумаги, на котором можно написать какие угодно слова.

Как теперь понятно, речь здесь шла о варваризации идеи прогресса. Так называемые «кающиеся дворяне», испытывавшие комплекс вины перед крепостным народом, по сути, обожествили народ, назвав его основой исторического движения. Идея обожествления народа в революцию выявила свою губительную силу. Народ не может быть основой прогресса. Как писал Чернышевский, «разве народ - собрание римских пап, существ непогрешительных?» Объявив народ двигателем прогресса, интеллектуалы пробудили толпу, подняв, как показал чуть позже Ортега-и-Гассет, восстание масс, которое случилось в России раньше, чем в Европе. Дело в том, что с увеличением приобщенных к достижениям цивилизации людей резко понизился ее уровень, что усугублялось истреблением культурной элиты, идеи и проблемы которой были недоступны широким массам. После Октябрьской революции, как показывает статистика, смертность, скажем, профессуры (беспощадные расстрелы) выросла в шесть раз по сравнению с остальным населением. Не жалея элиты, масса не щадила и себя, ибо не видела человека как отдельной ценности. Рытье котлована в романе Андрея Платонова «Котлован» изображено как попытка создать необходимую основу фундамента прогресса в России, но эта яма оказывается могилой для строителей. Роман кончается смертью девочки Насти, в русской культуре это страшный символ - отсутствие будущего. Еще Достоевский задал вопрос, можно ли построить будущее счастье на слезинке ребенка? Ответ был очевиден: нельзя! И завершающие роман Платонова строчки говорят, что прогресс на этой основе - пропасть, ад, преисподняя: «Все бедные и средние мужики работали с таким усердием жизни, будто хотели спастись навеки в пропасти котлована».

ХХ век оказался веком изживания идеи прогресса. Казалось бы, научно-техническое развитие (которое тоже было составляющей этой идеи) продолжалось, но ушла идея свободы, без которой нет самого понятия прогресса. В начале ХХ века в своей книге «К познанию России» (1903) великий русский ученый Дмитрий Менделеев писал, что без войн и революций Россия к 1930 году достигнет всеобщей грамотности и подойдет к техническому уровню США. Об этом же и стихи Александра Блока 1913 года о России под названием «Новая Америка». Но Первая мировая война закончилась страшной Октябрьской революцией и еще более страшной Гражданской войной, когда интеллектуальный цвет России был уничтожен большевиками, а более трех миллионов наиболее продуктивных граждан страны оказались за рубежом. Не говорю уж о том, что в этих катаклизмах погибло около семнадцати миллионов российских людей. История наша развивалась так, что, несмотря на известные успехи в развитии научно-технического прогресса, достигались они по-прежнему варварскими методами. Сам принцип использования техники оказался направленным против человека - стало быть, и против исторического прогресса, если последний все же связан с развитием человеческой свободы, как полагал Гегель. Построение бессмысленных каналов, ГУЛАГ, система концлагерей вернули по сути дела труд рабов, почти древнеегипетских. В ХХ веке произошла страшная подмена. Идея свободы как основы христианского прогресса была подменена идеей счастья, причем счастья не каждого отдельного человека, а неких абстрактных сообществ - народа, класса, нации. Во имя этих сообществ были позволены любые злодеяния. Понятие «прогресс» оставалось и в Советском Союзе, и в нацистской Германии, но ценность его определялась пользой тоталитарного государства, его военной и научно-технической мощью. К личности этот прогресс отношения не имел.

В большевистских, фашистских и нацистских деспотиях, вернувшихся в дохристианское пространство, началась новая эпоха, когда понятие прогресса использовалось для создания антиличностного государства, абсолютно безликого, где безликость общества заменяется фигурой вождя или фюрера, Сталина или Гитлера. Огосударствленная жизнь страны, экспансия тоталитарной власти ведет к удушению творческих начал истории, как писал Ортега-и-Гассет, она воспринимает общество и цивилизацию как подножие государства. А будущее - лишь как научно-технический прогресс, где техника и наука являются основой устроения тоталитарных структур. Неслучайно в великих антиутопиях Замятина, Хаксли, Оруэлла социальный и духовный регресс рифмовался с великими достижениями техники. Идею гуманитарного прогресса сменила идеология тоталитарного государства. Ленин почти сразу после захвата власти объявил о неразрывном единстве советской власти и электрификации, то есть индустриализации страны. Г.П. Федотов удивительно точно показал смысл ленинской формулы, принятой потом Сталиным как основы советского общества: «В этом определении замечательнее всего полное отсутствие социальных и этических моментов. <…> Не равенство, не уничтожение классов. <…> Но власть и техника» . Казалось бы, жизнь стала тяжелой и страшной, но идеология обладает чудесной силой показывать массе не то, что есть, а то, что «скоро будет», что прогресс продолжается… И большинство принимало новую формулу псевдопрогресса, ибо обещала им эта формула путь к счастью, дорогу к немецкой сказочной «стране Шларафии», к сказочной русской стране, где «молочные реки и кисельные берега». Поэтому так легко эта идея овладела массами в разных обличьях, прежде всего коммунизма, который обещал жизнь по ту сторону необходимости, то есть в краю изобилия и свободы, полученных без каждодневного труда. Забывались слова Фауста, что свобода - это ежеминутное усилие, делаемое человеком. В каком-то смысле мысль Фауста - это парафраз формулы Гегеля: «Всемирная история не есть арена счастья. Периоды счастья являются в ней пустыми листами» . Поэтому неслучайны слова Питирима Сорокина: «Если же критерием прогресса становится счастье, то само существование прогресса становится проблематичным» . Весь большевизм как мировая идея (народное ощущение) рожден верой в прогресс - верой, что завтра будет лучше, чем вчера, пусть сегодня и плохо. В советское время родилась трагическая шутка как переосмысление этой веры: «сегодня хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра». Словно предчувствуя эту макабрическую шутку, замечательный поэт Константин Случевский написал в конце XIX века:

Вперед! И этот век проклятий,
Что на земле идет теперь,
Счастливым веком добрых братий
Сочтет грядущий полузверь.

Действительно, «полузверь» явился - явился в облике большевика, нациста, фашиста. Вера в прогресс оказалась провокацией варварского безумия. Идея прогресса стала заменой идеи христианства. И человек расчеловечился. Вот страшное наблюдение русского писателя, лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина: «Шел и думал, вернее, чувствовал: если бы теперь и удалось вырваться куда-нибудь, в Италию, во Францию. Везде было бы противно, - опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его мерзкое тело. Что наши прежние глаза, - как мало они видели, даже мои!»

Именно в создании человека как достойного существа видели русские мыслители XIX века смысл прогресса. Но достойное существование не значит сытое и счастливое. Более того, русские мыслители опасались насильственного втягивания в прогресс неготовых к этому слоев и народов. Ведь в большом обыкновении, как писал, скажем, Чернышевский, «сравнивать иноземные необразованные племена и низшие сословия своей нации с детьми и выводить из этого сравнения право образованных наций производить насильственные перемены в быте подвластных им нецивилизованных народов» . Неся идею прогресса как идею счастья, кажется возможным одарить счастьем и другие слои народонаселения, а также другие народы и страны. Первыми начали большевики, их инициативу перехватили наци. В очерках «Картины Октябрьской революции», написанных в 30-е годы, Марк Алданов отметил следующий эпизод: «“Русский начал революцию, немец доделает ее”, - сказал Ленин в своей речи в Смольном в день 25 октября. Эти малоизвестные слова его, не попавшие, кажется, в исторические книги, теперь, в пору Гитлера, приобретают, быть может, несколько иной смысл» . Нацисты хотели осчастливить весь мир, перехватив инициативу у СССР, и утром 22 июня Гитлер начал бомбить Киев, начав войну с Советской Россией, полагая, что русских варваров надо истребить с лица Земли, тем самым обеспечив движение прогресса. Но такого рода отстаивание прогресса приводит, как показала история России и Германии, к впадению в новое и еще более страшное варварство. После победы над нацизмом на авансцену истории выдвинулся новый носитель прогресса - США, ставший своего рода рейнджером и судьей современного мира. Но свободен ли любой, самый хороший судья от ошибок, действуя в одиночку? Ничем хорошим это кончиться, на мой взгляд, не может. Позиция русских гуманистов, не принимавших экспансионизма самодержавия и жестокости радикалов, - гуманизировать и цивилизовать людей - процесс медленный и осторожный. Как они полагали, во всех цивилизованных странах масса населения имеет много дурных привычек. Но искоренять их насилием - значит приучить народ к правилам жизни, еще более дурным, принуждать его к обману, лицемерию, бессовестности. «Люди, - писал русский мыслитель, - отвыкают от дурного только тогда, когда сами желают отвыкнуть; привыкают к хорошему, только когда сами понимают, что оно хорошо, и находят возможным усвоить его себе» . От наследства, от христианства, до которого доработалось европейское человечество две тысячи лет назад, отказываться преступно по отношению ко всему человечеству, ибо европеизм в той или иной степени затронул все страны. Констатация, что мы живем в постхристианскую эпоху, не радует. Когда рядом торжествует антиевропейский и антихристианский исламский фундаментализм, Европа не может не вернуться к своим основам, к своему христианскому наследству.

Русская литература сказала жестокую правду о нашей жизни, о нашем прошлом, осмысляя его. Но это те наработанные смыслы, то наследство, которое мы должны принять, чтобы жить дальше, развиваясь . И это возможно, ибо в самой нестабильности русской истории есть залог изменения и прогресса . Именно эту задачу поставил перед русской культурой великий русский мыслитель Владимир Соловьев. В 1897 году, под самый закат эпохи отечественной классики, он писал в статье «Тайна прогресса»: «Современный человек в охоте за беглыми минутными благами и летучими фантазиями потерял правый путь жизни. Перед ним темный и неудержимый поток жизни. <…> Но за ним стоит священная старина предания - о! в каких непривлекательных формах - но что же из этого? <…> Вместо того чтобы праздно высматривать призрачных фей за облаками, пусть он потрудится перенести это священное бремя прошедшего через действительный поток истории. Ведь это единственный для него исход из его блужданий… <…> Дело одно: идти вперед, взяв на себя всю тяжесть старины. <…> Вот тайна прогресса, - другой нет и не будет» (выделено мной. - В.К. ). Можно сказать, что сегодняшнее размывание фундаментально-европейских ценностей в элите (постмодерн) опускает элиту до уровня агрессивной массы.

По словам российского мыслителя ХХ века Мераба Мамардашвили, с которыми трудно не согласиться, «цивилизация - весьма нежный цветок, весьма хрупкое строение, и в XX в. совершенно очевидно, что этому цветку, этому строению, по которому везде прошли трещины, угрожает гибель. А разрушение основ цивилизации что-то производит и с человеческим элементом, с человеческой материей жизни, выражаясь в антропологической катастрофе, которая, может быть, является прототипом любых иных, возможных глобальных катастроф» . Сегодня, когда опасность распространении ядерного оружия более чем реальна, ситуация становится просто страшной. Если вместо политических переговоров будет применена сила, то в проигравшие страны, как мы видим на примере Ливии и Ирака, где были убраны так называемые деспотии, приходит кровавый хаос, а не гуманитарный прогресс. И прогрессивное внешне действо оказывается движением к регрессу. Россия заплатила дорогой и кровавой ценой за понимание этой диалектики якобы прогрессивных деяний. После свержения императора Николая II Россия пережила несколько лет Гражданской войны, страшной гибели миллионов, - войны, выросшей в тоталитарную диктатуру Сталина. В нынешнюю постэпоху речь скорее всего нужно вести о возврате в антимодерную эру, об усилении позитивных моментов каждой цивилизации, совершенствовании ее, короче, того, что называется гуманизацией мира - как искусства, науки и техники, так и того типа культуры, внутри которого они функционируют. Это и есть реальный прогресс.

Примечания

1. Булгаков С.Н. Основные проблемы теории прогресса // Булгаков С.Н . Соч. в 2 т. Т. 2. Избранные статьи. М.: Наука, 1988. С. 54.

2. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 2005. С. 72.

3. Пушкин А.С . О народном воспитании // Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т. М.: ГИХЛ, 1962. С. 356.

4. Пушкин А.С. Собр. соч. В 10 т. Т. 7. Комментарии. М.: ГИХЛ, 1962. С. 450–451.

5. Чаадаев П.Я. Сочинения. М.: Правда, 1989. С. 157.

6. Герцен А . И . Prolegomena // Герцен А . И . Собр. соч. в 30 т. Т. ХХ, кн. М.: АН СССР, 1960. С. 62.

7. Novalis . Die Christenheit oder Europa // Novalis (Fridrich von Hardenberg). Fragmente und Studien. Die Christenheit oder Europa. Stuttgart: Reclams Universal Bibliothek, S. 67.

8. Федотов Г.П . Сталинократия // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб.: София, 1992. С. 89.

9. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 2005. С. 79.

10. Сорокин П . Социологический прогресс и принцип счастья // Сорокин П . Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992. С. 509.

12. Чернышевский Н.Г . Общий характер элементов, производящих прогресс // Чернышевский Н.Г . Полн. собр. соч. в 15 т. Т. Х. М.: ГИХЛ, 1951. С. 912–913.